Кокон Кастанеды - Мария Брикер

– Кто ищет, тот всегда найдет, – пропел Николай Владимирович, вломившись в купе к проводнице с бутылкой шампанского и коробкой конфет. Удивительно, но после пяти порций виски проводница уже не казалась ему непривлекательной. Куда-то делась ее лошадиная физиономия, и из плебейки она превратилась в аристократку английских кровей. «Чума», – подумал Николай Владимирович, а вслух произнес: – Солнце, хочешь, я подарю тебе звезду?

– Полтинником обойдусь, – хмыкнула «аристократка английских кровей», стянула с себя шапочку, тряхнула головой, и темно-рыжие волосы волной рассыпались по ее погонам.

– Божественно! – впечатлился Николай Владимирович. – Как насчет шампусика?

– Шампусик можешь засунуть себе в задницу, меня от него пучит. Деньги вперед. Конфеты на стол. Дверь закрой. Брюки сам расстегни – вечно я ногти о пряжки ломаю.

– Я знал, что мы найдем общий язык, богиня! – вздохнул Николай Владимирович, положил нужную купюру и конфеты на столик, расстегнул «молнию» и приспустил штаны.

Язык у богини оказался бойким, руки умелыми, тело горячим, влажным и липким. Волосы дурно пахли дешевым яблочным шампунем и лаком, губы ее попробовать на вкус Коля не решился, но в целом своим дорожным приключением Николай Владимирович остался доволен и купе проводницы покинул с чувством полного удовлетворения.

Поезд приятно покачивало, Колю тоже. В коридоре рядом с дверью его купе стоял Артемий Холмогоров. Николая он заметил не сразу, а когда заметил, то почему-то смутился и торопливо ретировался в соседнее купе. Коля проследовал в свое довольный и гордый: ехать по соседству с известным тележурналистом было приятно.

Монахиня все так же «медитировала», сидя на полке, иначе ее состояние назвать было нельзя. К чаю, который она заказала перед его походом в вагон-ресторан, старуха даже не притронулась. Коля решил не обращать на Христову невесту внимания, вытащил из чемодана свой доклад о рекламе, решив еще раз повторить текст, и повалился на постель.

Таможню миновали без задержек и осложнений, можно было расслабиться и поспать.

Спросонья он не сразу сообразил, что происходит. Рядом лаяла собака, рычала и лаяла. Откуда собака в купе? Николай нащупал выключатель и зажег ночник. Собаки в купе не оказалось. На соседней полке заходилась от кашля и хрипела старуха-монахиня. Лицо ее из воскового стало малиновым, губы посинели, глаза вылезали из орбит.

– Мать! Вы что это? Что это вы? – Николай Владимирович заметался по купе, схватил стакан с чаем, приподнял старухе голову, поднес стакан к ее лицу.

Монахиня отпила глоток, снова закашлялась – рыжая жижа, смешанная с кровью, вылилась из уголка ее рта, полилась по морщинистому лицу, закапала на подушку. Николай резко отстранился, но монахиня крепко вцепилась в его руку, перестала кашлять и торопливо зашептала что-то на непонятном языке.

– Не понимаю, что вы от меня хотите! Не понимаю! Вам нужен врач! Отпустите – я позову кого-нибудь на помощь! Скажу проводнику, что вам плохо! – в очередной раз попытался вырваться Николай, но цепкие сухие пальцы старухи держали его крепче наручников, и она все повторяла и повторяла, как заклинание, какие-то непонятные фразы на незнакомом языке. И тыкала ему то в лоб, то в грудь корявым пальцем. Кажется, старуха говорила на итальянском: «Eletto!» Она шептала и смотрела ему в глаза. Шептала и смотрела. «Eletto!» Он видел ее глаза и губы, губы и глаза. «Eletto!» Внимательные, темные, глубокие, утягивающие в себя глаза… «Devi farlo in ogni caso! Devi farlo in ogni caso!..»

Хватка старухи вдруг ослабла. Монахиня сунула Николаю свои четки в руку, пальцем начертила ему крест на лбу и упала на подушку. Глаза ее остекленели, на лицо снизошла благодать. Николай осторожно взял запястье старухи и пощупал пульс. Все было кончено. Чуйков попятился к выходу. «Devi farlo in ogni caso!» – стучало у него в висках, голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. «Devi farlo in ogni caso!» Лучше бы он опоздал на этот проклятый поезд номер 13. Лучше бы опоздал!

Время близилось к утру, вагон словно вымер, все спали, тишина давила на уши. В конце коридора тускло мигала лампочка, от сухого воздуха заложило нос и першило во рту. Николай потер переносицу и услышал хлопок – легкий хлопок из купе Артемия Холмогорова.

– Пьянствует, гад! Люди умирают, понимаешь, а он пьянствует, – возмутился Николай Владимирович, почему-то разозлился и, решив из вредности испортить Холмогорову праздничный банкет, без стука распахнул дверь его купе.

