Отречение - Мария Анатольевна Донченко

там всю ночь проторчали! Ельцин выступал – такой красавец! А пацаны! – она причмокнула пухлыми губками, хитро прищурив один глаз. – Ты бы только посмотрела! Женихов хоть отбавляй…

– Ир, я, кажется, уже нашла сегодня своё счастье, – простодушно ответила Аня в ответ на излияния одноклассницы.

– Да ну? – удивилась Ира.

– Его зовут Максим, – пояснила Аня, – я с ним вчера познакомилась на Арбате. И… ну, в общем, я у него сегодня ночевала.

– Да ну! – понизив голос, воскликнула подружка. – Ну ты, Ань, даёшь! Правда, что ли? Здорово… А то в школе была такая скромная, скромная…

Аня надеялась проскользнуть к себе в комнату до того, как проснётся старуха, но ей это не удалось. Матрёна Петровна уже хлопотала на кухне, когда девушка, стараясь не шуметь, открыла дверь квартиры своим ключом.

Повернув голову, Матрёна смерила Аню презрительным взглядом – с головы до ног.

– Вся в мамашу пошла, – произнесла она особенно скрипучим голосом и отвернулась.

И больше она ничего не сказала.

* * *

На мусорных баках возле здания райкома КПСС в уральском городке второй день красовались ядовито-яркие буквы: «Для использованных партбилетов».

Преподаватель высшей школы Антон Стригунков, увидев надпись, брезгливо поморщился, словно от неприятного запаха, отошёл в сторону и зажёг очередную сигарету.

Он курил одну за одной – с самого утра. Курил и думал.

От Антона требовало немалого мужества признать свою ошибку – почти два года он искал себе оправдания, подсознательно понимая собственные истинные мотивы, и вот сегодня, двадцать второго августа, он наконец сознался самому себе, что его рапорт об отставке, с облегчением принятый начальством, которому надоело стремление Антона докопаться до правды, его рапорт был трусостью и непростительным малодушием.

Да, так было. Вроде бы недавно, в восемьдесят девятом, а сколько воды утекло.

Будь он на службе… Может быть, ему удалось бы что-то сделать. А может, и нет. Но что сделано, то сделано – он пожелал остаться чистеньким, покинув службу и уйдя на «гражданку».

Он таким и остался, не сумев помочь и не предприняв усилий для помощи ни Родине, ни своему другу Фёдору Ермишину, суд над которым начнётся, наверное, этой зимой или весной.

Но, может быть, ещё не поздно?

Спасать страну – поздно. А друга?

Стригунков бросил под ноги окурок с дотлевающим огоньком, придавил его каблуком ботинка и тут же полез в карман за новой сигаретой.

Надо что-то делать. Что-то надо делать. Хотя возможностей меньше, но этот выбор он сделал сам.

Поздно.

А если…

Мысль, внезапно шевельнувшаяся в голове Антона, поразила его своей простотой.

Как же он мог не заметить обстоятельств, лежащих на поверхности?

Ведь у Фёдора была официальная жена – как бы у них ни сложились отношения – кто мешает Антону её найти?

Как же её звали? Кажется, Наташа. Да, Наташа Ермишина.

* * *

Все дни августовских событий Юлька Зайцева пролежала ничком на кровати, закрывшись у себя в комнате.

В первый день она верила, что против разбушевавшихся демократов будет организовано хоть что-то, и ждала сигнала, как ждали многие.

Но сигнала не было.

Юлька лежала ничком, локтями в подушку, и читала любимые книги про войну.

А когда поняла, что ничего организовано не будет, достала с полки сложенную июльскую ещё газету «Советская Россия», и редкие слезинки покатились на, казалось, до дыр зачитанный текст…

Год 1991. Слово к Народу.

«Дорогие россияне!

Граждане СССР!

Соотечественники!

Случилось огромное, небывалое горе.

Родина, страна наша, государство великое, данное нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии.

Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигала нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни?

Что с нами сделалось, братья?

Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего – обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей?

Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своем раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти нелюбящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там за морем, ищущих совета и благословения?

Братья, поздно мы просыпаемся, поздно замечаем беду, когда дом наш уже горит с четырех углов, когда тушить его приходится не водой, а своими слезами и кровью. Неужели допустим вторично за этот век гражданский раздор и войну, снова кинем себя в жестокие, не нами запущенные жернова, где перетрутся кости народа, переломится становой хребет России?

Обращаемся к вам со словами предельной ответственности, обращаемся к представителям всех профессий и сословий, всех идеологий и верований, всех партий и движений, для коих различия наши – ничто перед общей бедой и болью, перед общей любовью к Родине, которую видим единой, неделимой, сплотившей братские народы в могучее государство, без которого нет нам бытия под солнцем.

Очнемся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну.

Скажем «Нет!» губителям и захватчикам.

Положим предел нашему отступлению на последнем рубеже сопротивления.

Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто распознал страшную напасть,