Песни хищных птиц - Рия Альв

– Не знаю, – ответил я, обессиленно прислонившись к столбику перил. От побега меня отделяла одна лишь лестница. – Я давно ни к кому не привязывался. И теперь без понятия, что сделать, чтобы вы меня не прогнали, если я в конце все-таки не умру.

Даже удивился, как легко удалось выговорить два главных страха разом. Фрея же вздохнула.

– Забыл, что собирался умереть только с моего разрешения?

– Вдруг я тебя настолько достану, что ты возьмешь и разрешишь?

– Не разрешу. Я к тебе тоже уже привязалась.

В груди приятно потеплело.

– Поэтому я все равно замечаю, когда тебе плохо, – продолжила Фрея, – и знаешь, это не слишком приятно, когда кто-то вместо твоей помощи выбирает причинять себе вред.

– Мне не очень больно на самом деле.

– Дей! – Ее глаза грозно полыхнули зеленью, я вскинул руки, сдаваясь.

– Хорошо, – недовольно пробормотал я, – только не ной потом, что от меня лишь беды.

– Они не от тебя, они рядом с тобой, потому один ты с ними не справишься. Но вместе мы вроде бы неплохо держимся. И ты правда нам нравишься.

– Ты назвала меня бестолочью, – мстительно напомнил я.

– Тогда заслужил, но больше не называю же, – отбила Фрея.

– Анс угрожает мне смертью.

– Признак наивысшего расположения.

– Угрозы?

– Их неисполнение.

Надеюсь, она шутит.

Фрея встала и подошла ко мне ближе, изучающе посмотрела в глаза.

– А теперь давай снова, только честно: сейчас с тобой точно все хорошо?

– Да, – ответил я, но Фрея продолжила смотреть. – Ладно. Я бы не отказался от снотворного.

– Ты и правда очень быстро учишься, – одобрительно кивнула она, направившись к кухне.

Я же все пытался заглушить голоса, шепчущие о том, что все это временно, терпеть раздражитель и источник проблем можно только до определенного момента. Накопится. Переполнится. А потом терпение переломится с тем же звуком, с каким хлопает за спиной входная дверь.

Глава 3

Бедствие

Воздух в туннеле затхлый и спертый, настолько тяжелый и плотный, что идти сквозь него – как сквозь воду: выматывающе до головокружения.

После яркого пустынного солнца здешняя тьма кажется абсолютной. Будто с головой нырнул в чернила. Вдыхаешь – и темнота заливается внутрь. Задыхаешься. Кашляешь. Но движешься дальше, потому что иначе нельзя.

Идешь на ощупь по каменному полу, неприятно шершавому после мягкого и горячего, как пепел, песка. Этот песок сверху, над головой, над слоем камня, на километры вокруг. Серый, как туман, бесконечный, как небо. Сейчас солнце жжет его, а потом, когда разрешат выйти, наверху уже будет ночь.

Пустынная ночь темная, холодная и немая, как глаза госпожи. Те глаза, что посмотрят равнодушно и безучастно на то, как пытаешься не дрожать, не дышать, не двигаться лишний раз. И в пустоте этих глаз две тонкие полосы не то чтобы света, а скорее нетьмы.

У госпожи черные руки, серые легкие нити волос. Когда она идет, не слышно шагов – будто плывет сквозь тьму. Когда она говорит, голос звучит у тебя внутри, странный, протяжный, перекатывающийся волнами. Так иные поют похоронные песни, как она говорит.

О чем – неясно, но от этого только страшнее. Ведь у госпожи тысячи голосов, и ни один не говорит о хорошем.

Она чертит тенями на тьме, но ты видишь, не можешь не видеть и не понимать. Тени поднимаются от ее ног, отрываются от них, заполоняют собой всю бесконечность вокруг, будто целый лес пришел в движение и идет на тебя, будто грозовое облако рухнуло на землю. И где-то там, в глубине теней тонкие женские руки перебирают серебристые нити струн, острых, как натянутая проволока. Ты чувствуешь ее пальцы как собственные. Каждую рану на них, каждую каплю черной крови. Силишься отстраниться, но не можешь. Нити повсюду, как паутина, раны ползут по ее рукам выше и выше, пока не перерезают тебе горло.

Госпожа смотрит и улыбается, и улыбка ее черная и болезненная, как твоя открытая рана.

Анс проснулся от удушья. Он рвано и быстро хватал ртом воздух, до боли вцепившись пальцами в простыню. Кошмар будто прилип к нему, обмотался петлей вокруг шеи и сдавил. Нужно было открыть окно и впустить немного воздуха, иначе он сойдет с ума.

Все еще делая неровные вдохи, Анс заставил себя посмотреть вокруг. Комната выглядела ужасно. Все пространство от пола до потолка было затянуто нитями, как паутиной, разве что в них не было ее геометрической красоты. Нити беспорядочно скрещивались между собой, словно огромного паука, который все это сплел, постигло безумие. Плетение было настолько плотным, что вряд ли удалось бы найти дыру больше десятка сантиметров.

Если бы на Анса нападали враги, это обеспечило бы ему защиту на первые минуты. Но если бы во время выплеска энергии в комнату случайно зашел кто-то из слуг… да будет Мора милосердна к душе его, Анс не зря запирает дверь на ночь.

Марионетки висели среди нитей пустые и недвижные, как коконы с мертвыми мухами. Одна из них пролетела сквозь нити и распахнула окно. Холодный и влажный воздух раннего утра, почти ночи, немного облегчил горячку. Дыхание выровнялось, а сердце перестало колотиться. Но липкое ощущение кошмара так и не отстало от кожи.

Все это было странно и нехорошо. У Анса не в первый раз случались такие выплески, но давно, когда его магия была куда менее стабильной. Когда он сам владел ею куда хуже. Сейчас всему виной явно была полученная магическая травма и неполная реабилитация после нее.

Одним движением руки Анс заставил все нити и марионеток исчезнуть. Рассеянным жестом он провел ладонью по волосам, случайно задев шрам у виска. Неприятные воспоминания в последнее время настигали его все чаще.

Хорошо, что даже во сне он каким-то образом смог отгородиться от Аин, разорвать их связь. Им часто снились одни кошмары на двоих, и Ансу бы очень не хотелось, чтобы его тревога переползла в голову к сестре.

Сейчас Аин мирно спала, и это успокаивало. Но тень, увиденная в туннеле под замком, и этот кошмар все никак не шли из головы.

Кривая улыбка появилась на губах сама собой. Говорят, что любой, кто хоть немного продвинулся в секте Повелителей теней, потом платил за это рассудком, не говоря уже о тех, кто видел ее. Что ж, возможно, Анс все же не стал тем самым исключением, каким привык себя считать.

* * *

Море разливалось далеко до горизонта, спокойное, мирное, оно тихо мурчало у ног, как