Анна и французский поцелуй - Стефани Перкинс

— Абсолютно оскорбительно.

— Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?

— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.

— Как? С чем? С французским паспортом?

Он фыркает.

— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не дает мне вставит и слова. – По рукам?

— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.

— О, он хороший. — И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.

Не могу поверить. Он полностью отвлек меня.

Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!

— Так куда мы идем? — Я не могу сдержать энтузиазма. – К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?

— Не скажу. Продолжай идти.

Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности.

— Только сначала взгляни на это. — Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.

— Постой, что… — И тут у меня перехватывает дыхание.

Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстых колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба.

— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?

— Это моя церковь.

— Ты ходишь сюда? — Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.

— Нет. Он кивает на каменную табличку, чтобы я прочла его.

— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.

Он улыбается.

— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.

— Твоя мать — художница?

— Нет, живописец. Ее работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства.

Он кажется горд, и я вспоминаю слова Мередит — восхищается Джошем, потому что тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.

Он пожимает плечами.

— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественнее чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.

— Ты с нею в хороших отношениях? С твоей матерью?

— Я люблю мамулю, — произносит он с легкостью, без следа подросткового смущения.

Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалеи. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.

Наконец Сент-Клер нарушает тишину.

— Идем. Ты еще столько не видела.

Чем дальше мы идем, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.

Мы проходим мимо еще одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.

— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?

— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.

— О. Да, конечно. — Я пытаюсь не показать разочарования.

Сент-Клер удивлен.

— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.

У нас. По какой-то причине у меня все сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.

Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале.

— Где мы? — Как бы мне хотелось, не задавать столько вопросов.

— Между рю Сен-Мишель3 и рю Сен-Жак.

Я бросаю на него взгляд.

— Рю означает «улицу». И мы все еще в Латинском квартале.

— Все еще? Но мы шли…

— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.

Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и двигатель барахлит. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается.

— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.

— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.

— Нет, не смог.

— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…

— Я другое имел в виду. — Смеется Сент-Клер. — Я не умею водить.

— Ты серьезно? – Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?

Сент-Клер усмехается в ответ.

— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и Лондоне идеально достаточен.

— Идеально достаточен?..

— Проехали. — Он снова смеется. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?

Я поднимаю бровь.

— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. Так или иначе, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.