Тропы, которые я выбрала. Повести - Валерия Дмитриевна Фролова

бараниной и уснула, прислонившись к холодному и серому, не похожему ни на женское, ни на мужское. Приятно уткнуться в подмышку небытию. Она — пластик и дрожжи.

Я забываю, что существует ночь, потому что прилетела сюда утром.

Иногда бывает: долго не могу уснуть, начинаю слышать, как через барабанную перепонку сердце отстукивает в подушку свой ход. Как будто дворник посреди ночи ходит по снегу. Как будто метёт.

Но весной этой в Сибири нет снега. Хотя порой здесь наступает внезапный снегопад. Такого снегопада я не видела очень давно: он существует только в воздухе. Так плотно, что сам становится воздухом. Но на земле не оставляет следа.

Мой этот город, наверное, похож на остальные. Он — все незнакомые города сибирской России. Сине-серый, и пустой, и солнечный временами. Я могу идти по нему, как по любому другому такому же.

Вот здесь я родилась. И это ничего не значит, не значит ничего, кроме секундной паузы в сердечном ритме, от которой я спотыкаюсь на обросшей гололедицей площади. И как бы поднимаю глаза. Как бы пытаюсь понять, где конкретно я здесь родилась, из чего я здесь родилась. Рядом с носа ледяного льва капает. Ещё не прозвучал март, а уже капает, и ещё я здесь.

Никто его не разглядывает — март в этом городе. Никто не смотрит, как он рождается. Всю зиму была зима, но хилая, и она надоела. И март — просто последняя слёзка этой сгорбившейся, тощей зимы. Я вижу, как моргают прохожие, чтобы её каплей согнать с глаз. Порой мне кажется, что и я эта капля.

С тёмными бровями и тёмными глазами. Я тот же человек.

Чтобы не заснуть и не проснуться, считаю рюмки в серванте. Потом считаю стаканы. Потом считаю фужеры. Фужеры грязнее всего, а рюмки чище, скоро из них будут пить коньяк.

Другой человек говорил про кедровку, но другой человек уехал, чтобы её привезти. Поэтому пока — будут пить коньяк.

А я буду притворяться. Я буду пить гранатовый сок. Люди тут думают, что у меня малокровие или просто что слабенькая.

Но у меня широкий таз. Это всё оправдывает.

Ещё я шлюха.

Так они не говорят, но они так пишут про меня в воздухе ресницами, когда хлюпают, моргают глазами. Когда смотрят на меня. Смотрят на родинку у меня на правой щеке. И посылают мне воздушный поцелуй. А потом улыбаются. А я улыбаюсь им. Потому что если попробовать произнести «шлюха», то в самом деле получится поцелуй — лёгкий и потому летящий. Попробуйте.

Сначала шепчут на ухо, дышат, прислоняются розовым к шее. Там рождается мягкое [л']. Там рождаются дети-буковки. И дети-человечки. Там родилась я, и там родились вы, и там родились другие. На мягком [л']. После шёпота и перед восторженным тупым вздыханием.

Девочка, которую я целовала в детстве, рассказывает мне про своего жениха. Мы учились целоваться, когда он ходил в восьмой класс. Он старше её на семь лет. Маленькие девочки ещё маленькими начинают учиться любви. Она называет его имя, лаской сокращённое, оно начинается на [л']. Я поздравляю её. Я никогда её не любила, только училась терпеть. Она подсматривала в мои карты и воровала конфеты. Плевалась семечками под мою кровать. Бабушка прятала меня от этой девочки. Та стояла под окнами, прислонялась к поржавевшему забору. Теперь она выходит замуж.

Девочка думает пригласить меня. Девочка говорит со мной, но просто спрашивает словами, стану ли я рассказывать. Помню ли я. Я знаю её язык.

Я ничего не помню.

Она видит и посылает мне поцелуй. Мягкое [л'].

Я не помню ничего плохого.

Дети притворяются, став взрослыми, что не помнят себя детьми. Но почему-то избегают запаха манной каши и холодных яиц с посеревшими желтками. Девочка боится сесть со мной рядом. Девочка видит, что я уже женщина.

Девочка не знает, что вечером мы уснём в одной кровати и она по-сестрински поцелует мне губы. Так она попросит молчать. Я возьму её руки и, ладонями к себе вывернув, прижму к своему животу. Я попрошу её гладить живот. Он такой же, какой был всегда. Он скрывает существование третьего.

Я хочу попросить её перестать, но засыпаю прежде. Она целует меня в волосы. Мы спим одним сном. Во сне я делаю аборт и лечу. Говорят, летать во сне — значит взрослеть. Говорят, умирающий во сне живет долго и счастливо. Amen. Спокойной ночи.

Утром её уже нет. Моё детское воспоминание наливает чай раздетому мужчине с вздутыми руками и волосатыми негнущимися пальцами. Я пытаюсь понять любовь как свойство.

Я пытаюсь понять любовь как себя.

Как и в себе, я ничего не понимаю в любви.

Я глажу живот. Он такой же, какой был ночью, какой был всегда.

Дешёвый цикорий похож на какао. Что-то разрывается между двумя, и двое становятся одним и одним. А между этим — кружка чая или цикория. Турка кофе. Кипящий чайник. Печенье в блюдце для молока. Жёлтое, как маргарин, масло. Кусочек сыра, стёкший жиром на салфетку. Между этим — целый бесконечный завтрак.

Может быть, я слишком часто смотрела, как он жуёт. Набивает рот, в щеках задерживая пищу. Может быть, стоило отворачиваться. Может быть, мы должны были завтракать в разных комнатах.

Может быть, куда-то делась любовь. Это ничего. Но куда-то делась надежда.

И потом — куда-то делась я.

Я полетела сюда. Но больше никто сюда не полетел. Я знала, что никто не полетит, но приятно и чего-то не знать.

Я много оставила приятного.

Он не знал, например, как зовут человека-отца.

Он не знал, например, где живёт человек-мать.

Он не знал, например, что я делала там, далеко и не дома, и не там, где родилась, и не там, где жила.

Он не знает, что здесь я могу быть человеком-матерью и там он мог быть человеком-отцом, и что человек-ребёнок уже существует и ещё нет.

Он думал, что он человек и я человек. И что за это можно любить и прощать. Любить полагалось ему. Мне полагалось прощать. Больше он ничего не знал и не хотел. Он все ещё звонит мне, не спрашивая, где я теперь. Я перестаю узнавать его голос. Но моя голова становится его головой, и мои мысли становятся его мыслями. Слишком часто.

Я всё ещё делю мир на наш и не наш.

Когда гости уезжают, я понимаю, что я и сама. Человек и жена человека забыли, кто я. Жена становится мамой, а потом снова становится женой — такая жизнь. Я стараюсь уйти, только остаются вещи