Под звездами - Александр Шевченко

Кто тут фонарь зажег, черт побери? Погасите сейчас же! — Арефьев поднял фонарь и осветил сердитое лицо начальника штаба полка. — Что вы тут совещаетесь до сих пор? Сейчас же отправляйте батальон! — скомандовал начштаба, недовольно щуря глаза от резкого света, тут же круто повернулся и скрылся в темноте.

В штабе раздался длинный, захлебывающийся телефонный звонок, из землянки выбежал адъютант.

— Товарищ капитан, командир полка требует доложить, когда выступаем!

— Докладывай — батальон уже выступил — в четыре двадцать! — угрюмо ответил Арефьев, с треском захлопнул планшет и громко щелкнул застежкой. — Ну, пошли! — обратился он к командирам рот.

Шпагин отдал команду и двинулся по просеке вслед за первой ротой, уже скрывшейся в темноте. Заскрипел снег под ногами солдат, затрещал кустарник под колесами орудий, заржала было лошадь, но тут же испуганно смолкла, остановленная ударом ездового в храп. Позади все тот же растерянный голос спрашивал:

— Товарищи, кто видел третью минометную роту?

Ему ответил кто-то сожалеющим тоном:

— Давно ушла твоя третья минометная — ищи ветра в поле!

Шпагин и Скиба шли впереди роты, изредка перебрасываясь короткими фразами. Шпагин по-прежнему был поглощен будничными заботами о предстоящем бое: он думал о патронах, которые старшина должен был доставить на исходные к шести часам; о проходах в минных полях; но о себе, о том, что может быть убит, не думал.

Он побывал уже не в одном бою, но даже в самых тяжелых обстоятельствах, когда, казалось, не было никакой надежды на спасение и он оставался в живых только благодаря случайности — как, впрочем, случайно и многое, происходящее в бою, — даже в эти критические минуты где-то в подсознании в нем всегда жила твердая, неистребимая вера в то, что он не может погибнуть. Это была воля к жизни, не покидающая человека до его последнего вздоха, но Шпагин думал, что только он испытывает это чувство, и находил ему логическое объяснение в том, что слишком бессмысленной была бы его смерть, когда он жил так мало и так мало успел сделать. И эта смешная и наивная уверенность в своей судьбе давала ему в бою смелость и самообладание, непонятные многим.

Узкая дорога, вытоптанная в глубоком снегу ушедшими вперед частями, была еле различима в темноте, и Шпагин то и дело по колени проваливался в рыхлый, сыпучий, как песок, снег. Неожиданно в сознании Шпагина возникли давно забытые, но когда-то поразившие воображение стихи Тютчева:

Песок сыпучий по колени...Мы едем — поздно — меркнет день,И сосен, по дороге, тениУже в одну слилися тень...

И он совершенно явственно ощутил пьянящий, горьковатый и знойный запах хвои, разогретой горячим летним солнцем. Он мысленно повторил неожиданно всплывшие в памяти строчки и улыбнулся — как далеки и чужды они были настоящей минуте. Но стихи вновь и вновь, против желания, возникали в его мозгу, и удивительная музыка этих стихов неотступно звучала и неслась вместе с потоком его мыслей, то перегоняя их, то сливаясь вместе с ними.

Звезды пропадали, из темноты выделились стволы деревьев, и в пепельно-сером предрассветном сумраке стало видно, как в одном направлении с батальоном молча двигались колонны солдат; как танкисты в черных ребристых шлемах сбрасывали хвою с машин; как саперы расчищали дорогу, насыпая вдоль обочин высокие валы снега. Батальон проходил мимо батареи тяжелых гаубиц. Неподвижные стволы орудий были направлены в ту сторону, куда шли солдаты, и словно указывали им путь. Артиллеристы, сурового вида в шлемах и подшлемниках, молча глядели на проходящих солдат.

— Какой области, ребята? — спросил их кто-то из колонны. — Нет ли земляков — ярославцев?

— Нет, мы кировские... — пробасил в ответ один из артиллеристов.

— А, вятские! Вяцьки робята хвацьки — семеро одного не бояця! — раздался из колонны озорной, веселый голос.

Солдаты захохотали, вместе с ними заулыбались и артиллеристы.

Лес поредел, все чаще попадались большие прогалины, поросшие тонким, молодым осинником и низкими березками. Начинался морозный зимний рассвет; над вершинами деревьев обозначилась полоса длинного узкого облака, окрашенного снизу разгорающимся рдяным светом. Скоро на фоне побледневшего неба уже можно было различить четкие, будто нарисованные пером, силуэты голых деревьев со всеми самыми тонкими веточками. Звезды исчезли, и только высоко впереди одна большая звезда ярко пылала белым немеркнущим светом.

«Это наша звезда, — вспомнил Пылаев вчерашний разговор со Шпагиным, — это она провожает меня в бой».

