Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса - Анатолий Вишевский

фарфор: твердый, холодный, бежево-серый. Оттенок, который давала хорнбергская глина, был недостатком для посуды и достоинством для статуэток: к телесному цвету он подходил намного лучше, чем белоснежный мейсенский.

Готовую фарфоровую фигурку мастер двумя пальцами опустит в чан с глазурью, поднимет, позволит жидкости стечь, и снова обжиг – на этот раз четыре часа. А потом придет время обсудить с Флахом раскраску. Художник должен знать замысел, «быть посвященным в таинство», как говорил Дю Пакье. Только в случае со статуэткой Андреаса Иоганн Якоб и сам не знал, что он сможет сказать Флаху и как опишет – и посмеет ли описать – художнику странные и непонятные самому себе чувства. Одно мастер знал твердо: на первой фигурке, которую заберет домой, попросит сделать плоды, выглядывающие из мешка, оранжевыми. После раскраски – еще обжиг, а если добавлять золочение – то два обжига. Впрочем, на фигурках Андреаса золота не будет: оно полагается только фарфоровым вельможам.

Но это все потом: как и другие фарфоровые статуэтки с лицом Андреаса, и фигурки с другими лицами, со звериными мордами, с божественными ликами, и с детскими или пухлыми ангельскими личиками. Все это будет, а пока мастера ждет большая работа: создать свой, особый почерк в фарфоровых скульптурах Людвигсбургской фабрики. На это уйдет по крайней мере год, и год этот будет тяжелым.

7

Пришли и ушли весна, лето и осень, наступил новый, 1763 год, принеся с собой зиму, снежную и холодную, и снова пришла весна, которая теперь уже заканчивалась: за окном стоял жаркий май.

Еще к концу 1762 года заговорили о скором конце военных действий; они прекратились в феврале, а к апрелю наступил мир. В Людвигсбург с войны возвращались солдаты: с юга, через Штутгартские и Альдингские ворота, с запада, через Леонбергские ворота, с северо-запада, через Аспергские ворота, и с востока, через Шорндорфские ворота. Возвращалось их во много раз меньше, чем уходило: почти все войско швабского герцога было уничтожено. Те, кто выжил, уже не месили дорогу браво, толпой и под музыку, а тащились в пыли по одному, в изорванных мундирах или просто в лохмотьях и чаще без обуви на избитых до крови ногах. Многие на войне были ранены, потеряли кто глаз, кто ногу, кто руку. В эти месяцы Иоганн Якоб особенно часто приходил на рыночную площадь, где в конце своего пути оказывались солдаты. Мастер волновался, расспрашивал измученных воинов о пареньке, но, кроме имени и возраста, Иоганн Якоб ничего не знал, Андреасов же в армии было немало. Собеседники к его вопросам относились с безразличием, отвечали односложно и всегда отрицательно. Со временем возвращавшихся с войны становилось все меньше, а потом их чахлый поток и вовсе иссяк, но Иоганн Якоб не терял надежды увидеть Андреаса. В какой-то момент мастер отметил про себя, что не видит на рынке краснощекую зеленщицу с дочерью и что с лотка итальянца исчезли севильские апельсины. Теперь тут не осталось ничего, связанного с его Андреасом. С тех пор как мастер сделал статуэтку продавца яблок, он стал думать о парне как о «своем».

Полтора года назад, закончив первую фигурку с лицом и статью Андреаса, Иоганн Якоб сразу начал делать вторую: жнец с сумкой через плечо в левой руке держал серп, а правой обхватил столб. Как и продавец яблок, крестьянин был высоким, стройным и немного неуклюжим. И одет он был похоже – правда, рубаха на его груди была распахнута не так сильно. Чулок на правой ноге спустился до самого башмака, а залихватски заломленная шляпа на этот раз сидела на голове. И снова мастера и подмастерья подходили, заглядывали из-за спины Иоганна Якоба, цокали языками. Байер уважительно дотронулся до его плеча:

– Коллега, а можно посмотреть, как вы делаете приспущенные чулки?

Колобком подкатился Неес:

– Да-да, интересно! Какими они у вас получаются соблазнительными, эти молодые крестьяне. Не слишком ли это – для аристократических девушек в нежном возрасте? Я бы, правда, – толстяк зареготал, – со спущенными чулками предпочел увидеть крестьянок.

Лицо Иоганна Якоба пошло пятнами, как будто его поймали с поличным. Он взглянул на содрогающегося от смеха Нееса и испугался, что его секрет разгадан. Байер заметил смятение мастера, но понял его по-своему:

– Не сердитесь на Нееса, Иоганн Якоб. И не расстраивайтесь. Он у нас немного шут. Мы уже привыкли.

Мастер был признателен Байеру, который, сам того не ведая, дал время прийти в себя и подготовить подобающий ответ:

– А я и не расстроился. Коллега Неес, надеюсь, не расстрою и вас. Я как раз собрался делать следующую фигурку со спущенным чулком, на этот раз женщину. – И добавил, выдержав паузу: – Это будет старуха. И, знаете, коллега, в вашу честь я спущу у нее оба чулка! И грудь открою.

Сейчас уже смеялись все, кроме Нееса, который, недовольный, вернулся к своему столу. Мастер повернулся к главному модельеру:

– А вы, дорогой Байер, смотрите на здоровье – все, кто хочет, могут смотреть. У меня от коллег секретов нет.

Иоганн Якоб не представлял тогда, что это будет за старуха, понял только: надо быть осторожнее. Он еще будет делать статуэтки с лицом и телом Андреаса, но не сейчас.

Когда на следующий день мастер пришел на фабрику, его уже ждали. Под пристальными взглядами коллег он принялся за воплощение идеи, которую обдумывал весь предыдущий вечер, сидя в трактире за бокалом вина. Так появилась старая трактирщица, которая сидела, облокотившись пухлым локтем о стол, с чашей в правой руке и кувшином в левой. Бретелька с плеча упала на локоть, приоткрыв пышную грудь, шерстяные чулки сползли. Возле хозяйки сидела кошка. Фигурка всем так понравилась, что Иоганн Якоб сделал трактирщице мужа, и тоже с приспущенным чулком. Одну руку, со старинным кубком, старый толстяк положил на бочку, в другой у него был жбан. Рядом с трактирщиком сидела собака.

Потом появились другие статуэтки со спущенными чулками, сползшими шлейками или расхристанными сорочками. Все герои Иоганна Якоба были реальными людьми, которых мастер видел на улицах Людвигсбурга, на рынке, в кафе, чьи образы он по памяти или с натуры рисовал на бумаге, а затем воплощал в своих фарфоровых творениях. Стройными рядами заполняли они стол обербоссиерера. Больше всего тут было крестьян с женами; весной они сеяли, разбрасывая веером по земле зерно из мешков или корзин, и косили траву на сено; летом – серпами жали пшеницу, собирали в снопы, сносили в стога, по пути роняя колоски,