Жертвы Северной войны - Варвара Мадоши

Как ни странно, некоторые посетители косились на шкафчик с таким видом, как будто знали, что там лежит….

Мари давно уже привыкла, что в маленькой деревне ничего ни от кого не утаишь, но, казалось, ясновидческие способности жителей Маринбурга во время кризисов возрастали раз в десять.

Она как раз заверяла мадам Штольц в полном «наличии отсутствия» у нее сибирской язвы — предлог для посещения был явно придуман на спех — как в ее дверь деликатно постучали.

— Занято! — крикнула Мари, позволив ноткам раздражения прорваться в голосе. — Ждите очереди!

— Простите… — дверь приоткрылась, туда заглянула круглая физиономия незнакомого Мари паренька лет двадцати с простецким, ошалевшим от собственной наглости лицом. — Я…. Это самое… мы с фермы Пологие Холмы, это тут недалеко… Я… извиняюсь, конечно… это самое… парнишка к нам забрел, ничего не говорит… может, вы его знаете? Говорят, у вас тут дети пропадали…

Не дожидаясь разрешения, паренек вошел в кабинет. На руках он держал большой одеяло. В одеяло было что-то завернуто. То есть не что-то, а кто-то… Лопоухий светловолосый мальчишка лет восьми. Он смотрел на Мари здоровенными круглыми испуганными глазами.

— Михаэль! — ахнула Мари.

Ал: Брат, у тебя какое-то странное понятие об уликах…

Эд: Да?.. Что, лучше было наалхимичить десять ножек и раскидать их вокруг деревни?.. Я об этом тоже думал, но решил, что неэкономично.

Глава 6. Лучшая защита

Ситуации, когда на вас направлен пистолет, можно разрулить самыми разными способами. Весь вопрос в том, чтобы судьба избрала именно устраивающий вас вариант. А их, вариантов этих, не так уж много.

— И почему это ты собрался стрелять в меня, не подскажешь? — сухо спросил Эдвард.

— Как будто ты не знаешь, — рассмеялся человек. — Ты ведь предатель. А предателей полагается бить.

— Ни в коем случае, — сказал Эдвард. — Я никого не предавал. Почему я должен кого-то предавать? Я просто встретился с братом. Его послали сюда в командировку. Представляешь, какое совпадение?.. Мой братан — и вдруг здесь! Я его два месяца не видел.

— Я свою сестру не вижу годами, — пожал плечами черноволосый. — Придумай причину поубедительнее, Элрик. Вы даже не похожи.

— Это все потому, что он бороду отрастил, — зло сказал Эдвард. — Сколько раз я ему говорил: сбрей ты ее! Ни в какую.

— Вообще-то, я действительно его брат, — осторожно заметил Альфонс. — Младший брат. Могу паспорт показать.

— И откуда ты взялся здесь? — фыркнул черноволосый.

— По работе, — Ал пожал плечами. — Я из службы статистики. Езжу тут по деревням, опросы провожу… А вы, простите, кто будете? Разбойник? Если разбойник, то вынужден вас предупредить: нападение на государственного чиновника строго карается по закону.

— Брат Эдварда… — он прищурился. — Элрик…. Альфонс Элрик! Черт возьми, я про тебя вспомнил! Ты ведь вроде тоже алхимик!

— Да алхимик из него… — Эд попытался махнуть рукой, но вовремя вспомнил, что ее нужно держать вверху. — Как из коровы балерина.

— Честно говоря, да, — Альфонс целиком и полностью разделял желание брата потянуть время. Ему было не вполне ясно, чего конкретно тот хочет добиться, но прекрасно понимал, что его желание — заморочить противника. — Должен признаться, я слабак. Брату в пометки не гожусь. Мне неприятно об этом говорить, но, хотя я тоже работаю в МЧС, меня держат на бумажной работе, потому что на большее я не способен.

Темный начал опускать пистолет, но вовремя спохватился.

— А как я могу вас проверить? — сурово спросил он. Пистолет он держал опущенным к земле.

Альфонс мельком подумал о том, что если это и есть самый пронырливый из заговорщиков — то какие же тогда другие? Ведь это несколько наивным надо быть, чтобы не просто выпустить подозреваемых из-под прицела, а еще и…

И тут Эдвард метнулся вперед. Темноволосый вскинул руку, целясь в него, и даже выстрелил, однако Эдвард ловко обернулся: что-что, а качать маятник он умел. Тем временем Ал догадался, что от него хочет брат, и сам отступил в сторону, потом быстро шагнул к темноволосому. Точнее, сделал несколько очень быстрых шагов, таким образом, чтобы оказаться за плечом темноволосого, и перехватил его руку с пистолетом. Перехватил, отогнул на себя, двинул коленом в солнечное сплетение….

