Враги. История любви - Исаак Зингер

Тамара, села за стол — не слишком близко к Герману и не слишком далеко от него, на том точно выверенном расстоянии, на котором сидит женщина, которая не является мужчине женой, но все-таки — родственником."Я все время смотрю на тебя и не могу поверить, что это ты", — сказала она."Я все время смотрю на тебя и не могу поверить, что это ты", — сказала она. Я больше не могу себе позволить еще во что-то поверить. С тех пор, как я здесь, прошлое как будто сошло с ума".

"В каком смысле?"

"Я уже почти забыла, как это было — там. Ты мне не поверишь, Герман, но ночью я лежу без сна и не могу вспомнить, как мы с тобой познакомились и сошлись. Я знаю, что мы часто ссорились, но почему — не знаю. Как будто мою жизнь сняли с меня. как шелуху с луковицы. Я начинаю забывать, что было в России, даже о том, что совсем недавно было в Швеции, я помню все меньше и меньше. Нас несло из страны в страну, Бог знает зачем. Они давали нам документы и снова отбирали их. Не спрашивай меня, сколько раз за последние несколько недель я должна была ставить свою подпись. Зачем им нужно столько подписей? И везде я иду под фамилией моего мужа — Бродер. Для чиновников я все еще твоя жена, Тамара Бродер".

"Мы никогда больше не будем чужими друг другу".

"Ты так не думаешь, ты так только говоришь. Ты очень быстро утешился со служанкой твоей матери. Но мои дети — твои дети! — все еще приходят ко мне. Не будем больше говорить об этом! Лучше расскажи, как ты живешь! По крайней мере, она тебе хорошая жена? Во мне ты всегда находил тысячу недостатков".

"Чего я могу ждать от нее? Она делает то же самое, что делала, когда была у нас служанкой".

"Герман, мне ты можешь сказать все. Во-первых, мы когда-то были вместе, а во-вторых, как я уже сказала тебе, я больше не верю, что принадлежу этому миру. Может быть, я даже смогу помочь тебе?"

"Как? Когда мужчина годами прячется на сеновале, он перестает быть членом общества. Вот правда: я и здесь, в Америке, все еще прячусь на сеновале. Недавно ты сама сказала об этом".

"Ну, какие тайны могут быть друг от друга у двух покойников? Если ты пока что не совершил особенных преступлений, ты все-таки мог бы подыскать себе пристойную работу. Писать для рабби — это плохой способ проводить время.

"А что мне остается делать? Даже если хочешь стать гладильщиком брюк, надо быть сильным и быть членом профсоюза. Так они называют тут рабочие организации — вступить в них очень трудно. Что касается…"

"Наших детей больше нет. Почему у тебя нет от нее ребенка?"

"Может, это ты еще родишь детей".

"3ачем? Чтобы у неевреев было, кого сжигать? Но здесь так чудовищно пусто. Я встретила женщину, которая тоже была в лагерях. Она потеряла всех, но теперь у нее новый муж и новые дети. Многие начали заново. Мой дядя до поздней ночи обрабатывал меня, чтобы я поговорила с тобой и приняла наконец решение. Они благородные люди, но немного прямолинейные. Он говорит, что ты должен развестись с той, другой; а если не хочешь, то разводись со мной. Он даже намекнул, что собирается оставить мне кой-какое наследство. На все у них един ответ: это воля Божья. А раз они верят в это, то могут пройти через любой ад и не повредиться".

"Еврейский развод для Ядвиги невозможен, потому что мы не венчались с ней по еврейскому закону", — сказал Герман.

"По крайней мере ты верен ей, или у тебя есть еще шесть других?", спросила Тамара.

Герман молчал."Ты хочешь, что бы я во всем признался?"

"Почему бы мне не знать все?"

"Дело в том, что у меня любовница".

По Тамариному лицу пробежала улыбка."Я так и думала. О чем же тебе говорить с Ядвигой? Она для тебя как правый ботинок на левой ноге. А кто твоя любовница?"

"Она оттуда. Из лагерей".

"Почему ты не женился на ней?"

"У нее есть муж. Они больше не живут вместе, но он не хочет давать ей развод".

"Понимаю. С тобой всегда одна и та же история. Ты говоришь мне правду или что-то скрываешь от меня?"

"Нет, я ничего от тебя не скрываю".

"Мне совершенно все равно, одна у тебя любовница, две или дюжина. Если ты был мне неверен, когда я была молодая и красивая — или по меньшей мере не уродливая — почему ты должен быть верным крестьянке, которая, к тому же, не особенно привлекательная? Да, а другая, эта твоя подружка, ее устраивает такое положение?"

"Что ей остается? Муж не дает ей развода, а она любит маня".

"Ты тоже ее любишь?"

"Я не могу без нее жить".

