Жестокость - Барри Мартин

Пальцы Тридуэлла непроизвольно скользили по кромке типографского бланка. — А можно спросить, просто так, как говорится, из любопытства, что будет, если кто-то подпишет подобное заявление, а потом откажется платить? Ведь вы же понимаете, что в суд с подобным документом не обратишься, не так ли?

— Да, — кивнул Бунс, — я это понимаю, равно как и то, что многие организации в подобных случаях оказываются совершенно беспомощными и неспособными востребовать полагающиеся им деньги. Однако наше Геронтологическое общество с подобными трудностями пока не сталкивалось. Мы избегаем их благодаря простому напоминанию каждому спонсору на тот случай, если он проявит беспечность, что смерть молодого человека может наступить столь же внезапно, как и кончина старика… Нет-нет, — проговорил он, поправляя листок бумаги, — достаточно одной лишь вашей подписи, вот тут, в углу.

Когда три недели спустя тело тестя мистера Тридуэлла было извлечено из воды у кромки пирса в Восточном Сконсетте (старик имел обыкновение сидеть на берегу с удочкой, хотя многие представители местных властей неоднократно говорили ему, что рыбалка там неважная), данный случай был занесен в полицейские отчеты в раздел «Несчастные случаи на воде». Тридуэлл лично позаботился о том, чтобы организовать подобающие случаю пышные похороны, и именно перед поездкой на кладбище в его мозгу впервые зародилась Мысль. Это была довольно неприятная, хотя и мимолетная Мысль, которой все же оказалось достаточно, чтобы он неловко оступился на ступеньке церкви. Хотя хлопоты, связанные с похоронами, на время полностью завладели его существом.

Несколько дней спустя, когда он снова сидел в своем офисе, Мысль неожиданно вернулась, причем на сей раз ему уже не удалось с такой легкостью избавиться от нее. Более того, она продолжала расти, шириться, увеличиваться в размерах, постепенно заполняя собой все его существо, лишая привычной работоспособности. Ночью он ворочался с боку на бок, и этот беспокойный сон перемежался жуткими кошмарами.

Тридуэлл понимал, что существует лишь один человек, способный прояснить ситуацию, и поэтому в скором времени снова оказался перед входом в Геронтологическое общество, преисполненный твердой решимости повидаться с Бунсом. Он почти не соображал, что делал, когда вручал тому чек и забирал расписку в его получении.

— Видите ли, меня сильно беспокоит одно обстоятельство, — начал он, не тратя зря времени.

— Слушаю вас.

— Помните, вы говорили мне про то, сколько стариков появится на земле в течение ближайших двадцати лет?

— Разумеется.

Тридуэлл ослабил узел галстука, чтобы было легче дышать. — Но ведь получается, что когда-то я также стану одним из них!

Бунс кивнул. — Не вижу никаких препятствий на этом пути, разумеется, если вы проявите достаточную заботу о своем здоровье…

— Вы меня не поняли, — перебил его Тридуэлл. — Я хочу сказать, что когда я попаду в эту категорию, мне не будет давать покоя мысль о том, что какой-нибудь член вашего Геронтологического общества придет к моей дочери и зятю и выложит перед ними эти свои идеи! Можете себе представить — жить и постоянно, до конца дней своих терзаться подобными мыслями.

Бунс медленно покачал головой. — Не стоит мучить себя понапрасну, мистер Тридуэлл.

— Это почему же?

— Почему? А вы подумайте о своей дочери. Вы вообще о ней думаете?

— Да.

— Представляется ли она вам милым ребенком, который готов отплатить вам любовью за ту любовь, которую вы проявляли к ней на протяжении всей ее жизни? Очаровательной молодой женщиной, только что переступившей порог супружества, но все равно стремящейся как можно чаще навещать вас, желающей продемонстрировать вам всю свою любовь?

— Так оно и есть.

— А теперь представьте себе молодого человека, являющегося ее мужем. Вы ощущаете тепло и крепость его рукопожатия, когда он встречает вас в дверях своего дома? Испытывает ли он благодарность к вам за ту финансовую поддержку, которую вы оказали ему на начальном этапе его самостоятельной жизни?

— Ну… я надеюсь, что это так.

— А теперь, мистер Тридуэлл, скажите, положа руку на сердце: можете ли вы представить себе, чтобы один из этих преданных и любящих вас молодых людей совершил хотя бы малейший, самый незначительный поступок, способный принести вам хоть какой-то ущерб?

Словно по мановению волшебной палочки удавка вокруг горла Тридуэлла внезапно ослабла, холод, доселе сковывавший его сердце, бесследно растаял.

— Нет, — убежденно проговорил он, — не могу.

— Прекрасно, — кивнул Бунс. Он откинулся на спинку кресла и с выражением доброй мудрости в глазах улыбнулся посетителю. — Ну и держитесь за эту спасительную мысль, мистер Тридуэлл. Лелейте ее и не отпускайте далеко от себя. Она станет источником вашего спокойствия и утешения до самого конца ваших дней на этой земле.