Он успел закрыть дверь, прежде чем второй хлопок разорвал тишину. Коля отпрыгнул от двери, бесшумно вернулся в свое купе и закрылся на щеколду. Как мило, кажется, его сейчас убьют, потому что свидетелей убийства устраняют! На полке лежала мертвая монахиня и смотрела невидящим взглядом в потолок. В соседнем купе только что испустил дух журналист Артемий Холмогоров, застреленный выстрелом в голову из пистолета с глушителем. Чудесно! Два трупа, и скоро будет третий, ибо надежда, что убийца Артемия Холмогорова не найдет его среди других пассажиров, была слабой. Он чувствовал, спинным мозгом чувствовал, что убийца не выйдет на следующей станции, не бросится бежать, а будет его искать. Спокойно, обстоятельно, пока не найдет. Кричать и звать на помощь бесполезно. Криком он выдаст себя, и его пристрелят прежде, чем кто-нибудь откликнется на призыв. Пристрелят!

В панике Николай заметался по купе, не зная, что предпринять, и вдруг остановился, глядя на мертвую монахиню. Секунду длились размышления, Чуйков понял, что делать, и судорожно начал расстегивать брюки. Раздевшись до исподнего, Николай встал на колени рядом с покойницей.

– Прости меня, пожалуйста, мать. Тебе ведь уже все равно, правда? Все равно. – Руки дрожали, Коля вытер о покрывало липкие от пота ладони, аккуратно закрыл монахине веки и, глубоко вдохнув, принялся снимать с усопшей одежду. От запаха смерти мутило. Раздеть старуху оказалось делом непростым. Он устал. Пот капал со лба на мертвое тело. Николай чувствовал омерзение к себе, но жажда жизни была сильнее всего на свете. Через минуту доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков стоял посреди купе в рясе римско-католической монахини и держал в руке маленький саквояж, в котором были его документы, кошелек, вещи, бритвенные принадлежности и доклад по рекламе.

– На дальней станции сойду, – истерично прошептал Коля, глядя на свое зеленое лицо, отраженное в зеркале двери. – И без меня обратный скорый-скорый поезд растает где-то в шуме городском…

Поезд, издав гудок, стал притормаживать. Сейчас или никогда! Коля набрался смелости, распахнул дверь и резко ее закрыл, столкнувшись лицом к лицу с убийцей. В ту же секунду рядом со щеколдой образовалось маленькое круглое отверстие, а на столике взорвался стакан.

– Твою мать! – выругался Коля и бросился к окну. Окно заело, никак не поддавалось, еще рывок – и в лицо ударил ветер, прохладный сладкий ветер свободы.

Поезд вновь набирал скорость. Какой же он идиот! Идиот! Вот тебе и сошел на дальней станции! Остановку никто не объявлял. Дурак! Кретин! Засветился, как лох! Не открой он дверь – возможно, пронесло бы! Возможно, пронесло бы! Вляпался, блин, вляпался, вляпался…

Длинное монашеское одеяние, узкое в плечах, сковывало его движения, Коля взял в зубы саквояж, высунулся в узкое вагонное окно, но не удержал ношу, и чемоданчик покатился по насыпи, куда-то вниз, в темноту. Перед глазами мелькали деревья и железнодорожные столбы, заложило уши, ветер обжигал лицо. Поезд набирал скорость, от страха все дрожало внутри, но надо было торопиться, за спиной уже открывала дверь его смерть. Еще рывок – он вылез наружу, повис – рука соскользнула, и сила гравитации потянула его вниз. Удара о землю он почти не почувствовал, сознание ушло раньше, чем он понял, что все позади…

Глава 6

Ответственное поручение

– Вечно ты, Барышева, являешься с утра пораньше и без звонка, – манерно поправив серьгу в ухе, пробурчал Муська. – Кто тебя воспитывал, Барышева? Я же могу быть не один.

– А ты не один? – спросила Лиза, заранее зная ответ. В личной жизни Муське Романову катастрофически не везло.

– Один, но какая разница, я же мог быть не один! Ладно, проходи, раз приперлась. – Романов нехотя отстранился от двери.

– Симпатичная у тебя пижамка. Где купил? – Лиза потрогала двумя пальчиками нежный шелк, синий в желтую полоску и горох, и завистливо вздохнула.

– Барышева, я в этом прикиде месяц тому назад с тобой вместе на пижамной вечеринке был, – обиделся Муська, по паспорту Руслан. Кликуха Муська трансформировалась из прозвища Муслим Магомаев, которое прилипло к Романову после дебюта в «Фабрике».

На кастинг Руслан отправился за компанию с приятелем, в итоге приятель кастинг не прошел, а Руслан, получив в ухо от товарища, стал «фабрикантом». Муся был красив и являл собой уменьшенную копию статуи Давида. Росточком Романов не вышел, но это не помешало ему на «Фабрике» оказаться в десятке финалистов. Как поговаривали злопыхатели, успехом он был обязан не талантливому вокалу, а исключительно своему греческому профилю, от которого сходили с ума тысячи поклонниц. Слава, внимание прессы и телевидения, толпы фанаток, богемная тусовка – на какое-то время у Муси закружилась голова. Ослепленный ярким светом собственной звезды, Романов возомнил себя богом и рассорился со старыми друзьями. Прозрение было мучительным и тяжким, как похмелье. Прокатив звездных финалистов с концертами по городам России, выжав из них все соки и сняв с проекта все сливки, продюсеры потеряли интерес к своим протеже и переключились на новых, молодых и одаренных. Повезло единицам, большинство осталось не у дел. Руслан оказался в их числе, но, вкусив дурманящий вкус славы, Муся успокоиться уже не мог и усиленно пытался вскарабкаться обратно на звездный Олимп.