Министерство особых происшествий - Баллантайн Пип

—   Спасибо, — сказала она и, взглянув в его глаза, вдруг обнаружила, что на самом деле они светло-карие и что в них теплится неожиданный огонек сострадания.

—   Я подожду вас снаружи, мисс. — Голос у него оказался по-юношески высоким, не идущим такому массивному грубо­му телу.

Кивнув, Элиза зашла внутрь, и дверь камеры мягко и акку­ратно закрылась за ней.

Гаррисон Торн сидел в углу, съежившись и отвернув лицо к стене. Она видела лишь гриву всклокоченных золотистых во­лос, и к горлу ее подступил тяжелый комок. Ей показалось, что ничего не изменилось.

Затем мужчина, которого она знала как своего напарника и друга, взглянул через плечо, и видимость эта тут же рухнула.

Элиза зажмурилась, вспоминая, каким Гаррисон был рань­ше: высокий, полный сил и энтузиазма, чертовски хороший игрок в карты, мужчина, которого хотелось целовать. Потом она открыла глаза и столкнулась с реальностью, которой столько времени избегала.

Прежде чем министерство нашло его и упрятало в Бедлам, он отсутствовал целую неделю. С тех пор она видела его впервые.

—   Гаррисон?

Ее собственный голос вдруг показался ей чужим. Пустым. Исполненным скорби. Почему она не пренебрегла тогда при­казом министерства, как делала много раз, и не пришла про­сто навестить его? Ответ был ей хорошо известен: она боя­лась именно этого.

Глаза Гаррисона, когда-то карие с зеленью, такими и оста­лись, но сейчас его взгляд постоянно двигался, бегая по углам комнаты. Его густая и спутанная борода разрослась — возмож­но, потому что он непрерывно шевелился и его трудно было по­брить. Его длинные сильные пальцы находились во рту, и в тех местах, где он кусал их, выступила кровь. Не успев сообразить, что делает, Элиза бросилась вперед и обняла его. Крайне не­профессионально, но вокруг не было никого, кто мог бы заме­тить это. «Прости меня, Гарри, — говорили эти объятия; по крайней мере, она на это надеялась. — Пожалуйста, прости ме­ня, Гарри».

Господи, каким же худым был Гаррисон, кожа да кости, и это при том, что всего восемь месяцев назад он обладал за­видной крепкой мускулатурой. Он позволил обнимать себя всего секунду, а затем резко отпрянул назад, и его жесткая бо­рода царапнула ее по щеке. Тот Гаррисон, которого знала она, всегда очень привередливо относился буквально ко всему, осо­бенно к своей внешности. Усы его всегда были аккуратно на­вощены, а воротничок — тщательно накрахмален. «Одежда может красить человека, — однажды сказал он ей в ответ на колкости в отношении его щепетильности в этом вопросе, — но в полевых условиях, Лиззи, добрую службу сослужит муж­ская удаль, хорошенько приправленная учтивостью». Когда он подмигнул ей, как это сохранилось у нее в памяти, она по­думала о своей женственности. Это напомнило ей, как Гаррисон умел пользоваться своими достоинствами, данными ему от Бога. «Открывая свои двери, сердца и умы, люди отдают пред­почтение принцам перед нищими. Попробуй запомнить это, моя дорогая Лиззи».

Гаррисон в его нынешнем состоянии, казалось, был раз­давлен.

Незнакомец забился в угол и принялся внимательно рас­сматривать потолок. Из горла его вырывался странный глу­хой мяукающий звук, как у потерявшегося котенка. Сначала он был едва уловим, но стал громче, когда Гаррисон начал рас­качиваться взад-вперед. Элиза старалась успокоить его, как она вела бы себя с небольшим зверьком. Если это его состо­яние считалось лучшим, у нее не было ни малейшего желания стать свидетельницей худшего.

—   Гарри, — шепнула она, гладя его по руке. — Это я, Лиз­зи. — Она всегда ненавидела любые производные от своего имени, но когда так называл ее он, это почему-то не казалось ей обидным. — Господи, Гарри, неужели ты меня не помнишь?

При звуке ее голоса ее бывший напарник немного нахму­рился.

—   Лиззи... Лиззи? — Казалось, что он изо всех сил стара­ется зацепиться за ускользающие подробности прошлого.

В отчаянии она прижалась губами к тыльной стороне его ладони, на что никогда раньше не отваживалась. Рука была грубой, покрытой шрамами, но все же это была его рука.

Гаррисон прикоснулся к ее волосам — это был нереши­тельный и мягкий жест.