ТОМ МАКФЕРСОН

Неугомонный убийца

Итак, решение мое твердое — это будет последний сезон, когда Дороти удалось заставить меня в очередной раз перекопать и заново засеять лужайку. Я уже, наверное, сбился со счета, сколько сентябрей угробил на то, что сначала с лопатой, а потом с пакетиком семян в руках занимался реализацией ее все новых и новых садоводческих затей по части лужаек — то перед домом, то позади него, а то и там и там сразу. Каждую осень я с досадой ловил себя на мысли о том, что на самом деле отнюдь не веду борьбу с ползучими сорняками, а лишь самого себя медленно свожу в могилу. В сущности, давно уже напрашивался неизбежный вывод, что когда-нибудь это садоводство и в самом деле угробит меня — разумеется, если я сам первым не ухлопаю жену. Да, конечно, мне и сейчас предстоит в который уже раз перекопать лужайку позади дома, однако, когда дело дойдет до ее засеивания, под слоем земли уже будет лежать тело самой Дороти.

Следует признать, что данный план созрел у меня в голове как-то совершенно просто и вполне естественно, и я искренне пожалел о том, что подобная мысль не посетила меня год, два, пять лет назад. Ведь буквально каждый год Дороти приставала ко мне с одним и тем же до тех пор, пока я наконец не соглашался пригласить старого Краевского с его почвофрезой, чтобы он заново перепахал какую-то одну, а то и обе наши лужайки. Следующие четыре дня — пока сама жена прохлаждалась на ежегодной выставке цветов в Ньюарке — я разбрасывал удобрения и семена и потом регулярно, через каждые четыре часа, поливал свежевспаханную землю. Что ж, в этом сентябре я также помогу ей упаковать чемоданы, а затем, перед самым отъездом, шмякну чем-нибудь по голове. Далее вырою на свежевспаханной лужайке вместительную яму, опущу в нее тело, а на следующее утро разбросаю семена. Ростки быстровсхожего райграса появятся уже на третий день, а где-то дней через пять, когда мне все же придется сообщить в полицию о том, что жена не вернулась с выставки цветов, вся лужайка уже покроется молоденькой зеленой порослью.

Где-то к ужину старик Краевский наконец перепахал заднюю лужайку; впрочем, мы знали, что раньше он все равно не управится, поскольку в течение дня все его машины заняты на ферме и лишь к вечеру появляется время, чтобы принять заказ на стороне. В общем, к тому времени, когда он закончил, уже начинало темнеть.

После ужина я отнес вещи Дороти в гараж и погрузил их в машину. При этом я не спешил выводить ее, а вместо этого принялся терзать мотор, то включая, то выключая стартер — и так по нескольку раз. Как я и предполагал, Дороти тем временем нетерпеливо поджидала меня у дверей дома.

— Ну ты что, Миллер, — тявкнула она. — Ты же так все свечи забрызгаешь!

Вылезая из машины, я слышал раздраженное цоканье ее острых каблучков, пока она шла по направлению к гаражу. Часы показывали половину восьмого. Мне было известно, что жившая по-соседству с нами Мэрион Гортон обязательно оторвется от телевизора на полутораминутную рекламную паузу в очередной серии «Колес» и прильнет к кухонному окну. Разумеется, ей будут слышны мои манипуляции с зажиганием и она увидит, как Дороти с явно рассерженным видом устремится к гаражу.

Я обошел машину спереди и открыл перед Дороти дверцу и, как только она наклонилась, чтобы забраться в салон, крепко шмякнул ее по голове вибрационным пульверизатором. Выбор конкретного орудия не был результатом тщательно продуманного плана акта отмщения — просто инструмент оказался под рукой, лежал рядом со мной на стойке. Дороти беззвучно рухнула на пол, после чего я громко хлопнул дверцей.

— Боюсь, дорогая, ты оказалась права, — мой голос звучал достаточно громко, — я действительно их забрызгал. Ну ничего, подождем немного, через несколько минут все снова будет в порядке.

Я оттащил тело Дороти в угол гаража, где накрыл джутовыми мешками, которые скапливались у нас там на протяжении нескольких лет — мы ими укрывали молодые посевы. Затем сел за руль, осторожно прикрыл дверь — не до конца, а лишь на первую защелку — и завел мотор. Поначалу я держал курс на железнодорожную станцию, но, едва выехав за пределы города, свернул к городской свалке, над которой постоянно курился дымок тлеющих гор мусора. Все свои деньги Дороти тратила исключительно на сад, и сейчас в ее чемоданах не лежало практически ничего, кроме рамок для цветочных композиций, и потому я был уверен в том, что к утру все это превратится в пепел. Тем не менее для надежности я прихватил с собой маленькую канистру с бензином, которым мы заправляли газонокосилку. Окропив раскрытые чемоданы и их содержимое горючим, я чиркнул спичкой.