Амалия и генералиссимус - Мастер Чэнь

— Не могу сказать, чтобы это была тяжелая работа — найти среди этого барахла хорошего поэта, как вы сказали, мадам де Соза. Здешние китайские стихописатели вызывают улыбку сожаления. Они стараются доказать друг другу, что хотя и живут на чужбине, но тоже могут сконструировать что-то похожее на труды классиков какого-нибудь восьмого или четырнадцатого века. И только. Они давно не были в Китае.

— А что, полковник, в Китае это сегодня не так?

— В Китае, мадам де Соза, происходит странная вещь. Страна в руинах, люди гибнут миллионами, но поэты… Понимаете, поэты просто никому не нужны. А раз так, их никто не учит и не воспитывает, им можно все. И не только поэтам — образованные пекинские и шанхайские барышни из хороших семей экспериментируют со свободной любовью, так что…

— Тони… Если ты будешь отвлекаться и дальше…

— А поэтов среди этого ужаса — тысячи. И хороших. Строго говоря, в Китае сейчас золотой век поэзии. Ведь университеты как-то работают, журналы выходят. Все это гроши, но поэты пишут не ради денег. А потом, сейчас многие каким-то путем пробираются в Европу, в Китай хлынули французские поэтические сборники, немецкие, какие угодно. Их переводят.

— Сборник Верлена у него в комнате, — вспомнила я.

— Не знаю, о чем вы, мадам де Соза, но — Верден и кто угодно еще. Хотя при господине Чан Кайши смертность среди поэтов чрезвычайно выросла, но это их, кажется, только еще больше раззадоривает.

— Причем тут твой Чан Кайши? Ближе к делу, — недовольно заметила Магда, которая почему-то еще в прошлый раз не одобрила странную ненависть Тони к этой личности.

— При чем? Ну, вот вам пример. Недавно, в феврале, этот длиннозубый приказал арестовать целую конференцию и всех участников убить — очередную группу из двадцати четырех молодых революционеров. А среди них — пять поэтов. Известных. Понимаете, дамы, половина литераторов Китая и вправду красные, особенно те, кто в Лиге левых писателей. Но ведь есть еще знаменитые общества — «Новолуние», «Современность». Эти-то никоим образом не красные. А в палаческом ведомстве у господина Чана разбираться с тонкостями никто не хочет. И вот эта компания сидит в лагерных бараках Лунхуа, лично Лу Синь пишет письма собратьям по перу — Ромену Ролану, Максу Горькому, Уильяму Эшендену… кто там еще есть. Писатели, соответственно, пишут, а эти, которые стреляют…

— И что же? — мрачно спросила я.

Тони навел на угол комнаты указательный палец, потом дернул им и прищелкнул языком.

— Или же их всех утопили, забыл. Там еще любят хоронить красных заживо. Кого интересуют такие частности. Да и вообще в последнее время там у них целая эпидемия — кто-то из поэтов покончил с собой, кто-то захотел полетать на аэроплане и упал… Вредное занятие — литература.

— Интересно, — сдержанно заметила я. — И, возможно, имеет отношение к делу. А может, и нет.

Левый поэт… и одновременно тайный агент? Нет, это как-то не получается. Хотя…

— Дорогой Тони, по крайней мере из этого грустного разговора вытекает нечто хорошее — ты читаешь, оказывается, стихи?

— Дорогой тигреночек, просто я начинаю день так, как положено цивилизованному человеку — открываю респектабельную газету. Ту, которая есть. Если ты в Китае, то на предпоследней странице такой газеты тебе от стихов просто некуда деться. Так же как от некрологов на очередного поэта. А вот у нас, в этих благословенных краях, под властью британских владык, никто поэтов не убивает. Поэтому и гениев не видно. Жалких имитаторов — сколько угодно. Да, так вот — они тут, в колониях, похоже, и представить не могут, что вытворяют их собратья с горькой родины. Как вам вот это…

И Тони издал несколько очень странных звуков, на китайскую речь похожие лишь отдаленно.

— Не надо, — сказала Магда. — Здесь дамы.

— Мой милый говорящий скворушка, дамам это слушать не возбраняется, даже китайским. Могу только сказать, что когда мне попался газетный листок с этими стихами, много лет назад… Много лет назад…

Тут Тони вдруг остановился и начал грызть ноготь цвета черепахового панциря.

— Мой дорогой, лучше читай стихи или пой песенку, только не издавай эти звуки!

— Да, да. Нет, я его видел все-таки в Китае, давно. Очень давно. А вот где именно?

— Кого, Тони?

— Да вот этого… Тощего такого…

— Стихи, — немилосердно сказала я. — Полковник Херберт, мы говорим о стихах. Потому что ищем поэта.

