Шерлок Холмс: повести, рассказы - Артур Конан Дойль

решение выделить ему такой же большой и плодородный участок земли, как и всем другим поселенцам. Это, разумеется, не относилось к самому Янгу, а также Стэнджерсону, Кембаллу, Джонстону и Дребберу – четверке главных старейшин. Эти находились на особом положении.

На обретенной таким образом ферме Джон Феррье построил крепкий бревенчатый дом, к которому в последующие годы делал столько разнообразных пристроек, что тот постепенно превратился в просторный загородный особняк. Феррье был человеком практичного ума и деловой хватки, к тому же – мастер на все руки. А завидное здоровье позволяло ему трудиться от зари до зари, возделывая свою землю и обихаживая свои владения. Благодаря этому его хозяйство неуклонно процветало. Три года спустя он обскакал своих соседей, через шесть лет стал вполне состоятельным человеком, через девять по-настоящему разбогател, а через двенадцать в Солт-Лейк-Сити не набралось бы и полудюжины хозяев, которые могли бы с ним сравниться. От Великого внутреннего моря[33] до далеких гор Уотсач не было человека более известного, чем Джон Феррье.

Существовало, впрочем, одно – только одно – обстоятельство, которое оскорбляло чувства его единоверцев. Никакие доводы и убеждения не смогли заставить его устроить семью по правилам, принятым в его тогдашнем окружении. Он никогда не объяснял причин своего отказа, но решительно и непреклонно стоял на своем. Некоторые обвиняли его в отсутствии религиозного рвения, другие подозревали в скаредности и нежелании вводить себя в дополнительные расходы. Были и такие, которые объясняли его несговорчивость старой любовью: дескать, где-то там, на берегу Атлантического океана, сохнет по нему белокурая красавица. Но какова бы ни была истинная причина, Феррье непоколебимо оставался холостяком. Во всех иных отношениях он жил в соответствии с требованиями религии молодого поселения и стяжал репутацию человека правоверного и искреннего.

Люси Феррье безмятежно росла на ферме своего приемного отца и помогала ему во всех его начинаниях. Чистый горный воздух и целебный сосновый аромат заменяли девочке заботы матери и няньки. Год от года она становилась выше ростом, сильнее, румянец на ее щеках розовел все нежней, а походка делалась все более грациозной. Многие путешественники, проезжавшие по дороге мимо фермы Феррье, испытывали давно забытые чувства, глядя, как гибкая девичья фигурка мелькает меж золотистых колосьев пшеницы или поднимается в горы на отцовском мустанге с легкостью и изяществом истинной дочери Запада. Бутон распустился прелестным цветком, и в тот год, когда ее отец стал богатейшим из местных фермеров, его дочь уже слыла непревзойденным образцом девичьей красоты, какой только можно было сыскать на всем Тихоокеанском побережье.

Однако отнюдь не отец первым осознал, что дочь его превратилась в юную женщину. Отцы вообще редко замечают этот переломный момент. Волшебное превращение происходит так подспудно-неуловимо, что его нельзя сколько-нибудь точно датировать. А еще меньше осознает его сама девушка – до тех пор, пока интонация голоса или нежное прикосновение руки не заставит ее сердце затрепетать; только тогда, со смешанным чувством гордости и страха, она начинает понимать, что природа пробудила в ней нечто новое и великое. Едва ли найдется женщина, которая не помнит того дня, когда незначительное на первый взгляд событие возвестило зарю ее новой жизни. Для Люси Феррье такое событие оказалось небезопасным само по себе, независимо от того, какое влияние оно оказало на ее собственную судьбу и судьбы многих с нею связанных людей.

Стояло теплое июньское утро. Святые последнего дня[34] трудились, как пчелы, недаром именно изображение пчелиного роя они избрали своей эмблемой и символом. Многосложный гул человеческой деятельности стоял над полями и над городом. По пыльным дорогам тянулись длинные вереницы тяжело навьюченных мулов, все они направлялись на запад, ибо в Калифорнии началась «золотая лихорадка», а сухопутная дорога туда пролегала как раз через Город избранных. Дорогу заполоняли также стада овец и волов, гонимых с дальних пастбищ, и обозы усталых переселенцев: и люди, и их лошади были одинаково измотаны нескончаемым, казалось, переходом. Сквозь все это разношерстное скопище, маневрируя с искусством опытного наездника, ловко пробиралась Люси Феррье; щеки ее раскраснелись от лихого галопа, каштановые волосы развевались на скаку. Отец послал ее в город по делу, и она неслась вперед с отчаянным безрассудством юности, как обычно, думая лишь о том, чтобы быстрее и лучше выполнить отцовское поручение. Покрытые дорожной пылью искатели приключений глядели на нее в изумлении, даже невозмутимые индейцы, везущие шкурки на продажу, забыв о своем легендарном стоицизме, откровенно любовались красотой бледнолицей девушки.

