О бихевиоризме - Беррес Фредерик Скиннер

в близких отношениях. Человек, конечно, не мог буквально схватить реальный мир и обладать им, но он мог сделать его «копии», так называемые данные – истины, с которыми он работал вместо окружающей действительности. Он мог хранить их в своей памяти, впоследствии извлекать и действовать на их основе более или менее так, как он мог бы делать, когда получил их впервые.

Противоположная точка зрения – общая, как я полагаю, для всех версий бихевиоризма – заключается в том, что инициирующее действие предпринимается не воспринимающим, а окружающей средой. Рефлекс был ярким примером, и версия бихевиоризма «стимул – реакция» придерживалась той же схемы, как и теория информации и некоторые компьютерные модели. Часть окружающей среды попадает в организм, преобразуется в нем, возможно, сохраняется и, в конце концов, проявляется как ответная реакция. Любопытно, что такой взгляд отличается от менталистской картины только инициатором действия.

В обеих теориях среда проникала в тело: в менталистском представлении она не воздействовала на воспринимающего; в представлении «стимул – реакция» она сама пробивала себе дорогу. Эти две формулировки можно объединить: «изображение внешнего мира, попадающее на сетчатку глаза, активизирует сложнейший процесс, результатом которого является зрение: преобразование изображения на сетчатке в восприятие». Обе формулировки направляют внимание на внутреннее представление реальности в ее различных трансформациях.

Основной вопрос здесь можно сформулировать следующим образом: что происходит со стимулом?

В оперантном анализе и построенном на его основе радикальном бихевиоризме среда остается там, где она есть и где всегда была – вне тела.

Стимульный контроль оперантного поведения

Окружающая среда влияет на организм как после, так и до того, как он реагирует. К стимулу и реакции мы добавляем последствия, и это не просто третье звено в последовательности. Событие, при котором возникает поведение, само поведение и его последствия взаимосвязаны в уже рассмотренных нами условиях подкрепления. В результате попадания в эти условия стимул, присутствующий при подкреплении реакции, приобретает некоторый контроль над реакцией. Он не вызывает ответ напрямую, как при рефлексе; он просто делает более вероятным его повторение и может делать это в сочетании с другими влияющими на вероятность условиями, например рассмотренными в предыдущей главе. Реакция, подкрепленная в определенном случае, скорее всего, возникнет в аналогичном случае, но из-за процесса, называемого обобщением, она может появиться в случаях, обладающих только отдельными сходными свойствами. Если же реакция подкрепляется только при наличии определенного свойства, то это свойство приобретает исключительный контроль через процесс, называемый дискриминацией.

Роль стимула придает оперантному поведению особый характер. Поведение не зависит от текущей обстановки, как это было в модели «стимул – реакция», оно не «привязано к стимулу». Тем не менее история окружающей среды все равно остается под контролем: генетическая предрасположенность вида плюс условия, которым подвергался индивид, все еще определяют, что он будет воспринимать.

Условия, влияющие на видимое

Многие из вопросов, обсуждавшихся в предыдущей главе, касаются и стимульного контроля оперантного поведения. Например, восприятие в некотором смысле является целенаправленным или умышленным. Человек не является безучастным зрителем, впитывающим мир, как губка. Раннее возражение против теории познания Джона Локка заключалось в том, что стимулы, казалось, были намертво впечатаны в табула раса разума, и предпринимались попытки дополнить теорию утверждениями, что человек «воспринимает вещи как понравившиеся или непонравившиеся, одобряемые или неодобряемые, приятные или неприятные» или что человек «оценивает» мир так, как он его видит. Но подобные высказывания просто приписывают причудливым внутренним процессам то, что можно найти в генетических предпосылках и личной истории. Мы не просто «помним» о мире вокруг нас – мы реагируем на него различными способами в силу того, что происходило, когда мы с ним соприкасались. И как оперантное обусловливание не означает, что человек «догадывается о том, что произойдет, когда он действует», так и осуществляемый стимулами контроль не означает, что человек «догадывается о том, что существует в окружающем его мире».

Часто отмечается, что человек, которого провезли по маршруту в качестве пассажира, не найдет дорогу так же хорошо, как тот, кто сам проехал там же и то же количество раз. Животные, которых перевозили в определенной обстановке, впоследствии ориентируются в ней не так хорошо, как животные, которые передвигались самостоятельно. И те, и другие подвергаются воздействию одних и тех же визуальных стимулов, но условия были разными. Спросить, почему пассажир и перевозимое животное не «приобрели знание обстановки», – значит упустить суть. Они просто не усвоили поведение под контролем условий.

Когда стимул слаб или неясен, часто бывает понятно, что на вероятность того, что человек увидит вещь определенным образом, влияют другие условия. Влюбленный «думает, что видит» свою возлюбленную в толпе, но только если зрительный стимул мимолетен или туманен. (Этот эффект изучается в лабораторных условиях путем воздействия на стимул в течение очень короткого времени, скажем, вблизи края зрительного поля или при слабом освещении.) Незначительный шум ночью воспринимается как грабитель или мышь теми, кто бурно реагирует на грабителей или мышей. Уровень депривации имеет значение: человек ошибочно «слышит телефон», если звонок ему важен, а сексуально депривированные видят фаллосы или вагины в объектах, имеющих слабое геометрическое сходство с этими органами. Другими словами, человек воспринимает одну вещь как нечто другое, когда вероятность увидеть последнее высока, а осуществляемый им контроль низок.

Важность истории воспринимающего очевидна в шахматах, когда гроссмейстер смотрит на партию. То, что он видит, сильно отличается от картины человека, который не играет в шахматы или играет недолго. Для мастера партия – это ситуация, в которой было сделано много различных ходов с хорошими или плохими результатами в играх, с которыми он уже знаком. Для человека, который только учится играть, она же может быть поводом для нескольких ходов, но не имеющих особых последствий. Для совершенно несведущего человека доска и ее фигуры – это визуальная обстановка, которую можно описать только через возможное сходство с ситуациями в его не связанной с шахматами истории.

Мы признаем важность истории подкрепления, когда пытаемся повысить вероятность того, что человек увидит определенную вещь – или, другими словами, что он будет смотреть на нее особым образом. Мы можем подать вещь неожиданно, или броско, или новым и, следовательно, необычным способом, а можем показать на нее, если наш испытуемый уже знает об этой вещи, то есть если он научился эффективно вести себя в ситуациях, в которых она играет важную роль. Но для того, чтобы определенный объект был замечен, мы можем создать условия, выполнимые только путем реагирования на объект. Дорожные знаки спроектированы так, чтобы их было легко увидеть, но мы замечаем или игнорируем их в основном из-за условных последствий. Часто говорят, что подобные меры повышают осведомленность человека, развивают его разум или