— Так вот, даже иероглифы на том листке я, как ни странно, сначала не узнал. Оказалось, они фонетические — передают бессмысленные звуки, всякие там динь-динь торговцев едой на шанхайской набережной. Примерно так:

С лотосом сладкая каша,Три медяка чаша!

Ковырялка для ушейИз бамбука,

Ковырялка для ушейЗа медяк! Ну-ка!

Простой стих, но вот сейчас — сижу и думаю, где этот стих найти тут, в этом городе среди джунглей? И ту самую, с лотосом, сладкую кашу? Так готовят только в Шанхае. А я ведь помню ее вкус. Причем именно на шанхайской набережной. И маленькую ложечку помню, из жести, за медяк, которую можно было к каше купить. Но медяк — это деньги, поэтому местные жители умудрялись есть эту кашу по-другому — хлюп-хлюп, а в конце помогали себе коричневыми заскорузлыми пальцами. И потом их облизывали. И вытирали о синие хлопчатобумажные штаны до колена.

Я вздохнула. И подумала, что могу понять, почему все, у кого Тони был военным советником, плохо кончали. Я не то чтобы не могла перебить его — я этого, что хуже всего, уже и не хотела.

— Тони, вы сказали, что найти хорошего поэта в этой сингапурской газете нетрудно, потому что большинство плохие, ведь так? И вы все же нашли кого-то?

— Да, — сказал Тони неуверенно. — Что-то есть. Я начал читать всю эту подшивку с начала, и это было долго, все поэты казались одинаковыми. Третьеразрядными, то есть. И вдруг понял, что когда закрываешь газеты и начинаешь заниматься чем-то другим, то от одного автора кое-что остается. Строчки, слова. Как вкус настоящего виски — он держится долго.

— Тони, — снова предупреждающе сказала Магда.

— Мы говорим о поэзии, мой нежный птенчик. Я понимаю, что это для некоторых сложно, и мои сравнения могут показаться недоступными. Так вот, я еще только начал работу — но нашел там два стихотворения… странных. Одно — насчет цветов корицы. Коричного дерева. Стих довольно традиционный. Его как-то сразу и не замечаешь. А потом на следующий день думаешь: а вот это было очень хорошо. Хотя — из пятидесяти тысяч иероглифов выбраны такие простые. Но как будто только что вымытые чистой водой. Сразу представляешь себе эту воду, которой отмываешь женщину, наслаждаясь этой бледной кожей на внутренней стороне бедра, упругой, со сливочным оттенком.

— Моя дорогая, разжалуй его в подполковники! Что делает с человеком поэзия!

— Она помогает ему понять, чего все время не хватает. Виски и некоторых частей женского тела.

— Это тебе всего этого не хватает? Что я слышу?

— Боже мой, как мы живем, как мы живем, — с укором сказал Тони. — Я, конечно, говорю о духовной стороне жизни. Материально мы живем хорошо… Но не отвлекай меня, мой мышоночек, я занят делом — выявляю талантливого поэта. Так вот. Это простой и странный стих. И очень хорошо описывает все, что происходит с людьми в этой несчастной стране, этом Китае. Стих такой: просыпается человек ночью от… такое необычное слово — рева и воя, это гроза, она грозит бедой. А в саду деревья в цветах. В беззащитном саду. И как он может их спасти — если гроза, он имеет в виду. Дальше, видимо, он засыпает, а что еще делать. Просыпается — грустный, потому что везде струи холодной воды, деревья скорбно качают головами. Цветы, понятно, смыты. А дальше… тут он повторяет слова по два раза, молодец — так ведь просто придумал. Вода была черной, вода была бурной, или шумной, что ли… И цветы плывут… по этой воде… Это Китай, дамы. Это и есть Китай. Только что-то хорошее вырастет и расцветет — а тут… И нельзя сделать ни черта.

— У него есть имя? — спросила я, разжимая кулаки и с удивлением глядя на собственные руки.

— Имя? Ну, конечно, есть. Дай Фэй. Похоже на псевдоним. Фэй — это значит «летать». Приносящий Полет, если угодно. Чем плохо? Хотя этому Дай Фэю по части имени далеко до одной знаменитой женщины из очень хорошей семьи, под псевдонимом «Ледяное Сердце». Бин Синь. Вообще-то ее фамилия Се, Бинсинь — это ее имя. У, какой стих у нее есть. Вызывающе декадентский. Длинный.

— Одна просьба, — поспешила Магда. — Не надо динь-динь. Перевод, или ничего.

— Чего же проще — перевод есть, в «Либерти», кажется. Очень известный стих. Вот примерно так:

Под зонтиком мокрым блуждаю одна по аллее,Подлинной пустынной аллееС надеждой великойДевушку встретить,Которая грусть пронесла,Как гвоздику.

Лицо ее было подобно гвоздике,И аромат был похож на гвоздику,И грусть —В дожде она шла с печальным и сумрачным ликом,Неся свою грусть, Как гвоздику.

И так далее.