Соколиная книга - Сергей Соколкин

* * *

И в память клонится чело.Десятый век вьюжит…Россия,какой неведомою силойтебя вдоль мира размело?!

Валяют ваньку отовсюду.И с дыркою, взамен креста,мужик шатается приблудныйи не желающий родства.

Он как дыхнет…И в звездной стаезапляшет солнце,словно черт.«Окстись!» – вскричу.Душа оттает.Но с крыш, как назло, потечет.

Сухарева башня

Не в силах распрощаться с днем вчерашними втискиваясь в завтра самое,я чувствую себя угнавшим самолет,увидев землю с Сухаревой башни.

Домой лечу. И мается душа.В иллюминатор выглянув с тревогой,все то же вижу там: два алкашаи б… бредут тоскливо по дороге.

И тонут с откровением и больюво взглядах их и жизнь моя, и грусть,и самолет, – как крест на снежном поле.А все пути ведут в Святую Русь…

А я лечу, как будто на премьеручужой судьбы. Озлоблен, как дублер,с упрямством постигая – не Рублевв ту «троицу» выписывал мне веру.

А мы летим. И монотонно-страннопроходит жизнь, не ведая беды.И под пятою остаются страны,и люди – вне борьбы и вне судьбы…

А мы летим, хотя немного страшно.А впереди, перстом вонзив в зенитнательный крест свой, Сухарева башня —боярыней Морозовой летит.

* * *

Ты пробовал стихи на запах?Они, как вздох, дождем разреженный,в случайной улице,внезапнопахнут любимой женщиной.

Поэзия ложится в строчку,как тексты песен лебединых.Я вычитал ее под точкойв глазах любимых.

Стихи на всё бросают тени.Им тесен глаз,как небу – ванна.Возьми себе на черный день их,как поцелуи —до востребованья.

Когда душа пуста настолько,что места даже для любви нет,ударит в ноздри запах стойкий.А выдохнешь —и строчка сгинет.

Анна-море

Захлестывая чайковую клинопись,море встало на дыбыи опрокинулось,зацепило небо по соседству,помотало —дальше снова врозь, —екнуло в груди,оборвалосьи тоской обрушилось на сердце.

…То виной несмытой закипало,то тобой по венам отливало,то, ладонью придушив глаза,ревновало к пролитым слезам,

годы вымываяпоминутно,смешивало вечер – ночь – и утро,укатило сердце за пределы…И осело.

А потом,покачиваясьв мареве,всё мерещилось ночами:то ли это пена на море,то ль разбившиеся чайки.

Рождение звезды

Выливали себя как придется,пенной ревностью голубой.Вдруг из долгой звезды над колодцемродилась любовь.

Значит, где-то сердце родилось,запророчило поздней кукушкой.Пальцы влажные притаилисьна своей половине подушки.

Как под долгой судьбой домотканойвдруг,прозрев,о звезду уколотьсяи, уткнувшись в небо ногами,утонуть, как звезда в колодце.

* * *

Шарф на пса намотаю…– Свинство,брат мой меньший, – скажу при этом, —всё же в век дисплеев и джинсовнеэтично ходить раздетым.И, смеясь, побегу по траве.

На луну я кепчонку заброшуи забуду, как был озабочен,что прохладно ее голове.

Через звезды, как бог, пройду я…Знайте наших, капризные цацы!И созвездья, как свечки, задую,и к тебе прибегу целоваться.

Ну а ты, на меня уставясь,засмеешься и чмокнешь в нос,скажешь: – Снова напился, красавец,и щетиной, как пес, зарос…

* * *

Обласкав бездомную собаку,в сантиментах,словно год назад,ухожукак чувственный слабак я —чтоб не видеть слез в ее глазах.

Вспомнил:«Все уже непоправимо…»Что за бред —так брякнуть, не моргнув?!Я учусь терять своих любимыхи все научиться не могу.

Что за гробовое слово – вечность?!Не понять,коль был хоть раз любим,коли вновьволнует чувства вечери так тянетк женщинам чужим.

Вдохновение

Не осталось ни на зуб корыстисинякикак Божий след нести;познаваний яблочных огрызкив Ньютоновой сморщились горсти.

По весне,приклеив к голой плешипрошлогодний пух,весь на мази,свежим людям тополь сумасшедшийпудрит неокрепшие мозги.

Наполняет рот пустое слово.И рефрен забора – по уму.И поет поэт, как дятел новый,отыскав на скатерти весну.

