Экипаж - Жозеф Кессель

– Мори, Эрбийон, и вам не стыдно? Вы забыли чокнуться. А к тому же у нас принято, чтобы те, кто получают пальмовую ветвь вместе, расцеловали друг друга!

Клод наклонился к стажеру. Вся нежность, которую он питал к Эрбийону, отразилась в изгибе его долговязого тщедушного тела. Однако молодой человек не шелохнулся.

Как бы ни хотел он сделать то, о чем просил Те-ли, эта задача оказалась для него непосильной. Тело отказывалось повиноваться. Он бы ни за что не дал под взглядом капитана, при товарищах этого поцелуя Иуды. Так низко он ни за что не опустится.

– Ты спишь? – воскликнул Тели.

Эрбийон упрямо уставился в стол.

– Да это животное опьянело! – сказал изумленный капитан. – Встряхните его.

Однако Клод отскочил назад, чтобы случайно не соприкоснуться с молодым человеком. С натянутой улыбкой он сказал:

– Господин капитан, прошу вас, не настаивайте. Я знаю, что Эрбийон не любит публично выражать свои чувства.

– Парень рехнулся, честное слово, – проворчал Тели.

Затем, заметив смущение, вызванное происшедшим, он воскликнул:

– Заседание окончено. Кто поедет со мной на новую сто пятую батарею?

– Я, – ответил Жан, вырванный из своего жуткого оцепенения страхом перед тем, что ему придется остаться с Мори наедине.

– Крошка проснулась, – сказал капитан. – Крошка хочет похвастаться своим крестом перед артиллеристами! Ну ладно, поскольку сегодня я ни в чем не могу тебе отказать, поехали.

Жан набросил на плечи накидку из козьей кожи и сел рядом с Тели.

– Соберись с духом, – сказал ему капитан. – В машине со мной опасней, чем в самолете.

В лицо дул резкий ветер, автомобиль прыгал по ухабам разбитой дороги. Скорость, всегда опьянявшая Эрбийона, сгладила тревожные воспоминания, угрызения совести. Тели излучал на него свое радостное восприятие жизни.

Его настроение странным образом поменялось, и он, наконец, вкусил удовольствие от своего награждения. Его воображение, склонное к театрализованности, в блестящих тонах обрисовало ему эту бешеную гонку, в которой два молодых, отважных, элегантных летчика мчались к линии фронта. Желая сделать так, чтобы все видели его крест, он распахнул накидку на том самом месте, где он был прикреплен.

Не обращая внимания на рытвины от снарядов, расшатанные мосты, на опасные виражи, капитан разогнал машину на полную мощь. Жоншери, еще полный жизни, разрушенный Кормиси исчезли из вида. Однако на пересечении дорог Эрбийон стукнулся лбом о ветровое стекло. Тели яростно жал на тормоза.

По закамуфлированной дороге, отходящей от близлежащих окопов, вразброд плелись люди.

– Смена, – сказал капитан.

Солдаты медленно проходили мимо. Их разбитые башмаки тяжело опускались на твердую землю. Их спины сгибались под тяжестью снаряжения. На всех лицах, какими бы разными они ни были, запечатлелось одно и то же выражение – отпечаток боли и братства. На фоне щетины, разъедавшей кожу, виднелись широко открытые, огромные глаза.

Эрбийону показалось, что эти глаза с ревнивой неприязнью косились на их автомобиль, их меховые накидки, чистые, хорошо откормленные и спокойные лица. Он внезапно подумал о столе, из-за которого только что встал, о шампанском… Своей судорожно сжатой рукой он незаметно, боясь, как бы не увидел Тели, спрятал внутрь свой новенький крест.

Глава IV

Они одновременно выпрыгнули из самолета, приземлившегося возле ангаров. Глядя на дрожь, пробегающую по их телу, не унимавшуюся и в безопасности, Марбо мгновенно обо всем догадался.

– Хорошо трахнуло? – спросил он.

– На этот раз, – ответил Эрбийон, – думаю, я и впрямь испугался.

– Тут хвастаться нечем, – мирно сказал толстяк.

Жан и Мори говорили одновременно. На них неожиданно налетели два истребителя, исключительно ловких и упорных. Пулемет Клода оказался поврежден пулей, а воспользоваться пулеметами стажера возможности не было; противники все время держались под их машиной. Они слышали, как мимо свистели светящиеся нули, и им чудом удалось не загореться в воздухе.

Марбо подошел к их самолету.

– Превосходная шумовка, – заметил он. – Двадцать восемь пробоин в фюзеляже.

– У меня рука болит, – вдруг сказал Мори.

