Труженики моря - Виктор Гюго

Клубена не было в трактире «Жан» весь вечер вторника; не было и в среду вечером.

В среду, в сумерках, двое людей вошли в переулок Кутанхез и остановились перед Жакрессардой. Один из них стукнул в окно. Дверь лавочки отворилась. Они вошли. Женщина на деревяшке улыбнулась им улыбкой, которою она обыкновенно потчевала буржуа (мещан). На столе стояла свечка.

Эти двое людей были в самом деле буржуа.

Один из них сказал:

— Здорово, женщина. Я пришел за делом.

Женщина на деревяшке вторично улыбнулась и вышла чрез заднюю дверь на двор. Через минуту задняя дверь опять отворилась, и на пороге показался человек, в блузе и в фуражке, и с очертаниями какой-то вещи под блузой. В волосах у него и в складках блузы виднелись соломинки, и он, казалось, только что проснулся.

Он подошел ближе. Его оглядели. Человек в блузе имел вид изумленный. Он сказал:

— Вы оружейник?

Один из пришедших отвечал:

— Да. А вы — парижанин?

— Красная Кожа. Да.

— Покажите.

— Извольте.

Он вытащил из-под блузы револьвер, орудие очень редкое в Европе в ту эпоху.

Револьвер был совершенно новый. Оба буржуа осмотрели его. Оружейник попробовал механизм. Потом передал пистолет товарищу своему, который стоял спиною к свету.

Оружейник продолжал:

— Сколько?

Блузник отвечал:

— Я привез его с собой из Америки. Другие привозят обезьян, попугаев, животных, как будто французы дикари какие. А я привез вот это. Полезное изобретение.

— Сколько? — повторил оружейник.

— Он вертится кругом.

— Сколько?

— Паф. Первый выстрел. Паф. Второй выстрел. Паф… да что! Град да и только. Можно сказать, постоит за себя.

— Сколько?

— Шесть дул.

— Да сколько же?

— Шесть дул — шесть луи.

— Хотите пять?

— Нельзя. По луи за пулю. Это цена.

— Ну, будьте же благоразумны.

— Я сказал настоящую цену. Посмотрите сами, что за штука.

— Я смотрел.

— Дуло вертится во все стороны, как Талейран. Просто игрушка.

— Видел.

— А дуло — испанской выделки.

— Знаю.

— Вот ведь как это делается. Собирают всякое железное старье: старые гвозди, сломанные подковы…

— И старые косы.

— Я только что хотел прибавить это, господин оружейник. Всю эту дрянь распаривают до седьмого пота, и выходит великолепное железо…

— Да, но с трещинами, с бугорками, с кривизнами.

— Этой беде можно помочь. Стоит только подложить это железо под большой молот да выжарить его хорошенько, повытянуть, подровнять, и из такого-то железа и делаются такие дула.

— Вы, должно быть, занимались этим ремеслом?

— Я всякими ремеслами занимался.

— Дуло светловато-водянистого цвета.

— Да в этом-то и есть прелесть, господин оружейник. Это от сурьмяного масла.

— Ну-с, так мы предлагаем вам пять луи?

— Позвольте заметить вам, сударь, что я имел честь сообщить вам крайнюю цену.

Оружейник понизил голос.

— Послушайте, парижанин. Пользуйтесь случаем. Избавьтесь от этого. На что вам такая штука? Это так и бросается в глаза.

— В самом деле, — сказал парижанин, — оно немножко броско. Конечно, буржуа лучше пойдет такая вещица.

— Хотите пять луи?

— Нет, шесть. По одному за дуло.

— Ну, шесть наполеонов?

— Шесть луи.

— Вы, стало быть, не бонапартист? Вы предпочитаете луи наполеону?

Парижанин усмехнулся.

— Наполеон лучше, — сказал он, — но луи дороже.

— Шесть наполеонов.

— Шесть луи. Ведь разница в двадцати четырех франках.

— В таком случае дело не склеится.

— Ладно, пусть мое останется при мне.

— Пусть остается.

— Пусть никто не говорит, что я задаром отделался от такого сокровища: ведь это изобретение.

— Прощайте, в таком случае.

— Ведь это прогресс в пистолетном деле. Индейцы называют его норта-у-ха.

— Пять луи золотом — деньги.

— Норта-у-ха значит короткое ружье. Многие не знают этого.

— Хотите пять луи и экю в придачу.

— Буржуа, я сказал шесть.

Человек, стоявший спиной к свету и не сказавший еще ни слова, вертел револьвер в руках во все время разговора. Он подошел к оружейнику и шепнул ему:

— Хорош ли он?

— Отличный.

— Я даю шесть луи.