И в трубу подзорную бутылкисмотрит день с обратной сторонывнутрь меня,как дети внутрь посылки,и мои просматривает сны.Что ж, смотри,я в доску трезвых стою,но за нечто большее стою.Яблоки,надкушенные мною,мыслящим любовью —раздаю.

Милые, не брезгуйте.Не в мерунежно-глуповат ваш ранний лик,что завис во власти энтээрыкак духовный —но сверхпроводник.

Воспоминание

Андрею Ермакову

Иногда,по старому обычаю,хочется упиться – до балды —и, сжимая девочку приличную,клясться ей в любви до хрипоты.

И завраться,и, усевшись в лужу,плач по Стеньке сердцем прорыдать —свою душуглоткою наружупо ушам пушистым разливать.

И, забыв про крылья за плечами,наплевать на мнение толпы…И весь вечер все свои печаливместе с персияночкой топить.

Потрясать прогнившие основыи свергать кумиров —в грязь лицом,оценить сочувственное слово,застрелясь соленым огурцом.Завязав с убогим этим бредом,замолчать,скучая до поры,и, мрачнея,подливать соседу,тянущему голосом дурным.

И опять разлить за жизнь иную,где никто ни разу не бывал…И —на друга голову тупуювылитьнедовыпитый бокал.

Щенок любви

Умерла любовь,как издыхает сука…Вроде этим все разрешено.Но остался хлипкий, близорукий,днем и ночью воющий щенок…

Ты устал, тебе уже не нужнослов ее, где все опять – вранье,но ты хочешь быть великодушнымс женщиной – ведь ты любил ее.

И ты в который раз ее выслушиваешь,любовь хоть в памяти пытаясь разыскать.И нежность из себя за хвост выуживаешь,укладывая третьей на кровать.

И выходишь утром как оплеванныйи как будто кем-то обворованный.

А в душе скулит,скребется,корчитсятоска собачья.И тебе вдруг хочетсябежать,бежать, не вглядываясь в лицамогущих вдруг тебя усовестить…В горло мертвой хваткою вцепитьсяи до хруста челюсти свести.

* * *

Милая,мы в сумасшедшем доме.Ты сквозь стену приходишь ко мне.Принимая чужое подобие,пририсованное к простыне.

Мы теперь больше с тобой понимаем,мы умудренными стали почти…Как тысячи расстроенных роялейрычат вороны в каменной ночи.

Тени в окне проплывают неслышно.И сладко пахнущие качаются груши.Руки за ними тянешь пристыженно,прямо в руки стекаютобвисшие груди.

Будильник с кнопкой в башке,как в шляпе,на кровать таращится,словно рожа в усах…Ну их к черту! —пойду пошляюсь.Светит луна, точно дырка в трусах.

Иду по траве, будто против шерстиглажу тропинку к тебе,насвистывая…Любовь —гениальнейшее из сумасшествий,но нас, к сожалению, скоро выписывают.

И ты горячим лбом к стеклу прижалась.И распахнулась ночь опять,как книга наших вечных жалоб,где нету места, чтоб писать.

И все усилия напрасныв глуши дрожащего листа.Но ты выводишь желтой краскойпрофиль упрямого лица.

Из сентября

Как будто осень разыграла в лицахтревожный сон:дрожа и серебрясь,в твоих глазах, как в уцелевших листьях,скучающая прихоть сентября

качается…Я жду…Уже ловлю,крича руками глупое: «Люблю!»

Как прост твой вид стал…И глаза слезятся.И в полужесте вздрогнула рука.Лишь губы не решаются расстатьсяс последней правдой,чтоб – наверняка…

Люби —вшая, не мучайся…Не мучай!Влюбленный сор вытряхивая бурно,соленых листьев выцветшую кучуи груз надежд —я сам, с размаху – в урну.

И хохотать, как псих,как полагаетсявсем дуракам, кто верил в чудеса.Пусть гибнут, пусть летят —хоть осыпаются,хоть просыпаютсяс другим твои глаза.

Что делать, – осень.С веток, индевея,шурша, слетает август…Стар обряд —спиною к лету раздеваются деревья,рассматриваясь в лужах сентября.

И отдаются осени. И этозовется не изменой —бабьим летом.

А грусть тебе к лицу,так хорошовплелась в прическу желтая погода…Бывай. Желаю счастья!Я пошел.Твои глаза больней моихпокуда…

Все еще любимой