Происшествие с Андресом Лапетеусом - Пауль Куусберг

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Оскар Пыдрус хотел навестить Андреса, но его не пустили. Сестра объяснила, что состояние директора Лапетеуса по-прежнему тяжелое. Врачи до сих пор не уверены в дальнейшем. Сестра не сказала Пыдрусу, что больной сам никого не хочет видеть. Она говорила только о том, что повреждения, полученные им, очень серьезны и пострадавший не должен утомляться. Работникам милиции и то разрешили пробыть у него всего двадцать минут. Даже если бы Реэт не просила сестру скрыть, что директор Лапетеус не желает принимать посетителей, сестра никому не стала бы об этом сообщать. Она сочувствовала Лапетеусу, который был образцовым больным. Он не сердился и не капризничал, ни на что не жаловался, хотя даже самые простые процедуры были для него мучительны, — он страдал от сильных приступов боли и постоянной нехватки кислорода. Ни на что не жалуясь, он позволял делать с собой все, что врачи считали нужным. Сестры не понимали, почему Лапетеус не принимает гостей. Обычно больные, которые находятся между жизнью и смертью, хотят видеть близких людей. А Лапетеус не принимает даже свою жену.

Реэт объяснила сестрам, что трагическое несчастье потрясло директора Лапетеуса до глубины души. Он расстроен и осуждает себя. А вообще-то он железный человек, с огромной силой воли, всегда помогавший своим друзьям и относившийся ко всем очень доброжелательно. Когда он преодолеет свою душевную травму, он сам позовет к себе товарищей. И тогда он поблагодарит всех, кто скрыл от чужих глаз минуты его слабости. Сестры поняли. Они относились с сочувствием к жене Лапетеуса, глаза которой были полны грусти и слез.

— Он действительно железный человек, — говорили сестры. — Мы причиняем ему боль, беспокоим и мешаем, а он все переносит молча. Грех желать лучшего больного, чем директор Лапетеус. — По примеру Реэт и они привыкли называть Андреса Лапетеуса директором.

— Когда мне прийти? — спросил Пыдрус.

— К сожалению, не могу сказать вам ничего определенного. Позвоните через неделю. Все зависит от состояния здоровья директора Лапетеуса.

Пыдрус задумался.

— Цветы мы примем, — улыбнулась сестра.

— Передайте ему привет от Оскара и Хельви. Если вы позволите, я напишу ему несколько слов.

— Пожалуйста.

Пыдрус написал что-то на листке блокнота и подал сестре записку и букетик альпийских фиалок.

Вечером они с Хельви опять говорили об Андресе Лапетеусе.

— Его состояние все еще тяжелое, — сказал Пыдрус.

— У Андреса очень крепкое здоровье.

— Что-то выбило его из колеи. Иначе он не поехал бы ночью в город. Он очень уравновешенный человек.

— Я считала, что хорошо знаю Лапетеуса, но, выходит, сущности его я так и не уловила.

— Почему он пригласил нас к себе?

— Что его ожидает?

— Будь я судьей, я попал бы в дурацкое положение. Тут и майор Роогас не знает, что сказать.

— Когда-то я его очень уважала.

Пыдрус не ответил.

— Ты ведь знаешь это.

Он спросил себя: уж не любит ли она снова Лапетеуса? Несчастье могло разбудить то, что казалось давно угасшим.

— Тебе следовало бы его проведать, — заметил Пыдрус.

Хельви инстинктивно почувствовала, почему он так сказал.

— Ни один из нас не может заново начать прошедшее. Да я сейчас и не хотела бы этого. Но мне жаль его.

— Сестра посоветовала позвонить через неделю. Быть может, тогда ему станет лучше, — сказал Пыдрус. — В больнице он пробудет еще несколько месяцев.

— Поправится — переведут в тюрьму.

— К виновникам аварий закон суров. А он еще и пьян был. Но Лапетеуса защищает вся его жизнь. И состояние здоровья…

— Одно время я считала Андреса карьеристом.

— Карьеристом? Кто знает. Возможно, он просто…

Пыдрус запнулся. Вдруг обнаружил, что знает Лапетеуса все же поверхностно.

— И я не сумела бы написать ему характеристику, — сказала Хельви.