Эрбийон захотел было расстегнуть комбинезон пилота, но остановился. В том месте, куда указывал Клод, рукав был разодран и мех порыжел.

– Вас задело воздушной волной от снаряда, – определил Жан.

– А ты на себя посмотри, твой свитер стал ажурным, – заметил Марбо.

Жан оглядел себя. В семи различных местах свитер и куртка были продырявлены.

Он жадно глотнул воздух. Клод непроизвольно сделал то же самое. Они посмотрели друг на друга, и их охватило ощущение необычной тождественности. Ужасное напряжение, начавшее таять, подобно сплаву, состоящему их страхов и надежд, до конца их так и не отпускало. Им казалось, что на жест одного должен ответить, продолжая его, жест другого. Опасность, которой они только что избежали, еще более серьезная, чем все те, какие до сих пор им пришлось пережить, делала их инстинкт выживания более слитным, более единым, чем обычно.

– А как же так получилось, что вы заснули? – воскликнул Марбо. – Мне казалось, что у вас у обоих зоркий глаз.

Они опять встретились взглядами, но на этот раз чтобы тотчас друг от друга отвернуться. Мысль, беспокоившая их там, наверху, в бледном небе, и прерванная первыми стрекочущими залпами огня, овладела ими снова.

Мори подумал:

«Почему в письмах Элен после возвращения изменившегося Эрбийона таится беспокойство?»

А Жан:

«Клод меня уже подозревает?»

Эта навязчивая идея часто во время полета притупляла остроту их внимания и чувств. Только вот как признаться в этом Марбо? Оба ответили неопределенным жестом.

Они пошли к своему бараку, по пути машинально обсуждая бой. Волнение, овладевшее их телами, рассеивалось медленно. Однако эта в определенном смысле механическая общность вовсе не могла сгладить неловкость, возникавшую между ними, когда они находились вместе, и только увеличивала ее, поскольку им было еще труднее утаить друг от друга некоторые движения души, которые хотелось бы сохранить в тайне.

В этот час приносили письма в столовую. Конверты своими яркими тонами украшали стол. Еще от двери они различили те, что предназначались им, и Эрбийон стиснул челюсти, чтобы не выдать ни малейшего волнения, которое охватило все его существо: на столе, почти рядышком лежали два письма от Денизы: одно – для Клода, другое – для него. Хотя его собственное и было подписано измененным почерком и на другой бумаге, он подумал, что Мори этим обмануть не удастся. Он стремительно, прежде товарища, подлетел к столу. Схватил свое письмо и воскликнул:

– После опасности это так приятно!

Затем, желая поскорее отделаться от конверта, который судорожно сжимали пальцы, он распечатал его, резко смял и бросил под стол.

Он уже собирался пойти в свою комнату, как Мори задержал его.

– Не желаете ли немного согреться? – спросил он, указывая на бар.

Затем с грустной иронией добавил:

– В моем присутствии вы превращаетесь прямо-таки в трезвенника.

На молодого человека накатила глубокая грусть. Должно быть, его товарищ действительно разуверился в их дружбе, если решил оживить ее таким грубым способом, который еще недавно ему самому претил, но у него не хватило сил отвергнуть этот жалкий призыв.

Тем временем радость оставаться среди живых, подсознательно владевшая ими, на время ослабила их взаимное смущение. У выпитого ими вина вкус казался более терпким, чем обычно; примитивная обстановка столовой дарила необычное ощущение домашней безопасности.

Мори, до сих пор откладывавший чтение, которого ему было достаточно, чтобы увидеть мир по-иному, распечатал письмо своей жены. Эрбийон, погруженный в животно-блаженное состояние, мечтал.

Почувствовав взгляд Клода на своем лице, он поднял голову и вздрогнул, не сумев взять себя в руки. Черты Мори несли на себе отпечаток ужаса, смешанного с такой жаждой утолить свое любопытство, что Жан, сам того не желая, спросил:

– У вас плохие новости?

– Зачем вы меня об этом спрашиваете? – воскликнул Мори.

– У вас такой расстроенный вид.

Клод спрыгнул с табурета, на котором сидел и принялся ходить по столовой. Жану были хорошо знакомы эти хождения взад и вперед плохо отрегулированного автомата, чтобы подавить слишком сильное волнение. Когда Мори остановился, ему уже удалось придать своему лицу выражение спокойствия.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Просто снаряды вывели меня из равновесия.

Он снова углубился в чтение, но при этом только делал вид, что читает, к тому же слишком быстро, как плохие актеры в театре, которые слишком грубо притворяются, что впервые натыкаются на уже известную им фразу. Внезапно он сказал:

– Элен спрашивает меня о вас.

Эрбийон очень медленно проглотил вино, уже находившееся у него во рту.