Происшествие с Андресом Лапетеусом - Пауль Куусберг

Лежавший промолчал. Затем вдруг спросил:

— Вы были на похоронах?

— Да — Каартна, Пыдрус, Паювийдик и я. Меня просили передать вам привет от всех.

На момент лицо Лапетеуса оживилось.

— Спасибо.

Роогас хотел было уже подняться, но Лапетеус спросил:

— Как… с моей женой?

— Она поправляется. Через неделю выйдет из больницы.

— Вы знали в свое время Реэт Силларт?

— Очень поверхностно.

Ничего другого майор Роогас ответить не смог…

ГЛАВА ШЕСТАЯ

По рекомендации Андреса Лапетеуса Лаури Роогаса назначили на работу в Вильяндиский леспромхоз. Уладив это дело, Лапетеус почувствовал себя хорошо. После некоторого колебания позвонил Хельви и с удовлетворением услыхал в ответ: «Я не сомневалась в тебе». У Лапетеуса осталось впечатление, что этими словами Хельви хотела дать понять гораздо больше. «Похоже, что она примирилась с положением, — подумал Лапетеус. — В конце концов, я был не первый у нее». Гнусная мысль. Лапетеус ощутил это и заверил себя, что Хельви замечательная женщина и очень хорошо, что они опять могут разговаривать друг с другом и при этом ничто не скребет за сердце.

«Она преодолела это».

Лапетеус хотел, чтобы так оно и было, и убедил себя поверить в это.

Он позвонил Пыдрусу и Хаавику, послал записку Паювийдику, чей адрес поручил выяснить инспектору по кадрам.

Ресторан, куда Лапетеус повел своих товарищей, гудел как улей. Оркестр все время играл одно и то же. Видимо, кто-то платил.

— Пригласил бы вас домой, но у меня тесно, — сказал Лапетеус. — К тому же и хозяйки нет, некому все сделать, приготовить, мать болеет.

— А я думал, что ты с Каартна свадьбу сыграешь, — произнес Паювийдик.

Лапетеус многозначительно улыбнулся.

— Мы с Хельви решили по-другому. Свадьбы не получилось, но дружба осталась. Порой бывает и так. Между прочим, недавно мы с ней устроили на работу майора Роогаса, что было не так уж просто.

Он подробно рассказал Хаавику и Паювийдику о Роогасе и о том, что теперь последний работает в Вильянди.

— Роогас честный человек, — заметил Пыдрус. — Не понимаю я Юрвена.

Настроение у Лапетеуса все поднималось, он подумал, что теперь никто не может указать на него пальцем.

Паювийдик сказал:

— У меня даже дух захватило, когда Роогас в тот раз спросил: «Нет ли где-нибудь бесхозного автомата или винтовки?» Шапку долой перед таким человеком! Что-то не пойму я, какой это штуковиной взвешивают людей призванные и назначенные деятели. Ты, капитан, все же настоящий гвардеец.

— Да уж те, кому доверены весы, свое дело знают, — Хаавик выразительно посмотрел на остальных и перевел взгляд на танцующих.

Ему было скучно. В ресторане, правда, появлялись все новые посетители, но женщин, которые заинтересовали бы его, он не находил. При этом думал: продолжаются ли отношения Андреса с Хельви? Возможно. Но, несмотря ни на что, он не верил Лапетеусу.

Паювийдик с издевкой заметил:

— Шутник, ты думаешь, что если бог дает должность, так он и разумом наделяет?

Хаавик не терпел Паювийдика, в его присутствии несколько терялся. Он сделал вид, что не расслышал.

— Тебя послушать, так создается впечатление, что ты делишь человечество на две части, — ответил за него Пыдрус. — На начальство, или на дураков, и на подчиненных, или умных.

Хаавик захохотал. Засмеялся и Паювийдик.

— Это не совсем так. Тупицы есть и среди руководителей и среди руководимых. Процент болванов там и тут примерно одинаков. Но дурость отдающих приказы видна дальше, чем глупость выполняющих приказы. Вот в чем дело. Я бы хотел, чтобы на высоких постах находились только такие люди, которые могут поделиться умом. А кое-кто из тех, кто со рвением лезут вверх, забывают, что чем выше ты взберешься, тем ясней видна скудность твоего умишка. Я что, опять глупости говорю, Виктор?

— Твои уста, о Соломон, источают мед высочайшей мудрости!

— В нашей системе Роогас пойдет далеко, — произнес Лапетеус.

— Когда я вижу, как у нас порой дела делаются, чертовски не по себе становится, — заговорил серьезно Паювийдик. — Возьмем строительство. Ведь, паршиво строим. Меня один из помощников министра, недолго думая, обозвал подголоском капиталистов. Я посмел сказать ему в глаза, что раньше строили лучше. Почему? И моя башка понимает: дома растут как грибы, а опытных каменщиков, плотников, маляров, водопроводчиков не хватает. Значит, что надо предпринять? Выучить хороших мастеров. Чтобы лет через пять-шесть их было достаточно. И ценить людей, у которых золотые руки, чин чином оплачивать их работу. Окружить вниманием и заботой, как ты, Виктор, в газете пишешь. Начальники поют то же. А в действительности пытаются выполнить план с летунами, собранными со всего света. Из себя это выводит.

