Под звездами - Александр Шевченко

«Странные люди, зачем нужна им эта возня? Как может их трогать то, что будет «после»? — думал Хлудов о Молеве и о других, по привычке противопоставляя себя всем остальным людям. — В самом деле, кого может интересовать моя жизнь? Мать?.. Взбалмошная, слезливая, истеричная... В пятьдесят лет она бесстыдно влюбилась в актера передвижного театра оперетты и эвакуировалась с ним куда-то в Киргизию. Вряд ли надолго огорчит ее похоронная на сына, отца которого она уверенно не могла назвать. Тетки? Глупые, всегда испуганные, вздорные и нелепые, как ископаемые. Какое мне до них дело...»

Хлудов перебрал в памяти всех, кого он когда-либо знал, и вдруг ясно увидел жестокую правду: нет у него во всем мире никого, кого бы по-настоящему взволновала, опечалила его смерть.

— Вот ваш обед, товарищ младший лейтенант, — сказал, входя, Молев и поставил котелок на стол.

— Нет, я не хочу есть... Ты дай мне лучше в долг еще пол-литра водки, а? Ей-богу, отдам!

— Ведь вы уже взяли вчера пол-литра, а водку на весь взвод на четыре дня выдали.

— Ну, ладно, Молев, завтра же отдам, честное слово!

Молев вздохнул и налил из фляги кружку водки.

— Напрасно так пьете... Не надо бы... Нехорошо... — сказал Молев, отходя от стола.

Хлудов одним духом выпил полкружки ледяной водки, поковырял ложкой в банке с консервами и тут же допил остальное. «Ведь не всех же убивает, — думал Хлудов. — Может, я еще и останусь жив».

Он взглянул на Молева — тот стоял в только что надетой чистой рубахе и натягивал на себя гимнастерку.

— Ты зачем переодеваешься?

Молев смутился, ему не хотелось отвечать на этот неуместный, по его мнению, вопрос. Быть может, он и не сумел бы высказать словами свою мысль, что в бой человек должен идти, как на самое большое в его жизни дело — с чистыми помыслами, в чистой одежде.

— «Танкеток» много развелось, — ответил он хмуро о неохотно, — зудят больно...

— Ах, так, я думал другое... — разочарованно протянул Хлудов — и вдруг с напряженным, жадным любопытством поглядел в его большое, с крупными твердыми чертами, изрытое оспинами лицо.

Переодевшись, Молев вытянул руки по швам и официальным голосом произнес:

— Товарищ младший лейтенант, пора идти на построение. Людей я подготовил, оружие проверил...

— Хорошо, Молов, выводи людей, я сейчас приду... Хлудов нетвердой походкой, держась за стол, ходил по землянке, разыскивая рукавицы, и говорил сам с собою:

— Странный человек... Странные люди.

Рота выстроилась в две шеренги вдоль узкой дороги, протоптанной между деревьев; задние стояли в глубоком снегу и теснили передних, чтобы выбраться на твердое место.

Гриднев с озабоченно строгим видом ходил вдоль фронта роты, бросая то туда, то сюда быстрые взгляды и сердито покрикивая:

— Пылаев, выровняйте ваш взвод по первому взводу—куда вы его загнули? Неужели не видите?

— Квашнин, уберите живот!

— Не заваливайте, Павлихин! Подайтесь вперед! Вот так!

— Мосолов, почему опаздываете? Опять шапку искали?

Солдат в непомерно широком полушубке, собранном на животе глубокими складками, пытавшийся незаметно пристроиться к своему взводу, растерянно забормотал:

— Я... я...

— Ладно, потом разберем, становитесь скорее! — приказал Гриднев.

Бодрый морозец, хрустящий снег, сотня людей, глядевших на него, предстоящее наступление — все это настраивало Гриднева на торжественный и строгий лад, и он не мог оставаться бездеятельным в такую знаменательную минуту. Кроме того, ему было приятно слышать свой чистый, глубокий, взволнованно подрагивающий голос, гулко раздававшийся в лесу.

На левом фланге роты стояла Маша Сеславина со своими санитарами. Гриднев старался не смотреть на нее, но какое-то бессознательное чувство все время толкало его взглянуть именно на левый фланг.

Солдаты стояли тихо; на их лицах было выражение сосредоточенного ожидания, они сами старались получше выровнять строй, шепотом поправляя товарищей.

— Покурить бы, что ли, пока... — нерешительно протянул Мосолов и тут же испуганно умолк — солдаты зашикали на него со всех сторон:

— Молчи ты — времени ему не было...

— Потерпеть не можешь, что ли?

— Или уши опухли не куримши?

Из ротной землянки вышел Шпагин, за ним Скиба. Шпагин, высокий и худощавый, был на полголовы выше Скибы — крепкого, широкого в плечах.

