Командир пяти кораблей северного флота - Владимир Николаевич Пыков

По окончании академии его назначили начальником штаба бригады. Но тут случилось худшее. Клюшникова положили в госпиталь с огромной прободной язвой желудка. Врачи еле спасли его. Клюшникова демобилизовали. Почему так милостиво командование относилось к Клюшникову? Он был очень ласковый. Всегда отвечал:

«Виноват… Не повторится… Есть… Так точно…». А в военной службе это главное. Для карьеры, конечно. Откуда взялась болезнь? Врачи мне объяснили – от нервов. Клюшников был порядочный, ранимый человек. Начальники его не снимали, но постоянно шпыняли. Да он и сам видел, что дела у него валятся из рук. И переживал, был в постоянном напряжении.

Но вернемся в Ленинград на завод им. Жданова. Обстановку с кадрами я уже обрисовал. Но корабль должен плавать и плавать надежно. С новым механиком мне повезло. На вид он напоминал бомона, но был квалифицирован, боевой частью управлял уверенно и надежно. Остальные же командиры боевых частей и начальники служб были нулями или почти нулями. Поэтому, как и на СКР – 98 власть я централизовал предельно, хотя это было сделать гораздо труднее – экипаж был втрое больше. Я практически сам назначил командиров отделений и старшин команд и даже секретарей комсомольских организаций, хотя формально их избирали. При такой низкой квалификации офицеров я сделал ставку на жесткую, очень жесткую дисциплину. Командование бригады пыталось упрекать меня в беспощадном отношении к подчиненным. Я категорически не соглашался и говорил это в глаза упрекавшим.

Однажды за это меня пытался отчитать у себя в кабинете командир бригады, сам жесткий, волевой офицер. В это время вваливается в кабинет командир строящегося БПК «Исаченков» с очень к нему подходящей фамилией – Сивухин. Дело в том, что этого Сивухина комбриг искал уже несколько дней, понимая, что тот где-то запил.

Сивухин с порога, как-то боком, шаркающими шагами приближаясь к комбригу, причитал: «Товарищ комбриг, виноват, больше не повториться…». Комбриг, видя, что сейчас с Сивухиным говорить бесполезно выпроводил его из кабинета, улыбнулся и говорит: «Учись, Пыков, ты не пьешь, не куришь, никуда не исчезаешь, а пререкаешься со мной по какому-то пустяку, иди, подумай». Я, конечно, подумал, но ничего нового придумать не смог.

Как показала жизнь, ставка на железную дисциплину была в тех условиях единственно верной. Хотя абсолютное большинство офицеров по настоящему самостоятельно ничего не умели, зато все приказания, указания, инструктажи и инструкции старались, очень старались выполнять стопроцентно. И старший и младший штурманы были назначены с училищной скамьи, поэтому было ясно, что штурманом буду я сам.

Командуя третьим кораблем, это было не трудно. То обстоятельство, что решая в уме задачи маневрирования вдвое быстрее, чем оба штурмана на картах и планшетах, меня раздражало. Я начинал на них орать, от чего те впадали в ступор. Я понимал – так нельзя, но эмоции иногда оказывались сильнее. К большому моему сожалению. Обязанности старпома я выполнял в полном объеме, т.к. Клюшников не только нечего не умел, но и по характеру не мог исполнять эти обязанности. Это меня не раздражало, т.к. вписывалось в мою концепцию централизации власти. Доклады командиров боевых частей и начальников службы делались непосредственно мне в присутствии старпома. Решения за него принимались мной. По-другому просто было нельзя. Мягкого, беззащитного Клюшникова это не возмущало и не смущало.

Я гораздо чаще, чем положено производил строевые смотры и осмотры корабля, опросы жалоб и заявлений. Все для того, чтобы побыстрее чему-то научить моих юных офицеров. Там, где начальники офицеры были пре- дельно слабы, я опирался на толковых старшин в их подразделениях. Старался это делать незаметно, чтобы не подрывать авторитет офицера. В конце концов, корабль был достаточно добротно подготовлен к плаванию и переход на Северный флот был совершен без малейших помарок. Прибыв на родной флот, сразу приступил к боевой подготовке по курсу в полном объеме. Я лично настроился заканчивать корабельную службу и перейти к научно-преподавательской деятельности на высших офицерских классах в Ленинграде. Я заканчивал работу над диссертацией, и мой руководитель был начальником кафедры на этих классах. Кандидатские экзамены я сдал еще два года назад во время ремонта корабля. Об их сдаче надо упомянуть особо, так как эта сдача происходила несколько необычно. Первый экзамен был по основам марксизма-ленинизма и состоял из трех частей: реферат на философскую тему, вопросы военной философии и первоисточники теоретиков марксизма-ленинизма. Первоисточников этих было 350 штук. Их прочитать-то было невозможно, не говоря о том,что можно было что-нибудь запомнить. Поэтому я пошел на кафедру марксизма-ленинизма своего родного училища, познакомился там с преподавателем, входящим в экзаменационную комиссию для будущих кандидатов наук. Для профессорско-преподавательского состава кафедры я подготовил и прочел лекцию об организации партийно-политической работы на боевой службе.

При дальнейшем сближении с кафедрой меня заверили, что из 350 первоисточников мне зададут вопрос по одному из пяти, то есть остальные 345 я могу игнорировать. Это уже было приемлемо. На экзамене все вышло не по нашему плану. Не успел мой куратор задать мне ни единого вопроса, как меня перехватил председатель экзаменационной комиссии. Которого я видел первый раз. Первый вопрос его был по работе Ф.Энгельса, название которой я слышал впервые, второй – по военной философии, о которой я никакого понятия не имел. Экзамен проходил в матросском клубе на площади Труда и я сразу сообразил, что здесь есть библиотека, а уже там наверняка есть любой труд классиков марксизма…

Испросив разрешение выйти, я нашел библиотеку и попросил философский словарь. Найдя нужную работу, был разочарован – по ней было три строки. Попросил саму работу – мне дали книгу страниц на 250. За 10-15 минут прочесть ее нельзя, но просмотреть по диагонали несколько страниц можно. Я быстро выяснил основную тему и выписал пару, как мне показалось, ключевых фраз. В общем, за первоисточник я получил четверку. Когда я отвечал на вопрос по военной философии (ответ придумывал сам), члены комиссии смотрели на меня очень удивленно, но тройку поставили. Ну, а за блестяще оформленный в заводской типографии реферат (стопроцентный плагиат) я получил пять. Итого общая оценка четыре. Для подготовки к экзамену по немецкому языку мне рекомендовали репетитора. Им оказалась пожилая женщина, коренная Ленинградка. Ее благородная внешность, безупречные манеры и язык меня даже смутили, и я пытался ей соответствовать. Но через 5-6 уроков мне надоела эта учеба и я без обиняков сказал: «Не пора ли заканчивать?» На что получил ответ:

«Если вас не огорчит тройка, то можно». Тройка меня вполне устраивала, но когда я услышал, что репетитор не участвует в приеме экзаменов,