На ближних подступах к городу Люси увидела, что дорога перекрыта огромным стадом, с полдюжины осатаневших пастухов, гнавших его из прерий, никак не могли с ним справиться. Не желая ждать, Люси решила проехать прямо сквозь стадо и рискованно направила мустанга в просвет, который открылся между вроде бы расступившимися животными. Но не успела она в него втиснуться, как стадо сомкнулось у нее за спиной, и она оказалась плотно зажатой в движущемся потоке быков, бешено мотающих длиннорогими головами и дико косящих налитыми кровью глазами. Наученная управляться со скотом, девушка не испугалась, а стала рывками продвигаться вперед, используя любой образовавшийся между животными зазор. К несчастью, то ли случайно, то ли намеренно, какой-то бык боднул мустанга в бок, от чего тот озверел, вскинулся на дыбы, дико захрапел и стал скакать и брыкаться так, что удержаться в седле мог только очень искусный наездник. Ситуация становилась угрожающей. Каждый раз, опуская передние ноги на землю, взбесившийся мустанг натыкался на рога, что приводило его в еще большее неистовство. Единственное, что оставалось девушке, это из последних сил держаться в седле, потому что, упади она на землю, ее ждала бы страшная смерть под копытами разъяренных тяжеловесов. У непривычной к таким передрягам Люси закружилась голова, рука, державшая поводья, стала слабеть. Задыхающуюся от поднятой пыли и резкого запаха разгоряченных животных, ее начало охватывать отчаяние, она была близка к тому, чтобы оставить попытки спастись, но тут рядом раздался любезный голос, предложивший помощь. Одновременно с этим сильная загорелая рука схватила обезумевшего мустанга под уздцы, и неожиданный спаситель, пробившись сквозь стадо, вскоре вывел незадачливую наездницу на окраину города.

– Надеюсь, мисс, вы не пострадали? – почтительно спросил он.

Она взглянула в его смуглое волевое лицо и беззаботно рассмеялась.

– Я порядком перетрусила, – простодушно призналась она. – Кто бы мог подумать, что Пончо так испугается стада коров.

– Слава богу, что вы удержались в седле, – серьезно сказал ее избавитель. Это был высокий молодой человек, эдакий вольный сын прерий, в грубом охотничьем костюме, с длинным ружьем за спиной. Он восседал на мощном чалом коне. – Вы ведь дочь Джона Феррье, если не ошибаюсь? Я видел, как вы выехали из ворот его усадьбы. Когда вернетесь домой, спросите отца, помнит ли он семейство Джефферсона Хоупа из Сент-Луиса. Если он тот самый Феррье, то они с моим отцом были большими друзьями.

– Не лучше ли вам самому прийти и спросить его? – игриво ответила Люси.

Молодой человек, похоже, обрадовался приглашению, его глаза заблестели.

– Так я и сделаю, – сказал он. – Только мы два месяца провели в горах, вид у нас не слишком подходящий для визитов. Надеюсь, ваш отец примет нас такими, какие мы есть?

– Он теперь стольким вам обязан, как и я, что будет безмерно рад выразить свою благодарность, как бы вы ни выглядели. Он меня очень любит. Если бы эти быки меня растоптали, он бы остался безутешен.

– Я тоже, – сказал ее новый знакомец.

– Вы?! Вам-то какая печаль? Вы ведь даже не наш друг.

При этих словах смуглое лицо охотника так омрачилось, что Люси Феррье не удержалась от смеха.

– Простите, я неловко выразилась, – успокоила она его. – Разумеется, отныне вы – наш друг. И должны непременно нас навестить. А теперь мне надо спешить, иначе отец никогда больше не станет мне ничего поручать. До свидания!

– До свидания, – ответил юноша и, сняв свое широкополое сомбреро, склонился к протянутой ему изящной ручке. Люси развернула своего мустанга, щелкнула хлыстом и помчалась по широкой дороге, вздымая за собой облако пыли.

А молодой Джефферсон Хоуп, присоединившись к своим спутникам, поехал дальше, молчаливый и задумчивый. Они долго искали серебро в горах Невады и теперь возвращались в Солт-Лейк-Сити в надежде собрать денег, чтобы начать разработку открытых месторождений. Этой идеей он был увлечен не меньше своих товарищей до того момента, пока не произошел только что описанный неожиданный эпизод, повернувший