Гриднев бросил на роту быстрый, многозначительный взгляд, закричал: «Смирна-а-а! Равнение на-право!» — и побежал навстречу Шпагину, проваливаясь в глубоком снегу. Рота прокричала одним дыханием:

— Здра... шла., тва... ста... нант! — и замерла неподвижно.

— Товарищи! — начал Шпагин. — Час, ради которого мы пришли сюда, настал — наступление начинается завтра!

Он говорил твердо и медленно, в его голосе чувствовалось особенное волнение и сила, каждое его слово падало веско и тяжело.

Потом Скиба достал из планшета маленький листок, надел очки в толстой роговой оправе, отчего лицо его сразу приобрело незнакомое, строгое выражение, и стал читать приказ Военного совета фронта.

Небо, казавшееся днем недостижимо высоким, стало ниже, потемнело, на нем зажглись редкие мерцающие звезды. Плотные иссиня-черные сумерки окутали пространство между деревьями, черные стволы сосен придвинулись, обступили солдат. В сумеречном свете лица солдат — суровые и неподвижные — казались отлитыми из вороненой стали. По вершинам деревьев пробежал неведомо откуда налетевший порыв холодного ветра, деревья. закачались, зашумели ровным глухим шумом, осыпая солдат хлопьями снега.

Снег упад Пылаеву на шапку и рассыпался по плечам, но он не заметил этого. Он с волнением глядел на Шпагина, Скибу, на солдат и с небывалой силой ощутил вдруг — так, что к горлу подступил и стал душить его твердый горячий ком,-—свое кровное родство с ними: у них один враг, одна Родина, одна судьба — и все они были бесконечно близки и дороги ему.

Он страстно хотел одного: каплей раствориться в этом великом братстве людей, сделать всем что-то хорошее, доброе, чтобы разгладились морщины на их лицах, засветились радостью их глаза.

Скиба поднял крепко сжатый кулак:

— Смерть фашистским захватчикам! Нашей великой Родине — ура!

Солдаты закричали в едином порыве воодушевления, и, хотя людей было не так уж много, каждому казалось, что голоса их, слитые в один голос, прозвучали с огромной силой.

ГЛАВА IV. НОЧЬ ПЕРЕД БИТВОЙ

Все офицеры собрались в землянке, не было только Хлудова, но вот явился и он.

— Наконец-то... — закричали ему. — Где ты пропадал?

Хлудов долго непослушными пальцами развязывал тесемки на шапке, и все молча глядели на него.

— Как где? Проверял солдат, оружие...

— И что же? Все готово? — спросил Шпагин, хмуро оглядывая его: «Похоже, успел хватить граммов двести».

Хлудов скривил лицо в насмешливой улыбке и, запинаясь, ответил:

— Полный порядок... солдаты рвутся в бой, точат мечи... то есть штыки... Помните, у Лермонтова:

Черкес оружием увешан,Он им гордится, им утешен...

— Не у Лермонтова, а у Пушкина, — зло перебил Гриднев: его раздражал иронический тон Хлудова.

Шпагин требовательным взглядом окинул офицеров, тесно сидевших вокруг снарядного ящика. В длинной череде дней есть будничные, рядовые дни, когда незаметно, исподволь накапливаются усилия и энергия многих людей; и есть дни, когда вся эта накопившаяся человеческая сила прорывается наконец неудержимым шквалом в каком-нибудь одном деянии. Шпагин понимал, что завтрашний день должен быть именно таким решительным днем, и настроение у него было приподнятое и торжественное, вот почему, прежде чем начать деловое обсуждение приказа, он сказал:

— Через несколько часов мы идем в бой. Бой предстоит тяжелый. Гитлеровцы сильно укрепили ржевский плацдарм и будут ожесточенно сопротивляться. В бою будут тяжелые минуты — не теряйтесь, не поддавайтесь панике: солдат заметит малейшее колебание вашего духа, и тогда вы ничем и никогда не смоете пятно труса!

Казалось, все было сделано для подготовки роты к наступлению: задача роты не раз подробно разбиралась с офицерами и солдатами; все детали боя были увязаны с минометчиками, саперами и танкистами; офицеры побывали на переднем крае; рота готовилась в лесу к штурму вражеской обороны. И все же у Шпагина оставалось чувство неудовлетворенности, и он снова стал рассматривать с командирами взводов план боя, задавал им неожиданные вопросы:

— Подовинников, как будете штурмовать дзот?

— Вот здесь засела группа немцев — ваше решение?

— Немцы контратакуют с опушки леса — куда поведете взвод?

Но и эти непредвиденные действия противника командиры взводов отражали умело и быстро. Выходило, что, какие бы меры ни предприняли немцы, их оборона, без сомнения, будет прорвана. Никто не думал, что может быть убит в первые же минуты боя; что наши танки могут быть остановлены вражеской артиллерией; что огонь противника помешает подняться в атаку. Все это было нежелательным и потому казалось невероятным.