Сталинград - Андрей Иванович Еременко

понесшей большие потери в предыдущих боях. Обязанности командарма 51‑й исполнял генерал-майор Т.К. Коломиец, заместитель командующего армией. Учившийся вместе со мной в Академии имени М.В. Фрунзе, он запечатлелся в моей памяти как компанейский, покладистый, веселый товарищ, однако ему недоставало организаторских навыков и волевых качеств, он был несколько вял и малоподвижен. Все это сказалось теперь на практике.

Таким образом, из всех командующих армиями фронта я не имел никакого представления лишь о двух: о генерал-майоре А.И. Данилове, части которого (21‑я армия) обороняли второстепенное направление, левее 63‑й армии, и генерал-майоре Н.И. Труфанове, командующем 51‑й армией (в это время генерал Труфанов находился в госпитале).

Кстати сказать, применявшийся в наших Вооруженных Силах в мирное время принцип перемещений, периодические учебные сборы и другие методы общения командного состава по службе имели очень большое практическое значение, поскольку позволяли нам узнавать друг друга, получать личное впечатление о качествах товарищей, с которыми затем пришлось вместе делить страдные дни войны.

Вывод, сделанный мной по докладу генерала Никишева, если не принимать во внимание оценку самого доклада, заключался в необходимости принять самые срочные меры по организации обороны, налаживанию управления и взаимодействия войск; совершенно очевидному численному превосходству противника необходимо было сейчас противопоставить организованность, инициативу и стойкость.

Два слова о численном превосходстве противника над нашими силами под Сталинградом. У изучающего этот вопрос возникает недоумение. Ведь соединений, именуемых армиями, у нас было больше, чем у гитлеровцев. Это несоответствие явилось результатом организационных мероприятий, проведенных незадолго до описываемого периода.

В начале войны, как известно, структура наших Вооруженных Сил выглядела следующим образом: во главе всех Вооруженных Сил стоял Верховный Главнокомандующий, ему непосредственно подчинялись командующие фронтами, им подчинялись командующие армиями, последним подчинялись корпуса, командирам корпусов – дивизии, командирам дивизий – полки и командирам полков – батальоны. Это командная лестница, по которой шло управление.

Естественно, что с началом войны наша армия начала развертываться по штатам военного времени. Произошло большое выдвижение новых кадров, которые передвигались на одну или даже на две ступени выше. Наши командные кадры, в основном хорошо подготовленные, не имели ни опыта войны, ни опыта управления большими массами войск. Это, как только началась война, стало заметно ощущаться: то запоздают боевые распоряжения в связи с медленной обработкой их в штабах, то возникнут пробелы в организации боя и управлении войсками. Командарм же зачастую «не доходил» до дивизии, являвшейся основной тактической единицей, самостоятельно организующей и ведущей общевойсковой бой.

В начале войны для упрощения управления войсками Государственный Комитет Обороны принял следующее решение: до тех пор пока у наших командных кадров не будет необходимого опыта в руководстве войсками, следует упразднить корпусное управление с целью приблизить командарма к дивизиям. При корпусной системе в армии было по 9—10 дивизий с 3–4 корпусными управлениями. Молодой командарм, вчерашний командир дивизии, не мог по неопытности охватить конкретным руководством всю эту махину. С упразднением корпусов дело сразу же выиграло. Командарм получал в свое подчинение 4–5 дивизий и довольно легко с ними справлялся. Он уже выступал как организатор боя дивизий и даже полков, резко улучшилось взаимодействие между родами войск и т. д.

Упразднение корпусов было необычным, но очень острым и своевременным решением вопроса. Оно сыграло тогда большую роль, особенно в период обороны Сталинграда.

Теперь структура управления имела следующую схему: полк – дивизия – армия.

В составе же каждой немецко-фашистской армии было четыре корпуса, а в каждом из них – от трех до пяти дивизий. Таким образом, наша армия того времени по своему составу равнялась немецкому корпусу, нередко уступая ему по численности.

Докладом товарища Никишева я был недоволен не только потому, что Никишев неважно знал состояние дел на фронте, но главным образом потому, что он высказал совершенно неприемлемые наметки ближайших действий фронта, заключавшиеся в том, чтобы значительно усилить правофланговую армию, собрать здесь сильный кулак и нанести фланговый удар по войскам противника с севера на юг по западному (правому) берегу реки Дон для того, чтобы помочь 62‑й армии и 4‑й танковой армии удержать занимаемый ими рубеж. Идея этого намерения на первый взгляд была хорошей, но при складывавшейся обстановке попытки осуществить его могли сыграть на руку врагу.

Главная ошибка этого плана заключалась в том, что для создания такого ударного кулака не созрела обстановка. Подобный замысел мог быть осуществлен с успехом лишь в том случае, если бы мы располагали свободными оперативными резервами и временем; мы же не имели ни того ни другого. В сложившихся условиях для реализации этого замысла пришлось бы снимать с главного направления, прикрывающего Сталинград, последние резервы и средства усиления. Такое решение совершенно не отвечало задачам, которые стояли перед войсками Сталинградского фронта в тот момент. Было совершенно ясно, что противник рвется к Сталинграду, стремясь захватить город с ходу. Игнорируя это, командование Сталинградского фронта вместо того, чтобы усилить главное направление, прикрывающее Сталинград с запада, ослабляло это направление и уводило войска далеко от Сталинграда на расстояние 100–120 километров.

По изложенному замыслу действий я, как завтрашний сосед Сталинградского фронта с юга, высказал свои замечания. Суть их сводилась к следующему.

Планы маневра на север и удара оттуда по противнику через переправы на реке Дон были чреваты двумя весьма опасными последствиями:

а) активные действия авиации при ее подавляющем господстве могли сковать действия войск, наносивших контрудар, или даже обескровить их, и тогда, естественно, 62‑я и 4‑я танковая армии не получили бы никакой помощи при ослаблении войск, оборонявшихся на направлении главного удара противника;

б) при нанесении врагом удара в ближайшие дни, в чем не было особых сомнений (если иметь в виду активность гитлеровцев в районе Калача), противник, находившийся в 100 километрах от Сталинграда, упредил бы контрудар с севера и прорвал бы нашу оборону ранее, чем северная группировка, находившаяся в 120–130 километрах от Сталинграда, смогла бы что-либо предпринять.

Сделав эти замечания и будучи уверен в том, что попытка исполнить этот замысел в данный момент нанесет большой ущерб делу обороны Сталинграда, я попросил начальника штаба доложить мое мнение товарищу Гордову, подчеркнув, что активность сейчас нам нужна на главном направлении удара врага. Такая же активность, которая предлагается, ослабит нас; она свидетельствует о догматическом подходе к делу и является попыткой использовать устаревшую схему действий, усвоенную, видимо, на академической скамье: «Сильный удар с фланга – сковывание с фронта».

– На такой риск идти сейчас безрассудно, – заключил я.

– Генерал Гордов считает, что без большого риска нет больших успехов, – вставил товарищ Никишев.

– Эта сентенция Мольтке мне известна, – продолжал я. – Пусть ею пользуется фашистская армия,