"Ой-ой-ой, такие слова — от тебя? Она красивая? Интеллигентная? Очаровательная?"

"И то, и другое, и третье".

"И как тебе это удается? Ты бегаешь от одной к другой?"

"Стараюсь изо всех сил".

"Ты ничему не научился. Абсолютно ничему. Возможно, и я осталась бы прежней, если бы не видела, что они сделали с нашими детьми. Все утешали меня, говорили, что время залечит раны. Все наоборот — чем глубже отходит событие в прошлое, тем сильнее болят раны. Мне нужно найти комнату, Герман. Я не могу больше с ними жить. С лагерниками было проще. Когда я не хотела больше слушать их, я просто говорила, чтобы они шли прочь и надоедали кому-нибудь другому. Но я не могу так говорить с дядей. Он мне как отец. Мне развод не нужен; я никогда больше не буду жить с мужчиной. Если, конечно, ты не хочешь развода. А если хочешь…"

"Нет, Тамара, мне развод не нужен. Чувстве, которые я испытываю к тебе, у меня никто не отнимет".

"Что за чувстве? Ты обманывал других — и этого ты изменить не можешь. Но ведь ты обманываешь и себя. Я не буду читать тебе нотаций, но из подобной неразберихи не выйдет ничего хорошего. Я посмотрела на тебя и подумала: "Так выглядит зверь, когда его обложили охотники, и бежать ему некуда".Что за человек твоя любовница?"

"Немного сумасшедшая, но безумие интересная".

"У нее есть дети?"

"Нет".

"Она достаточно молодая, чтобы иметь ребенка?"

"Да, но она не хочет детей".

"Ты лжешь, Герман. Когда женщина любит мужчину, она хочет от него ребенка. Еще она хочет стать его женой и не хочет, чтобы он бегал к другой. Почему у нее не сложилась жизнь с ее мужем?"

"О, он обманщик, бездельник, ни на что не годный тип. Он сам себе присвоил степень доктора, и он берет деньги с пожилых дам".

"Извини, но кого она взяла себе вместо него? Мужчину, у которого две жены и который пишет проповеди для псевдо-рабби. Ты рассказывал своей любовнице обо мне?"

"Еще нет. Но она прочла объявление в газете и подозревает что-то. Возможно, она вот-вот позвонит сюда. Или она уже звонила?"

"Мне никто не звонил. Что мне сказать, если она позвонит? Что я твоя сестра? Сара сказала так Авимелеху об Аврааме"

"Я сказал ей, что объявился мой двоюродный брат, человек по имени Файвел Лембергер".

"Я должна сказать ей, что я Файвел Лембергер?"

Тамара расхохоталась. Все ее существо изменилось. Ее глаза сияли таким весельем. какого Герман никогда не видел в ней (или, возможно, забыл). На ее левой щеке образовалась ямочка. На одно мгновенье она показалась ему девчонкой-плутовкой. Он встал, и она тоже встала.

"Ты так быстро уходишь?"

"Тамара, мы с тобой не виноваты. что все разлетелось вдребезги".

"Что мне остается, как не надеется? Быть третьим колесом твоей разбитой телеги? Давай не будем думать о прошлом плохо. Мы много лет провели вместе. Несмотря на все твои выходки, это были мои счастливейшие годы".

Они продолжали разговаривать, стоя в коридоре, рядом с дверью.

Тамаре слышала от кого-то, что жена сына раввина из Старого Живкова жива и снова собирается замуж. Но она верующая и сначала должна получить освобождение от брачных обязательств. У нее есть брат, безбожник, он живет где-то в Америке."По крайней мережу меня есть привилегия — быть знакомой со всеми этими святыми людьми", — сказала Тамара."Может быть. Бог преследовал именно эту цель, отправив меня в скитания".Неожиданно она подошла к Герману и поцеловала его в губы. Все произошло так быстро, что он не успел поцеловать ее в ответ. Он попытался обнять ее, но она быстро выскользнула и дала ему понять, что он должен идти.

4

Пятница в Бруклине не похожа на пятницу в Живкове. Хотя Ядвига еще перешла в иудаизм, она старалась следовать традиционным еврейским правилам. Она вспоминала еврейские ритуалы по тем временам, когда работала у родителей Германа. Она покупала халу и пекла особенные, маленькие субботние пироги. Здесь, в Америке, у нее не было подходящей плиты, что бы приготовить чолент — но одна соседка показала ей, как накрывать конфорку асбестовой плиткой, чтобы еда не подгорала и оставалась теплой всю субботу.

На Мермейд-авеню Ядвига купила вино и свечи, необходимые для благословения. Она отыскала где-то два латунных канделябра, субботнее блюдо, и хотя она не умела произносить слов благословения, незадолго до зажжения субботних свечей она закрывала глаза пальцами и что-то бормотала, точно так же, как это делала на ее глазах мать Германа.