—   Лиззи. Я знал одну Лиззи. Такая красивая девочка. Зна­ешь, я мог бы поцеловать ее там, в Париже.

Элиза подняла глаза и улыбнулась.

—   У меня было много возможностей поцеловать ту красави­цу Лиззи, — сообщил он ей тоном, напоминавшим голос ре­бенка, рассказывающего взрослым о своих последних достиже­ниях. — В Уганде. В Касабланке. О да, у меня было много, очень много возможностей, но Париж... да, Париж. И я думаю, что красавица Лиззи позволила бы мне себя поцеловать.

—   А сейчас позволила бы? — Невидимая рука сжала ей горло, не давая дышать. Она сглотнула подступившие слезы и снова заговорила, потому что это помогало ей побороть на­хлынувшие эмоции. — Тогда почему же ты, негодяй, этого не сделал?

Он ожесточенно замотал головой. Маленького мальчика застукали на горячем.

—   Это было бы неправильно. Это было бы неправильно. Она была особенной, эта красавица Лиззи. Красивая, но осо­бенная. Не такая, как все остальные. Она была очень, очень, очень особенная.

Элиза набрала побольше воздуха в грудь и улыбнулась, на­деясь, что эта улыбка снова вернет ему покой.

—Да, Гарри, я думаю, что Лиззи обязательно позволила бы себя поцеловать.

—   Но я этого не сделал, и теперь возможность упущена, — прошептал Гаррисон и тихо вздохнул.

Все было именно так, как он сказал: возможность была по­теряна для них обоих.

Но, может быть, еще могла бы воцариться если не любовь, то по крайней мере справедливость. Может быть, их потери еще могут стать не бессмысленными.

Со всей осторожностью Элиза перевернула его руку и акку­ратно вложила ему в ладонь медальон, найденный в архиве.

—   Гаррисон, ты помнишь это?

Ей не показалось: он действительно бросил на нее взгляд сво­их слезящихся глаз, и поэтому она торопливо продолжила:

—   Помнишь, те люди, которые умерли, — те, от которых ты не мог отказаться?

Его голос, прорвавшийся сквозь пересохшие губы, превра­тился в хрип:

—   Кости, кожа и кровь!

Элиза схватила его ладони в свои руки, прежде чем он успел сунуть их в рот.

—   Да, это было ужасно. Министерство могло отказаться от расследования этих дел, но ты не мог остановиться, только не ты.

—   Кости... кожа... кровь... — Гаррисон замотал головой и отпрянул от нее, повторяя три слова, которые преследо­вали его тогда, но, видимо, не отпускали его и в состоянии безумия.

Он снова ушел в путаницу разрозненных мыслей, привед­ших его в Бедлам. Элиза прижалась лбом к его голове, стара­ясь вернуть к действительности, к себе.

Все так же медленно она повернула лицо к медальону. Он последовал за ней.

—   Ты нашел это на последней жертве, Гаррисон, — про­шептала она, глядя на контур странного кулона, на его не­обычную ассиметричную форму, на выгравированного кота, который сейчас следил за ними обоими. — Помнишь? Ты на­шел это и поэтому не сдался, не отступил.

—   Это правда был я? — Голос его звучал слабо, но все же она уловила в нем интонации своего старого друга.

Из уголка ее глаза скатилась слеза — слабая, глупая слезинка.

—   Ты оставил это для меня? Ты оставил это в материалах дела, чтобы я потом нашла?

Его губы несколько раз вздрогнули.

—   Ты... ты... ты видишь его, Лиззи, видишь?

Элиза отшатнулась и села на корточки.

—   Его, Гаррисон? — Быстрый осмотр комнаты подтвер­дил, что они были здесь совсем одни.

Гаррисон расхохотался, коротко и горько — с губ его со­рвалось такое, чего она никогда раньше не слышала и не ра­зобрала. Комната отозвалась эхом, и голова его угрожающе опустилась. Если бы это был кто-то другой, Элиза ударила бы его по щеке или, по меньше мере, хорошенько встряхну­ла бы.

—   Прошу тебя, Гаррисон, я не понимаю. О чем ты гово­ришь? — Она должна быть сильнее этого. — О ком ты го­воришь?

Он снова потрогал ее волосы — разрывающий душу по­терянный взгляд на искаженном лице. Она вспомнила Па­риж, их ночную поездку по Сене во время одного из послед­них заданий. Ее сердце бешено стучало в груди, и на этот раз это никак не было связано с динамитом. Неужели она про­пустила тогда первые симптомы из-за своих глупых чувств? Ее напарник несколько месяцев находился на грани помеша­тельства, а она была настолько слепа, что даже не заметила этого?