Гавайская петля - Сергей Зверев

– Благословляем, Павел Игоревич, – напутствовал Ордынкин. – Вы, кстати, в курсе, что сильно рискуете?

– Это просто беседа, – проворчал Туманов, выходя из машины. – А будет кипеж – подстрахуете. Встаньте напротив ресторана – только не маячьте – и хорошенько глазейте по сторонам. Почувствуете недоброе – сразу звоните.

– Да мы и прибежать успеем, – сказал Кошкин. – Поддержим морально, поскольку оружия у нас – полный хрен. Как мне надоела эта обвязанная голова, – чертыхаясь, он начал сматывать с головы повязку, – ничего, похожу с дыркой – уж лучше, чем когда все на тебя пялятся…

До оговоренного срока оставалось тридцать минут. Павел хотел осмотреться. Прошел по тротуару – в этой части города он был далеко не безупречен. Покосился на заборы, испещренные надписями и картинками эротического содержания, на компанию местных подростков, группирующихся у древнего «Ситроена» и азартно гогочущих. Ресторанчик полуоткрытого типа – в принципе, он располагался на улице, но имел навес из плотно подогнанных стволов бамбука, а функцию стен выполняли решетчатые конструкции, увитые цветущими лианами. Круглые деревянные столики, уютные сиденья. Кухня находилась рядом, в закрытом строении, примыкающем к обеденному залу.

Туманов расположился за угловым столиком. С позиции хорошо просматривался вход. Закурил в качестве эксперимента. Никто не возражал. Напротив – подкатился официант в белом каратистском одеянии и красном переднике и предложил стилизованную под ящерицу пепельницу. Не желает ли мистер заказать себе еду? Пожалуй, попозже, у мистера назначена встреча, он просто посидит, если служащие заведения не возражают. Да боже упаси, мистер может сидеть, сколько ему заблагорассудится…

Оставалось двадцать четыре минуты. Павел отогнул веточку лианы, щекочущую нос, отыскал взглядом «Чероки». Машина стояла у обочины в тени цветущей азалии. Ордынкин что-то говорил, посмеиваясь, а Кошкин ощупывал свою многострадальную голову и огрызался. Настроение у ребят, похоже, возвращалось в норму. Начальство далеко, а солнышко рядом, и запахи, что кружат голову, влияют так позитивно…

Разлаженно завелась машина, закашляла, задребезжала. Туманов отогнул вторую веточку. «Ситроен», набитый местными хулиганами, отъезжал от тротуара. Двое не поместились, отправились пешим ходом. У одного на плече покачивалась доисторическая хрипящая магнитола.

Посетителей было немного. Три женщины, одетые по-европейски, с некрасивыми личиками коренных обитателей Полинезии, сидели кружком, пощипывали пучеглазых морских «тараканов» и энергично общались. Они жестикулировали, корчили мордашки, каждая стремилась переговорить товарок, но все вместе выходило на удивление тихо и как-то камерно. Местный язык, сохранившийся в быту – один из полинезийских диалектов, – звучал мягко, мелодично, как-то по-детски. Ближе к кухне расположилась парочка аборигенов – мужчина в распашной рубахе и женщина в «цыганской» юбке. Обоим за сорок. Аппетитно жевали, почти не разговаривали. Мужчина прикладывался к пивной бутылке, чмокал, некультурно рыгал, рукавом вытирал рот. Был еще один посетитель – определенно турист, любитель острой экзотической кухни. Безразмерно толстый, потный, с носом-картошкой, в чудаковатом пробковом шлеме – он сидел на двух приставленных стульях и жадно насыщался, ловко манипулируя баночками и тюбиками с соусами и приправами. Человек получал от еды немыслимое удовольствие – он облизывался, блаженно закатывал глаза, улыбался самому себе.

Вошли еще трое – двое мужчин и дама. И у этих оголодавших настроение было праздничным. Весело смеясь, они расположились за центральным столиком, подозвали официанта.

Время в кулинарном раю никуда не спешило. Лениво перемещалась секундная стрелка, а минутная вросла в циферблат. Оставалось двадцать минут. Посетители ресторана ели с таким аппетитом, что Туманов начал нервничать. Просыпался «легкий» зверский голод. Он начал перелистывать меню. Мгновенно появился официант и в ожидании застыл с улыбочкой.

– Вот это, – ткнул Туманов в картинку. – И вот это. И что-нибудь… – он тяжело вздохнул, – безалкогольное.

– О’кей, сэр, – бодро возвестил работник заведения и испарился, как джинн Абдурахман ибн Хаттаб.

Такой оперативности он не ожидал. Не прошло и пяти минут, как перед посетителем выросло блюдо с таинственным «ломиломи», салат из овощей и фруктов и запотевшая бутылка фанты с водруженным на горлышко разовым стаканчиком. До рандеву оставалось девять минут.