Лапетеус огляделся и посоветовал:

— Немного потише, браток.

Водки пили мало. Хаавик время от времени танцевал. Говорили о разном. Лапетеус все время вспоминал военные годы, а Паювийдик снова и снова переводил разговор на настоящее.

— Нам нужно невероятно много сделать, — говорил он, войдя в азарт, — Прямо до умопомрачения. Посмотрите на Таллин! Полно развалин и мусора. А Нарва — вспомнить страшно. Тарту — не хочется и думать. Все нужно отстроить. Кто это должен сделать? Мы, гвардейцы. Я говорю не только о строителях — о всех нас. Мне чертовски больно смотреть на развалины. Но знаете, одно радует. Что так много работы. Когда все будет восстановлено, и тогда мы будем тонуть в работе. Это дьявольски хорошо ощущать. До лета сорокового года я только и знал, что искал работу. С тех пор как перестал быть ребенком. Думал: счастье человека в работе… Так я думаю и сейчас, хотя работы теперь столько, что всякие рвачи только хихикают. Что ты косишься, адъютант? Говори, печать!

Пыдрус слушал с интересом.

Хаавик подмигнул Лапетеусу.

— Что за счастье приносил тебе труд при капиталистической формации? — сказал он свысока. — В обществе, основанном на эксплуатации, труд всегда — рабский труд. В период построения социализма все, конечно, обстоит совсем иначе. Теперь труд стал делом чести, доблести и славы. Вдави эту элементарную истину себе в башку.

Паювийдик захохотал.

— С какой страницы какой брошюры ты это читаешь и списываешь? И вообще, ты, формирователь общественного мнения, знаешь ли, что такое труд? Труд, создающий материальные ценности. Видишь, и я кое-какие словечки знаю. Удивительно, увереннее всех о работе говорят те, кто сами-то и палец о палец не стукнули.

Хаавик развел руками. Взгляд его, обращенный к товарищам, говорил: ну как ты разъяснишь теоретические истины зубоскалу, который еле-еле окончил шесть классов и во время войны каким-то образом получил сержантские нашивки?

— Дорогой оракул правды, — не успокаивался Паювийдик, — не относи к себе того, что я сейчас скажу, о присутствующих ни один разумный человек не говорит. Должен признаться вам, гвардейцы, что я не перевариваю деятелей, которые, услыхав где-то, что труд в классовом обществе — рабский труд, теперь повторяют это до бесконечности — устно и письменно. В другом месте они вычитают, что труд в Советской стране — это дело чести, доблести и славы, и долдонят так, что слушать тошно. Еще пытаются поучать тебя! Поднимают уровень твоей идейно-политической сознательности! Да шут подери, что я, этого сам не знаю! Но я знаю и другое. Что весь мир держится на труде и что если человек — человек, то он всегда ценит хорошую работу и радуется хорошей работе. Прозит, друзья!

Хаавик пошел танцевать.

— На плечи нашего поколения легли гигантские задачи, — вставил Пыдрус. — Главное, чтобы мы правильно понимали цель своей жизни.

— Цель моей жизни… — Паювийдик задумался. — Нет, я не умею этого выразить, — признался он. — На фронте я мечтал о многом. О жирных щах. О пышной бабенке, с которой ты спишь между чистыми простынями. О хорошей выпивке этак в «главу государства»[10].

Он расхохотался и не договорил.

Андрес Лапетеус почувствовал, что и он растерялся бы, доведись ему отвечать о цели своей жизни.

— Кое-кто из тех, что считают умным повторять все, что предписывают авторитеты, вроде… тот выпалил бы с ходу: цель моей жизни — коммунизм.

— А тебе коммунизм не по нутру? — спросил Пыдрус.

— Будь мне коммунизм не по нутру, разве я не сумел бы в начале войны смыться в кусты? Сейчас топтал бы мостовые Стокгольма или Торонто. Коммунизм — это, как бы тебе сказать, конечная цель для всех. То, что нас объединяет. Но в этом у каждого должна быть своя личная часть. Каждый должен знать, что нужно делать именно ему. Сумма этих частей и дала бы общее. Коммунизм. Мы, бывает, много галдим, так что в ушах гудит, а дел маловато. Но коммунизм без дел — пустая болтовня.

Андрес Лапетеус снова подумал, что он и впрямь оказался бы в затруднении, если бы ему пришлось ясно высказать, к чему он стремится, в чем смысл его жизни. Конечно, он смог бы рассуждать о социализме и о счастье народа, но так мог бы говорить любой, кому приемлем советский строй. А слова Паювийдика о личной части каждого — это, похоже, не пустая болтовня.