— Мы чертовски плохо знаем друг друга, — задумчиво заметил Пыдрус. — Тебе не кажется, что мы стали судить о людях по внешним приметам. Тех, кто дерет глотку на собраниях, привыкли называть принципиальными людьми. При этом никто не замечает, как часто такие громогласные товарищи меняют свою точку зрения. О тех, кто нормально выполняет свои рабочие обязанности, пишут, что у них большое чувство ответственности и долга. Прилежно посещающий собрания — это товарищ, активно принимающий участие в общественной жизни. Того, кто всегда вторит представителям вышестоящих органов и никому не возражает, того титулуют верным защитником основной линии. А кто осмелится в чем-то усомниться, тот уже политически незрелый. И так далее. У нас то ли нет времени, то ли желания вникать глубже…

Хельви тепло посмотрела на Пыдруса.

— Увидеть недостатки легко. Избежать их — гораздо труднее.

Пыдрус рассмеялся.

— Я терпеть не могу типов, которые из-за бедности духа или тупости любят пришпиливать людям шаблонные этикетки: «принципиальный», «с чувством долга», «политически зрелый», «политически мало развит», «ревизионист», «догматик» и тому подобное. Но я и сам не свободен от этой болезни. Между прочим, ты все же годишься в партийные работники.

— Я в этом не уверена. Звание партийного работника — это что-то очень большое. Хотя я видела среди них и мелких, поверхностных людей без внутреннего огонька, и просто казенных чиновников. Нет, не хотелось бы стать такой же.

Какое-то время оба молчали. Тишину нарушила Хельви.

— Ты считал Андреса своим другом?

— После обороны развалин, пожалуй, мы были друзьями. В мирное время отошли друг от друга.

— Я любила его.

И снова у Пыдруса возникло ощущение, что Лапетеус еще немало значит для Хельви. Это задело его.

— Я написал ему: «Выше голову, Андрес!» А внизу: — «Хелшви и Оскар».

— Ты ему говорил о нас?

— Да.

— Это хорошо, что он знает. Я схожу его проведать.

Пыдрус подумал, что если бы Лапетеус женился на Хельви, тогда, наверно, многое было бы по-другому.

Дни Андреса Лапетеуса походили один на другой. Он почти неподвижно лежал на постели с приподнятым изголовьем. Когда его увозили на перевязку и привозили обратно, он оставался каким-то застывшим. Казался отупевшим, совершенно равнодушным к тому что с ним происходит.

Поправлялся он очень медленно.

Сестры и санитары говорили между собой, что Лапетеус и не хочет выздороветь. Мол, он из ревности убил своего друга и едва не погубил жену. Теперь его грызет совесть. Что он сам судил себя и приговорил к смерти.

И врачи считали, что психическое состояние больного тормозит его выздоровление.

С неизменной последовательностью Лапетеус требовал, чтобы к нему никого не пускали. И всех знакомых выпроваживали из больницы.

Письма он велел нераспечатанными класть в ящичек тумбочки. Лишь сложенный листок из блокнота Пыдруса он держал в своих восковых пальцах, время от времени поднимал его ближе к глазам, читал и потом снова опускал руку. Немного погодя читал опять. И еще раз…

Вечером он спросил у сестры, которая передала ему письмо Пыдруса:

— Их было… двое?

Сестра не сразу поняла.

— Тех… кто это… мне прислал?

Лапетеус с трудом шевельнул рукой.

— Ах, записку. Ее и цветы попросил передать мужчина. Такой, среднего роста, плотный товарищ. Примерно ваших лет, но пониже ростом. Хорошо одет. Короткое пальто, какие сейчас в моде. Серьезный человек. Он был один. Сочувствовал вам от всего сердца. Разве он не подписался под запиской?

Лапетеус не ответил.

Сестра подождала. Увидев, что больной вновь застыл в своем обычном безразличии, ушла из палаты.

В воображении Лапетеуса возникла картина высоко поднятой женской руки…

Ярко освещенный просторный зал. Тесно сидящие люди. Их затылки и спины. И вытянутая над головами рука. Белая, округлая, обнаженная до локтя женская рука.

Картина привиделась настолько ясно, что Лапетеус почувствовал, словно он сидит в том же зале, рядов на шесть-семь позади женщины, так уверенно поднявшей руку…

Его собственные руки на синем больничном одеяле задвигались. Он заметил, что они стали беспокойными.

Видение исчезло.

Взгляд опустился на листок из блокнота, и Лапетеус подумал, что тогда у Пыдруса блокнот был большего формата. Еще несколько раз перед глазами возникала та же рука. Затылки, спины и над ними голая рука. И ощущение, что он находится в зале собрания.

Пытался думать о другом. Вероятно, приказ уже подписан. Более недели тому назад он послал в совнархоз заявление об освобождении его от работы. Послал сразу, как только пальцы смогли держать авторучку.

Дальше мысли перескочили на Пыдруса.

Пыдрус пришел один…

Рука. Затылки, спины, высоко поднятая рука. Рука, заслонившая все остальное…