Минут через пять парижанин по прозванию Красная Кожа прятал в потайной карман блузы своей шесть золотых луи, а оружейник и покупатель, с револьвером в кармане, вышли из улицы Кутанхез.

XXXIX

На следующий день, в четверг, неподалеку от С<ен->Мало, около мыса Декомче, где скалы высоки и море глубоко, произошло нечто трагическое.

Каменистая коса, похожая на острие копья, соединяющаяся с землею узким проливом, врезывается большой остроконечной скалой. Ничто не бывает чаще в архитектуре моря. Переход от берега к остроконечной скале довольно крут и затруднителен.

На скале около четырех часов вечера стоял человек в широком форменном плаще и, вероятно, вооруженный, судя по прямым и угловатым складкам плаща. На этой скале была довольно большая плоскость, усеянная кусками гранита, похожими на громадную мостовую. В промежутках этих камней росла коротенькая густенькая трава. Плоская вершина скалы заканчивалась со стороны моря свободным пространством, падавшим в воду вертикальным откосом. Откос, высившийся над морем на шестьдесят футов, казался отрезанным нарочно, по мерке. Левый угол его разрушился и представлял из себя одну из натуральных лестниц, часто встречающихся в гранитных прибрежьях и по неуклюжим ступенькам которых могли бы только ходить разве великаны да клоуны. Эта скалистая лестница спускалась в море и терялась в нем. Мудрено было бы подобрать что-нибудь опаснее ее. Между тем, в крайнем случае, по ней можно было сойти на корабль под самым откосом скалы.

Дул ветер. Человек в плаще стоял твердо на ногах, прищурив один глаз и глядя другим в подзорную трубу. Он подошел к самому краю откоса и стоял неподвижно, не сводя глаз с горизонта. Прилив был в полной силе. Волны бились о подножие скалы.

Человек смотрел на эволюции корабля в открытом море.

Корабль этот с час назад вышел из порта С<ен->Мало и остановился за Банкетье. Он был о трех мачтах. Он не бросил якоря, может быть потому, что дно не позволяло. Он лег только в дрейф.

Человек, судя по форменному плащу, береговой сторож, следил за всеми движениями трехмачтовика. Корабль вытянул шток у бизань-мачты и обрасопил крюсель как можно ближе, чтобы стеснить паруса и поменьше подвергаться влиянию ветра и течения. Благодаря этой мере он передвигался не больше как полулье в час.

В открытом море и на вершине скалы было еще совсем светло. Внизу на берегу начинало темнеть.

Береговой сторож так увлекся созерцанием корабля, что стоял не оглядываясь. Он стоял спиной к безобразной лестнице, соединявшей скалистую вершину с морем. Он не видел, что на лестнице что-то шевелилось. Там, вероятно до прихода сторожа, кто-нибудь спрятался за одним из выступов. Время от времени из-за камня выставлялась голова, смотрела наверх и следила за движениями сторожа. Голова эта, в широкой американской шляпе, принадлежала квакеру, дней десять тому назад разговаривавшему с капитаном Зуелла на отмели, возле малой бухты.

Вдруг внимание берегового сторожа удвоилось. Он быстро обтер рукавом стекло подзорной трубы и уставил ее на трех-мачтовик.

От корабля отделялась черная точка.

Черная точка, похожая на муравья в море, была лодка.

Лодка, казалось, приближалась к берегу. На ней виднелось несколько матросов.

Она быстро двигалась по направлению к выступу Деколле.

Зрение сторожа напрягалось до последней степени. Он не терял из виду ни одного из движений лодки. Он подошел к самому краю отвесной скалы.

В эту минуту на верху лестницы показался квакер. Сторож не видал его.

Квакер приостановился, опустив руки и стиснув кулаки, посмотрел на спину сторожа глазом целящегося охотника.

Четыре шага отделяли его от сторожа; он выставил ногу вперед, потом остановился; сделал еще шаг и опять остановился; он не делал никакого другого движения, кроме перестановки ног; все остальное тело его было неподвижно; ноги бесшумно двигались в траве; он сделал третий шаг и остановился; он почти касался сторожа с трубой в руке. Квакер медленно приподнял обе руки свои на высоту ключиц сторожа, потом быстро опустил их, и кулаки его ударились о плечи сторожа. Сотрясение было страшное. Сторож не успел крикнуть. Он полетел головой вперед прямо в море. Подошвы его мелькнули молнией в воздухе. Точно камень в воду. И опять все закрылось.

По темной воде разошлось два, три круга.

На траве осталась только труба сторожа, выбитая у него из рук ударом.

Квакер нагнулся, посмотрел, как сглаживались круги под скалой, подождал несколько минут, потом выпрямился и пропел сквозь зубы: