Браззавиль-Бич - Уильям Бойд

Несколько прибрежных построек оставалось в приличном состоянии. Один из таких домов принадлежал генеральному директору бокситовых разработок, группа ливанских и сирийских торговцев скинулась, чтобы поддерживать в порядке остальные. Но несмотря на все их усилия, вид этой части берега нагонял печаль, тоскливые воспоминания о былой славе.

Я увидела Усмана, он стоял по пояс в воде, подавшись вперед, навстречу зеленым пенным валам, которые с силой обрушивались на него, наотмашь ударяя по загорелому торсу. Под самые крупные волны он нырял, бросался головой в чистый упругий зев, когда гребень вала должен был вот-вот обрушиться, и выныривал по другую сторону, отфыркивающийся и довольный.

Я крикнула «Усман!» — и он помахал мне рукой. Я села на его подстилку, сняла ботинки, закурила. Позади меня, около одной из подновленных хижин четверо мужчин играли в волейбол. В очень коротких плавках, смуглые — скорее всего, ливанцы — они отдавались игре с преувеличенным пылом, делали ненужные прыжки и падали на землю тогда, когда можно было спокойно взять мяч.

Усман вышел из воды, по-собачьи встряхивая головой. Со времени моего последнего приезда он поправился, небольшая нежная складка жира нависала над поясом его плавок. Он сел рядом и тонкими влажными пальцами осторожно достал сигарету из моей пачки.

— Будешь плавать? — спросил он меня.

— Я боюсь, что не смогу выйти из-за отката волны, и ты это знаешь.

— Ох, Хоуп, по-моему, это звучит как эпитафия. «Хоуп Клиавотер. Она боялась отката».

Усман был египтянин, я думаю, ему было слегка за сорок. Он не хотел говорить мне, сколько ему лет.

— Ты толстеешь, — сказала я.

— Зато ты чересчур похудела.

По-английски он говорил хорошо, но с заметным акцентом. Лицо у него было сильное, но он отяжелел, и это ему не шло. Все черты — губы, брови, нос, подбородок — как-то чересчур выделялись. Торс у него был совсем безволосый. Соски — маленькие и аккуратные, как у мальчика.

Муха уселась ему на ногу, какое-то время он наблюдал за ней, дал ей воткнуться хоботком в каплю соленой воды и только потом смахнул. Солнце затянуло молочно-белой дымкой, с океана дул бриз. Мне было тепло, но не жарко. Я откинулась на его подстилку и закрыла глаза, прислушиваясь к грохоту волн и шипению пены. Гроссо Арборе, мои шимпанзе и Маллабар — все это было теперь так далеко.

— Нужно было взять купальник, — сказала я. — Не чтобы купаться, а чтобы загореть.

— Нет, нет. Оставайся белокожей. Мне нравится твоя белизна. Все европейские женщины здесь чересчур загорелые. Будь не такой, как все.

— Мне противно, что я такая белая.

— О'кей. Будь черной. Мне это не так важно.

Я рассмеялась. С Усманом я часто смеялась, сама не понимая, чему. Я почувствовала, что он улегся на подстилку рядом со мной. Какое-то время мы молчали. Потом его пальцы нежно скользнули по моему лицу. Затем погрузились мне в волосы, откинули их со лба, начали гладить.

— Оставайся белой, Хоуп, — драматическим шепотом произнес он мне в ухо. — Оставайся белой для твоего смуглого мужчины.

— Нет, — и я снова рассмеялась.

Я почувствовала, что меня разморило, меня начало утомлять и тепло, и его размеренные прикосновения.

— Эй, что это? — Теперь уже все десять пальцев зарылись мне в волосы, стали раздвигать пряди, чтобы добраться до кожи. Глаза у меня по-прежнему были закрыты.

— Моя портвейная родинка.

— Как ты сказала?

Я объяснила. У меня есть портвейная отметина, большое, дюйма в два, неровное родимое пятно, темно-пурпурное — цвета кардинальской сутаны — над левым ухом. Волосы у меня такие густые, что оно практически незаметно. Когда я была лысым младенцем, меня не фотографировали. Мои родители дождались, пока оно полностью зарастет волосами, и только тогда я оказалась перед объективом.

— Оно — знак того, что тебе сопутствует удача, — так считается в Египте.

— В Англии это тоже удача. Будь оно на лице, было бы куда хуже.

Вид у него стал виноватый.

— Я сказал это просто, чтобы доставить тебе удовольствие.

— Спасибо. — Мы помолчали. — На самом деле я получаю от него удовольствие. Я часто думаю, что бы со мной было, окажись оно на щеке. — Я, изогнувшись, оперлась на локоть и посмотрела ему в глаза. — Ну, во-первых, ты бы не лежал сейчас со мной рядом.

