Над океаном - Владимир Смирнов

— Шланг загерметизирован. Эшелон шесть, «стрела» шестьсот, — размеренный, будничный голос командира танкера.

Кучеров, не сводя глаз с танкера:

— Открыть краны. Подготовиться к дозаправке.

Кучеров сейчас вообще ничего не видит, кроме громады висящего рядом самолета. Ничто не может отвлечь его — ничто в мире, хоть камни с неба, хоть вселенский потоп. Николай быстро перещелкивает на своем щитке дозаправки тумблеры четырех кранов топливной системы, включает обогрев левого крыла.

— Краны открыты. Обогрев включен. К перекачке готов.

— Иду на сцепку, — чуть осипнув, бросает Кучеров.

Он даже не видит шланга — шланг теперь тянется сзади, за крылом, вне видимости летчиков; вот тут-то и выясняется, «чего кто сто́ит», потому что от слетанности экипажа, от точных команд и глазомера КОУ, от реакции правого летчика, умения и хладнокровия командира зависит все. Неотрывно глядя в проволочную рамку-прицел, впаянную в левое лобовое стекло, и проецируя в ней силуэт танкера, Кучеров, одновременно точнейше выполняя краткие команды КОУ, который сейчас дирижирует «дуэтом», поскольку ему видно все, — Кучеров накренивает корабль буквально на полградуса и, чуть оттянувшись, начинает как бы вдвигать крыло своего корабля под крыло танкера. Плоскости двух машин сходятся, одна чуть ниже и позади другой; вот крыло танкера уже надвинулось на крыло бомбардировщика, вот они уже перекрыли друг друга — ювелирная, рискованнейшая работа!

— Минус два... Минус три... — настороженно бормочет Ломтадзе, отсчитывая метки-метры. — Четыре... Хорошо, командир. Теперь продави, продави...

Крыло бомбардировщика застыло сразу за крылом танкера, но чуть ниже и находясь над шлангом. Не дай бог на метр выше, на два ниже! Жесткая, тугая струя воздуха, сжатого и закрученного скоростью, стекает с плоскости танкера и, срываясь с консоли, несется над плоскостью бомбардировщика. Если она ударит по плоскости!..

Кучеров, пошевеливая рулями, миллиметровыми движениями штурвала отжимает машину вниз — на полметра, еще на метр.

— Еще... — подсказывает натянутый голос КОУ. — Еще чуть... Так, сейчас-сейчас... Оно!

Негромкий пугающий стук под крылом, еще один.

— Слушай, Коля, слушай! — сквозь зубы бросает Кучеров в моментальной напряженной улыбке, не глядя на помощника, и чуть-чуть дергает штурвалом; тут же раздаются частые гулкие удары — это шланг, прижатый воздушным потоком к нижней плоскости, бьется под крылом, колотясь по обшивке. Это не страшно, но очень уж неприятно.

— Командир, крыло на шланге! — быстро докладывает КОУ. — Бьется. Продави. Ниже... Еще маленько... Все, отлично! Отлично, командир.

Стук прекратился — шланг прижался плотно. Опять КОУ:

— Шланг в захвате. Отходи вправо.

Кучеров медленно, осторожно отводит машину, шланг ползет в крюке захвата.

В наушниках — напряженный голос стрелка́ танкера:

— Даю протяжку.

Шланг двинулся, как живой, и пополз под крылом вперед.

— Восемь... Шесть... Четыре... — бормочет КОУ. — Внима-а-ание... Контакт! — вскрикивает он, а на щитке летчиков вспыхивает зеленая лампочка «Контактный узел».

— Контакт, — подтверждает голос заправщика. Ему сейчас проще — все-таки он идет на автопилоте; ведь только электронный автомат может так точно, по ниточке, вести танкер. — К перекачке готов.

— Готов к перекачке, — отвечает ему Кучеров и все-таки успевает бросить мгновенный, кратчайший взгляд на Николая: «Держись, Коля! Работаем нормально — все у нас на двоих!» А лицо командира уже блестит капельками пота.

— Включаю насосы перекачки, — предупреждают наушники.

Рядом с зеленой вспыхнула желтая лампочка, вздрогнули указатели топливомеров. Николай торопливо докладывает чуть вибрирующе:

— Командир, топливо поступает.

Стрелки топливомеров медленно, подрагивая, ползут вверх; Кучеров сидит, вывернув кверху локоть руки — ему неудобно держать «на пальчиках» растянутые РУДы, но увеличенная тяга левого двигателя — это хоть и крохотная, но дополнительная мера безопасности.

В эти минуты от самолета к самолету с огромной скоростью, под огромным давлением мчится в шланге керосин — десятки литров в секунду. Кучеров, кажется, весь превратился в комок нервов — только курс, только скорость, только вот так, рядышком, ни полметра вниз-вверх, ни четверть метра влево-вправо.

Прошло пять минут...

Николай видит боковым зрением, как из-под края белого подшлемника командира выползла капля пота и, подергиваясь, медленно поползла по виску вниз.

Семь минут...

Стрелки топливомеров невыносимо медленно ползут по шкале; всюду повисла гудящая тишина — не слышно гула двигателей, члены экипажа замерли, сжавшись, стараясь даже дыханием не помешать одному — пилотирующему.

А часы будто остановились...

Когда же это кончится? Локоть Кучерова заныл, пошевельнуться нельзя; а больно же, ох и больно! А если во-от так, осторожненько? Ох, хорошо, по руке побежали горячие колючие мурашки, боль отпустила.

Сколько же прошло времени?

«Это как в кресле зубного врача — хочется глянуть на часы, чтоб хоть знать, когда эта пытка закончится; надо сказать ребятам, что танкер — тот же стоматолог; тьфу, дьявол, ахинея какая...»

Стрелка проползла еще три деления...

«Хоть бы правак догадался вытереть пот — я ж окривею на правый глаз...»

Еще одно...

«Нет, не догадается: мальчишка боится мне помешать, ну и правильно; ха, мальчишка — я-то всего на несколько лет старше; да, но если таких лет, как сейчас, то...»

Еще два...

«Но какой молодец парень — хоть и не вижу его, но чувствую, как он изо всех силенок старается сохранять спокойствие, молодчина, только б не прохлопал топливомеры; куда он сейчас смотрит? Сколько там осталось, пора уж вроде, я больше не выдержу...»

— Десять! — быстро произносит Николай. — Одиннадцатая пошла!

«Молодец, тонны мне считает — догадался хоть этим помочь; значит, скоро все, конец...»

— Внимание! — предупреждает по радио заправщик. Длинная пауза. — Все! Все отдал, закрываю насосы.

— Топливо не поступает, — докладывает Николай.

Ох-х! Кучеров старается протолкнуть — а он, оказывается, столько не дышал? — сгустившийся в глотке воздух.

— Включить продувку.

— Есть, — моментально отзывается Савченко. — Продувка включена.

«Не-ет, паренек сто́ящий — вон у него даже голос вроде спокоен, не то что я, хоть я и битый».

— Иду на расцеп! — «Во, я даже осип...»

Так, газы́ долой. Шланг медленно выравнивается по мере того, как танкер уходит, словно уползает, вперед. Тянутся последние секунды. И вот уже не скрывающий облегчения голос КОУ доносится из кормы:

— Даю расцеп... Все! Шланг нормально.