— Статистик… — прошипел темноволосый с ненавистью. — Ты ему такой же… статистик, как я…

Что он хотел сказать, Альфонс так и не узнал, потому что двинул темноволосого по затылку. Не очень гуманно, зато хлопот меньше.

— Молодец, Ал, — сказал Эдвард. Затем устало потер рукой лицо. — Да… кажется, с этим надо кончать быстрее, чем я думал.

— Ты о чем? — Ал напрягся.

— Этот идиот на меня не вышел бы просто так. Значит, те, кто на самом деле управляют этой организацией, в чем-то меня подозревают… ах, как плохо… я же говорил тебе, Ал, что считаюсь там вспыльчивым, но безобидным идиотом… этаким недалеким «народным героем», привлеченным только для рекламы?

— Говорил…

Ну вот… кажется, кому-то либо хватило ума поработать с данными посерьезнее, либо еще что. Теперь они меня так просто в покое не оставят… — Эдвард казался по-настоящему встревоженным. — Кажется, моему мирному внедрению пришел конец.

— Не могу не сказать тебе, что ты сам виноват, брат, — пожал плечами Ал.

— Да, конечно, — Эд поморщился. — Если бы они не начали похищать детей… А, ладно, что толку ныть!

— Что ты теперь будешь делать? — Ал посмотрел вверх. Солнце так ярко и мирно светило сквозь кроны деревьев…. Есть такое мрачное свойство у этого мира: все самые пакостные вещи случаются почему-то при солнечном свете. Или они при солнечном свете просто пакостнее всего выглядят?.. Ночь милосердно скрадывает недостатки, но и обесценивает достоинства. Равноценный обмен, так сказать.

— Как что я буду делать? — Эдвард хищно улыбнулся. — Что нам говорила мастер Изуми… а потом повторял этот придурок Мустанг?

Альфонс улыбнулся.

— Приятно узнать, что хоть иногда ты слушал старших.

Эдвард только хмыкнул.

Альфонсу не было нужды повторять: мастер Изуми, равно как и Мустанг, всегда любили повторять, что лучшая защита — это нападение.

— О господи, Михаэль! — Мари не знала, что подумать. А когда не знаешь, что думать, лучше не думать вообще.

Она схватила Михаэля в охапку и поволокла его в свой кабинет. Молчащий мальчишка внезапно показался ей ужасно, неправдоподобно тяжелым.

— Что с ним? — спросила Мари через плечо неуверенно шагнувшему за ней фермеру. — Где вы его нашли?!

Она занималась пацаненком — разворачивала одеяло, быстро осматривала, ощупывала тело. Фермер неуверенно замер в кабинете, едва переступив через порог — очевидно, не осмеливался пройти дальше. А может быть, просто был чересчур вежливым — у парней из отдаленных хуторов такое случается. Ему не приложили войти и сесть — он и не входил, и не садился.

— Да я ж говорю… — неуверенно произнес он, — просто к дому выбрел…

— Ах просто?! — Мари взяла ребенка за щеки и совсем другим тоном произнесла. — Открой ротик, милый! — и снова почти рев: — Просто?!

Михаэль рта не открывал. Бессмысленно и непонимающе, моргая, он смотрел на Мари. Онам мысленно чертыхнулась. Вообще-то, ей бы полагалось преисполниться жалости к ребенку, однако жалости не было, была почему-то только злость. Непонятна душа человеческая, неисповедима есть! Ведь именно из-за этого мальчишки они тут надрывались, и вообще…. А он — нате вам: живой и неповрежденный.

Но тут же злость сменилась самым настоящим страхом.

— Открой ротик, малыш, — сказала она снова. — Ну… Ты кушать хочешь?

Михаэль все так же молчал.

— Он что-то говорил с тех пор, как пришел? — деловито спросила Мари у фермера.

Деловитость в голосе получилась почти непроизвольно — в пору гордиться своим профессионализмом. Однако дальше этого дело не пошло: других поводов для гордости не находилось.

— Да я ж говорю: с тех пор, как нашли, и рта не раскрывал!

— А как кормили-то?

— Да как кормили… — парень пожал плечами. — Если ложку к губам подносишь — ничего, ест, жует даже. Ну и пьет еще. А больше ничего не делает, честное слово.

— В туалет не просится?

— Не а, под себя ходит… Да вот, по дороге сюда два раза мыл.

«Но он не похож на имбецила — отметила Мари про себя. — Ни тебе тупой улыбки, ни заторможенности в движениях… потом Михаэль ведь нормальный мальчик был… а для тех, кто полностью потерял мозговые функции… ну, скажем, после клинической смерти, от которой позже, чем надо, откачали… для ведь тоже картина совершенно другая. Там эмоции простейшие все равно есть, а тут — никаких эмоций. Скорее, похоже, что он думает… где-то там, глубоко в голове — думает…»