На этот раз рассмеялся он.

— Да, тут ты, возможно, и права.

— Вот видишь. Значит, оно приносит мне удачу.

Я снова откинулась на подстилку. Волейболисты о чем-то шумно спорили.

— Хочешь пойти вечером в ливанский ресторан? — спросил он. — Я сегодня вернусь не поздно. — Он сел на подстилке. — А сейчас мне пора.

— Куда?

— Я сегодня лечу.

— На задание?

— Нет. Я должен проверить электрическую часть. Знаешь: два дня назад я полетел в разведку, нажал на кнопку «Фотосъемка», и у меня отвалились топливные баки.

Усман был летчиком федеральных ВВС. Наемным пилотом, если выразиться обтекаемо. Все здешние МиГ-15 пилотировали иностранцы, которым платило правительство. Кроме Усмана, сейчас тут было двое пилотов из Британии, три родезийца, американец, два пакистанца и один человек из ЮАР. Количество этих людей менялось. Все они были контрактниками и теоретически считались инструкторами. Форму им выдали, но ее носить не обязывали. От них не требовалось дисциплины. Текучесть кадров была большая: люди чувствовали, что с них хватит, или погибали от несчастных случаев. За тот год, который Усман провел здесь, только один человек погиб, выполняя боевое задание. Четверо других стали жертвами авиакатастроф, причиной которых были неисправности механической части или навигационных приборов. «Мой технический персонал, — флегматично говорил Усман, — это и есть главная опасность».

Я познакомилась с Усманом во время первой своей поездки за провиантом для Гроссо Арборе. Я приехала в отель раньше, чем рассчитывала, мне было жарко, хотелось пить, и я пошла в бар за пивом. Помещение бара, длинное и узкое, было отделано искусственной кожей. Столы и стулья — модного скандинавского типа, округлых неправильных форм, стулья напоминали бобы на искривленных железных ножках. Поверхность столешниц, похожих на распиленные пополам булыжники для мостовой, была инкрустирована осколками разноцветного стекла. В баре было сумрачно и — из-за искусственной кожи на стенах — жарко. Два прикрепленных к потолку вентилятора всегда работали на полную мощность. Их шумящие, неразличимые из-за быстрого вращения лопасти создавали сильный воздушный поток, от которого разлетались волосы. Прежде я никогда не видела таких баров, его необычная атмосфера мне понравилась.

Когда я впервые в него вошла, там никого не было. Потом я разглядела в дальнем его конце человека, который стоял на коленях и, по-видимому, что-то искал на полу. Услышав мои шаги, он поднял голову. На нем были брюки цвета хаки и пестрая гавайская рубашка, глядя на которую, я почему-то подумала, что он — бармен.

— Добрый день, — сказал он. — Я пытаюсь поймать лягушку.

Я подождала, пока он ее поймает. Он подошел и показал ее мне: маленькая, яркая, ядовито-зеленая древесная лягушка, горло у которой неистово пульсировало.

— Я возьму пива, — сказала я. — Как только вы освободитесь. — Он выпустил лягушку в прикрытое жалюзи окно за стойкой бара, подошел к ней и налил мне стакан.

— Сколько? — спросила я.

— Администрация угощает.

Потом он втянул меня в разговор в проверенной временем манере, задавая традиционные вопросы бармена посетительнице: «Откуда вы?», «Надолго ли вы приехали?» Очень скоро я начала подозревать, что это кто-то из менеджеров, для бармена в отеле «Аэропорт» он был слишком умен и напорист. Когда он пригласил меня с ним поужинать, я поняла, что он меня разыгрывал.

— Вы поверили, что я бармен, — сказал он. — Сознайтесь. Я вас надул. — Он был явно доволен своей уловкой.

— Ни на секунду, — тут я начала импровизировать. — Я все поняла, как только вы открыли бутылку, — и я указала на согнутую пробку на стойке. — Ни один бармен в Африке ее здесь не оставит. Он сунет ее в карман.

— Вот как, — вид у него стал разочарованный. — Вы в этом уверены?

— Проверьте сами, когда в следующий раз окажетесь в баре.

Он погрозил мне пальцем. «Все-то вы сочиняете».

Я стояла на своем, и я согласилась пойти с ним в ресторан. Он меня заинтересовал. Он сказал мне, что его зовут Усман Шукри, объяснил, как пишется его имя и чем он занимается. После ужина — во время которого я была представлена двум служившим с ним вместе летчикам, причем кожей ощутила, что их нескромные догадки роем вьются вокруг меня, — Усман проводил меня через заросли к моему номеру.

Мы остановились на перекрестке двух тропинок.

— Вот мое шале, — и он указал на бунгало пальцем. — Я подумал, может быть, вы согласитесь провести там со мной ночь.