Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса - Анатолий Вишевский

устремились на импровизированную сцену, где началось действо. Из правой боковой колоннады показалась группа актеров, одетых в белые тоги и доспехи, и актрис в костюмах амазонок. Во главе выделялся высокий молодой атлет в бело-красной тоге и с пучком золоченых стрел в руке. На лице у него была маска Карла Евгения. «Это аллегория! Карл Евгений изображен в образе Зевса, древнегреческого царя богов», – подумал мастер.

Богов и героев можно было легко узнать по их символическим атрибутам; еще на каждом была маска одного из ближайших друзей герцога. Зевс увлек их к Олимпу: дорога вела через непроходимые дебри лесов – бутафорские деревья, бескрайнее море – застывшую лужу и неприступные горы – ледяной холмик. С помощью Посейдона, усмирившего море, Геракла, разметавшего лес, и Артемиды, убившей гидру, которая внезапно преградила им путь, боги и герои, оступаясь и неумело поддерживая друг друга на ледяных ступенях, взошли наконец на вершину Олимпа. Зевс занял свой трон, и Афродита с маской Луизы Тоскани нахлобучила на его голову бутафорскую корону герцогства Вюртембергского.

Во время театрального действа молодые слуги – полуголые ганимеды и нимфы, от холода покрытые гусиной кожей, – обносили гостей амброзией – глинтвейном. После представления всех пригласили во французский парк, где столы ломились от дичи, колбасы и ветчины, а горячительные напитки лились реками: у пруда были проложены два деревянных желоба замкнутой системы с пивом и вином. Тем временем стемнело, и над дворцом был сожжен великолепный фейерверк – самый красивый, который Иоганн Якоб когда-либо видел в жизни. Герцог, гости и придворные скоро ушли во дворец, но перед самым их уходом мастер услышал слова Казановы, сказанные герцогу, но направленные с балкона в толпу:

– Сир, позвольте сказать: Ваш двор – самый блистательный в Европе!

Сидя за рабочим столом и привычно раскатывая глину, Иоганн Якоб вспоминал время, прошедшее со дня приезда в Людвигсбург. В начале 1763 года умер Бустелли; об этом сообщил Ринглер, который поддерживал связи с Нимфенбургом. Иоганн Якоб тогда удивился: новость не принесла ему радости, напротив, стало грустно – вечером он поднял бокал с вином за упокой души мертвого фаворита умирающего стиля. «Да и не такие страшные его фигурки, что-то в них все же есть», – подумалось тогда ему. Мастер даже смоделировал танцовщиков в стиле Бустелли: в знак примирения с почившим коллегой.

Иоганн Якоб уже не обитал на гостином дворе. Доктор Флах помог ему найти жилье: дом покойного старейшины резнического цеха. Вдова мясника, фрау Зиглер, оказалась той самой сухонькой старушкой, которую мастер видел из окна гостиничной комнаты в свой первый день в Людвигсбурге. Она переехала к дочери, живущей с мужем-нотариусом в Штутгарте, а домик сдала Иоганну Якобу за двенадцать талеров в год. В первый понедельник месяца, в любую погоду вдова приезжала в Людвигсбург и ровно в восемь часов утра стучала в дверь. Она брала у мастера талер, строго осматривала двор, заглядывала в дом и неизменно повторяла:

– Господин обербоссиерер, вам надобно найти себе жену. А если не жену, то служанку. Мужчина не должен жить один – за ним нужен женский глаз.

Иоганн Якоб соглашался, доводил фрау Зиглер до калитки и на месяц забывал о ее существовании. Мастер не считал, что ему нужен уход: за годы вдовства он прекрасно научился обходиться без него. Белье всего за несколько крейцеров в неделю стирали прачки в казармах. Убирался он в домике сам, благо тот был невелик. А еду приносила кухарка с гостиного двора.

Домик мастера находился в тупике узкой крутой Шмидгассе. Входная дверь вела в маленькую прихожую, из которой можно было пройти направо – в его спальню или налево – в кухню. Назначения комнат были произвольными, так как выглядели они одинаково: квадраты со сторонами по двенадцать футов, в углу у западной стены – печь. С этой стороны окон не было, они все равно бы упирались в глухую стену дома напротив, зато с восточной стороны в каждой комнате было по окну во дворик, а в спальне мастера еще и окна на юг, на улицу. Когда-то дворик был любовно засажен цветами и экзотическими растениями – томатами, которые вскоре задушил репейник. Это сердило фрау Зиглер, но со временем она успокоилась: в большом саду дочери ей было где развернуть свой талант садовницы. Нужника не было, поэтому каждый день перед сном Иоганн Якоб выходил со двора и как можно дальше выплескивал содержимое ночного горшка на улицу. Шмидгассе была застроена так тесно, что места для нужников не было и у соседей, а потому, когда мастер утром шел на работу, он старательно обходил вчерашние, позавчерашние или даже двухдневной давности – телега золотника появлялась не часто – кучи своих соседей.

Иоганн Якоб продолжал встречаться в кафе с доктором Флахом; они уже называли друг друга по имени. Иногда по вечерам вдвоем ходили по окраине города, по полям и рощам, курили трубки, говорили о работах Иоганна Якоба, о медицине, Людвигсбурге, герцоге, о жизни и смерти. Мастер курил редко, только когда гулял с доктором или пил с ним кофе: от табачного дыма драло в горле, и во рту оставался неприятный привкус. Но чего не сделаешь ради здоровья! Раз в месяц мастер приходил к доктору на ректальное курение.

– Ректум – один из важнейших органов человеческого тела, – говорил доктор Флах, – а при этом многие его недооценивают. От чистоты и правильной работы ректума зависит тонус организма, его баланс и активность.

Иоганн Якоб продолжал по утрам принимать гоффмановы капли, пить зедлицкую воду, отвар из листа сенны и ходить к аптекарю на сеансы пиявок. Иногда ему казалось, что наступает улучшение: запоры становились не такими частыми, а то, что выходило из него, не таким твердым и толстым. Однако это продолжалось недолго.

– Терпение, мой друг! Лечению надо дать время. Время и терпение – лучшие друзья больного, – повторял в таких случаях его врач и друг Людвиг, который имел пристрастие к крылатым фразам. Но Иоганна Якоба это не утешало.

В выходные и праздничные дни, когда погода благоприятствовала прогулкам, Иоганн Якоб гулял сам. Он спускался к улочке Битигаймер, по ней выходил на широкую Фордере Шлосштрассе, сворачивал налево и уже через десять минут был в лесу. Темный и страшный, тот стоял вдоль сужавшейся дороги сплошной стеной. Но Иоганн Якоб знал, что стоило углубиться в неприветливую чащу, как открывалось множество солнечных полян и веселых родников. Одно такое место он облюбовал давно: это была маленькая прогалина, со всех сторон