В принципе Туманов успел поесть. Салат оказался непривычным, но съедобным, фанта и на Гавайях фанта, но вот проклятое «ломиломи»… Его никто не предупредил, что красиво оформленное блюдо – рубленая сырая рыба, сдобренная таким количеством приправ, что захлебнулся бы и Змей Горыныч! Приправа была коварная, действовала избирательно, но свою жертву в итоге нашла. Он проглотил, в сущности, вкусное блюдо, запил фантой. В первые мгновения ничего не происходило. Толстяк, расправившийся с горкой глазастых морских неудачников, тепло ему улыбнулся, показал большой палец и, подозвав официанта, стал что-то спрашивать, тыкая пальцем в меню. И тут желудок, никогда не принимавший ничего подобного, буквально взорвался! Стало нечем дышать, живот скрутило. Глаза поползли из орбит. Туманов буквально слышал, как желудок разрывается на части! Вот это попал. «Махи-махи» – вкусная рыба?! Кое-как поднялся, успел даже глянуть на часы – без трех минут двенадцать, – куда-то заковылял, придерживая живот, хватая за рукав официанта.

– Клозет, мистер…

«Клозет» по-английски – что-то вроде шкафчика. Но официант понял – видно, частенько случались забавные инциденты. Показал на дверь в закрытую кухонную пристройку, выразительно загнул ладонь – дескать, прямо и туда. Туманов кинулся сломя голову. Ну надо же так опозориться! Пробежал коридор с витавшими в нем кулинарными запахами, влетел в сортир, похожий на бесплатный общественный туалет какого-нибудь провинциального российского вокзала, отшвырнул покосившуюся дверь, забрался на обглоданный унитаз. Хорошо хоть не дырка в полу. Кряхтя, дотянулся до рулона не самой нежной в мире туалетной бумаги. Успел…

Через минуту он обрел способность воспринимать еще что-то. Через две – вернулось чувство юмора. Но слезать с унитаза пока не хотелось. Подождет его таинственный незнакомец, который, судя по голосу, не такой уж таинственный…

Окно в сортире было открыто. Машина въехала во внутренний двор, послышались приглушенные голоса. Взревел мобильник (неплохой рингтон для побудки), прозвучал командный окрик. Кто-то побежал. Раздались испуганные крики… А потом он свалился с унитаза – буквально за стенкой разразилась отчаянная автоматная стрельба! Строчили в несколько стволов, кричали люди. Первая мысль – бежать! – но Павел опомнился. Застегнул штаны срывающимися пальцами. Боялся, что оглохнет. Стрельба не смолкала, покатилось что-то тяжелое по кухне, взвизгнула ошпаренная женщина. Так продолжалось секунд двадцать. Потом все смолкло. Топот на улице. Стрелки́ побежали из кухни во внутренний двор. Стремительная сила выбросила Туманова из кабинки, он врезался в неработающий ржавый рукомойник, увидел в зеркале свою перекошенную физиономию, кинулся к окну. Очень высокое и очень маленькое. Он заметался, схватил пластиковое ведро с использованной туалетной бумагой, перевернул, взгромоздился на него.

Посреди захламленного двора, обнесенного бетонным забором, стояла широченная «Камри» – уже не «девочка», годов восьмидесятых. К машине подбежали четверо в масках. Водитель распахнул багажник – все четверо побросали туда компактные «Узи» и, оживленно переговариваясь, рассаживались. Работали быстро, без суеты. Снова местные? Драные джинсы, футболки необъятных размеров, сальные головы. Один из парней, прежде чем усесться, стащил маску. Мелькнуло возбужденное потное лицо, волосы, слипшиеся от пота, он отбросил их назад, оскалился, бросив что-то лаконичное водителю. Туманов действовал рефлекторно – как сотовый оказался в руке, он даже не понял. Плавный щелчок – сработала камера. Отшатнулся от окна. Парень, прежде чем забраться в салон, обозрел цепким взором заднюю стену заведения. Зацепился взглядом за окно, нахмурился. Возможно, что-то заметил. Но тут заголосили его подельники, он сплюнул и прыгнул в машину. «Камри» с места взяла в карьер – понеслась на улицу…

Туманов знал, что в ресторане будет плохо. Но чтобы так плохо… Он мог убраться подобру-поздорову – вылезти в окно и на улицу, но решил, что должен на это посмотреть. Павел побежал по коридору, перехватил затравленный взгляд какой-то маленькой поварихи – она загородилась от неприятностей сковородкой. От обеденного зала ничего не осталось. Решетчатые стены вдребезги, стулья перевернуты. Повсюду кровь, тела. Он смотрел на это, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Толстяк не успел подняться – куда уж с такой комплекцией, – лежал лицом в объедках, и под физиономией расплывалась лужа крови. Хоть поел перед смертью. Женщин, ведущих оживленную беседу, разбросало в разные стороны – они валялись в живописных позах среди поваленных стульев. Официант стонал, он пытался привстать, держался за живот – изо рта вытекала рвотная масса, смешанная с кровью. Любитель пива лежал среди осколков стекла – руки скрючены, выставлены перед собой, защищался от пуль. Его спутница, подволакивая перебитую ногу, тоскливо воя, выползала из-под стола, тянула руки к Туманову. Из троицы, что пришла позже всех, двое, кажется, выжили, но были тяжело ранены – стонали, истекали кровью.