Перед опушкой леса остановились. В густом осиннике, задрав высоко кверху стволы, стояли минометы, около них хлопотали солдаты. Дальше, за лесом, начиналось ровное, занесенное снегом поле, по нему ветер с шипением и посвистыванием гнал легкую поземку, то здесь, то там вскипали и пенились вьюжные волны.

Было очень холодно, в воздухе висела мельчайшая снежная пыль, сверкающая слюдяными блестками. Белый пар от дыхания людей, сгрудившихся на опушке, густыми клубами шел вверх. Слева, из плотного морозного тумана, поднимался тусклый, лохматый диск солнца, верхушки осинника запылали красноватыми отсветами...

Шпагин в последний раз видит сейчас всех своих солдат вместе. Он обводит их взглядом, всматривается в их глаза: что в них, с каким чувством идут солдаты в бой? У иного в глазах мелькнет тревога, растерянность, робость, но сильнее всех этих чувств светится в глазах солдат твердая решимость выполнить свой долг — и все они с напряженным вниманием смотрят на Шпагина, ожидая его приказаний.

В общем порыве движения, словно ветер, пробежавшем по роте, Шпагин увидел, что все захвачены тем же великим чувством, какое волновало и его.

«Вот они — скромные, бесконечно терпеливые, несгибаемые и великие наши воины!»

Он вполголоса отдал приказание, взводы бесшумно разошлись по траншеям и бесследно исчезли в них, словно провалились сквозь землю.

Шпагин и Скиба остались одни, их взгляды встретились, и Шпагин заметил в главах замполита тревогу.

— Не прощаюсь — нехорошая примета. Смотри — на тебе раненые и боеприпасы... Связь держи... — тихо промолвил Шпагин и улыбнулся слабой и какой-то напряженной улыбкой.

Скиба вдруг подошел к Шпагину, крепко обнял и хотел поцеловать, но сделал это как-то неуклюже, поспешно — только прижался обмерзшими колючими усами к холодной щеке Шпагина.

— Ну, иди, — глухо проговорил Скиба, часто заморгал глазами и зачем-то провел рукой по его плечу.

Шпагина смутил и растрогал этот неожиданный порыв всегда сдержанного и даже несколько суховатого замполита.

— Не беспокойся, Иван Трофимович, все будет хорошо… — торопливо сказал он и спрыгнул в начинавшуюся здесь траншею. Низко пригнувшись, он быстро пошел по узкому ходу, за ним, как-то смешно забрасывая ноги назад, заторопился маленький, плотный Корушкин.

В траншее, привалившись друг к другу, сидели и лежали солдаты, в белых маскхалатах казавшиеся непривычно толстыми и неуклюжими, и курили, разгоняя дым рукою. В отверстия капюшонов из-под низко опущенных шлемов видны были только глаза, нос и губы. Это придавало людям какое-то новое, незнакомое раньше выражение, и Шпагин не узнавал многих солдат своей роты.

К тому же среди них находились и саперы с миноискателями, артиллерийские наблюдатели с биноклями, телефоннисты.

Полосухина Шпагин разыскал в маленьком блиндажике, похожем, скорее, на земляную нору. Полосухин, в грязном изорванном маскхалате, лежал, скорчившись, и раздраженно кричал в телефонную трубку своим твердым, архангельским говорком:

— Тебе ясно? Бери всех людей и давай бегом к отметке сто девяносто три и пять!

Блиндажик освещался горящим телефонным проводом, подвешенным к накату. Провод сильно коптил, распространяя едкий запах горящей резины. Дым больно резал глаза, у Шпагина выступили слёзы, во рту появился горький вяжущий вкус, в горле запершило.

— Начинаем? — спросил, откашлявшись, Шпагин и хлопнул Полосухина по плечу.

— А, Шпагин, привет! — Полосухин повернулся — Шпагин не узнал его: он был без усов, рот у него оказался маленький, круглый. — Знаешь, новое распоряжение — моя рота выводится в резерв! Подумай только, какая неудача — в этакий день сидеть в резерве!..

— Как там у немцев — все по-старому? — спросил Шпагин.

— Да, спят, как младенцы. Дивизионные разведчики сейчас «языка» поволокли, офицера; тепленького вынули из постели, в одном белье — смех один глядеть на него! Значит, твои люди на местах? Помни, главное тут у немцев — дзот и силосная башня! Ну, я побежал — скоро концерт начнется! Успеха!

Шпагин вслед за Полосухиным вылез из дымного блиндажика. .

— До встречи в Изварино! Приходи вечером трофейный ром пить! — крикнул он ему вдогонку.

Кто-то потянул Шпагина за рукав.

— Товарищ командир!

Шпагин оглянулся и увидел Подовинникова. Тот со своим помкомвзвода Ромадиным и еще каким-то солдатом сидел на фанерной лодке с пулеметом. Привалясь к откосу траншеи, все трое что-то жевали.