О времени, о душе и всяческой суете - Джон Браннер

чепухи). Он шагал прямо, что для многих было бы невозможно; он приковывал к себе взгляды. Начать с того, что он был… немолод. Остальные посетители Ярмарки в большинстве своем были молодыми. Юность – хаотичное время. Остальные пытались повторить свою юность и были заняты невозможностью воссоздать ничего, кроме осознания, что скорость им уже не по силам, не понимая, что если бы молодые люди, которым они так завидовали, обладали самосознанием более старшего поколения и поменьше демонстрировали ложную гордыню, они бы тоже признали, что скорость трудно вынести, тем более получить от нее удовольствие.

На него смотрели недолго. Потом люди каким-то образом забывали о морщинах на его на лице, о седых висках. Они поглядывали на его плечи и читали в водянистых синих глазах цель – непонятную, а значит, ее следовало избегать, бояться, ненавидеть. Он выглядел опасным. Так ему удавалось идти по Ярмарке по прямой. Для большинства мужчин это было бы невозможно, для женщин – немыслимо, ведь повсюду поджидали молодые люди, готовые произвести на женщину впечатление, схватить ее, небрежно раздавить и – если тоска достигла пика – швырнуть, словно мелкую рыбешку, обратно в поток, несущий денежную кровь к органам Ярмарки – паровым органам, электронным органам, псевдочеловеческим органам, таким как глотки орущего великана, который своим ревом, рокочущим по всем окрестностям, призывал прийти и развлечься, пускай здесь нечего есть, кроме соленых орешков и попкорна, и нечего пить, кроме молочного коктейля (поправка: коктейля из соевого молока; на Ярмарке все дорого, но не безумно, иначе приток крови замедлился бы), ибо завтра мы умрем. Ну а если не завтра, то послезавтра или еще через день.

«Я не должен быть здесь, – вдруг подумал Джевонс. – Это место для тех, кто не умеет думать и должен действовать. Я же могу действовать, но должен думать. Зачем я пришел, в конце концов? В поисках ответа? Если так, то на какой вопрос?»

– Тебе одиноко, милый?

Господи, неужели у нее все так плохо, что она ищет партнера прямо здесь, на Ярмарке? Видимо, да.

– Иди к черту.

«Очевидно, вот мой ответ, – подумал Джевонс. – Если когда-нибудь найду вопрос, в котором хотя бы столько же смысла, сколько в ее вопросе».

Он достиг подножия винтового эскалатора, направлявшего поток на верхний уровень Ярмарки – уровень движущейся дорожки, которая сама по себе служила развлечением, сама по себе стоила денег за входной билет, если человек молод и ловок и обладает быстрыми рефлексами. Внешняя полоса опоясывала Ярмарку на скорости пять миль в час, но внутренняя выдавала все пятьдесят. В основном эскалаторы двигались горизонтально. Но вас могли согнать, если вы шли на второй круг по Ярмарке; место, где вы стояли, запоминало ваш вес и убеждало вас посетить какой-нибудь киоск вместо транспортного устройства. Игра заключалась в том, чтобы удержаться на ногах, когда вас пытались столкнуть на скорости в пятьдесят миль в час, после того как вы уже прошли один круг.

Или так он слышал. В дни его молодости Ярмарка была менее замысловатой. Осторожно, Джевонс! Ты начинаешь честно признавать свой возраст! (А почему бы и нет? Потому что, если вспомнить, что ты здесь уже так давно, придется признать, что ты виноват: весь этот механический переполох, уничтожающий время, эти лихорадочные поиски временной нирваны – все это твоих рук дело. Это ты виноват!)

Хорошо, признай свой возраст относительно времени, но не в плане старческого слабоумия. Винтовой эскалатор бросил ему вызов, и он оттолкнул юношу в черном, за плечом которого под одеждой просматривался пистолет. Видимо, одна из этих современных пластиковых моделей, иначе сканеры на входе отобрали бы его. Джевонс едва успел бросить резкое, неискреннее извинение в ответ на дуло возникшего в руках у мальчишки пистолета; спираль вывела его из поля зрения и дальности до того, как побелевший палец сумел нажать на спусковой крючок, но до него донесся крик сопровождавшей стрелка разочарованной девушки:

– Че ты этого не сделал, а? Че? Думаешь, я хочу все время слоняться с ублюдком, которого шпыняют, как какого-то…

Обратная перистальтика эскалатора вытолкнула его, словно рвоту через желтогубый рот, на верхний уровень. Теперь Ярмарка окружала его со всех сторон, бурля и вскипая подобно разъяренной воде. Шум усилился вдвое. Через дорогу от него толпа расступилась, и источник криков и неистовой музыки стал очевиден: группа девушек в откровенных костюмах громоподобно играла на сверкающих латунных рожках, а одна из них выстукивала непрерывный ритм на чем-то вроде оснащенной усилителями ударной установки. Девушка была толстой; она вся тряслась. Толстый старик в соседнем киоске смотрел на нее и содрогался от передавшегося ему похотливого экстаза, то и дело прерываясь на громкие призывы посетить его собственное шоу.

Разделенная на сегменты дорожка шириной в сто футов бежала мимо. Когда-то – не так давно – он обладал достаточными рефлексами, чтобы выполнить невозможные маневры на самолете весом в десять-двадцать тонн футах в пятидесяти от земли. Будто во сне, он сделал шаг вперед, приноравливаясь к колебаниям и ряби дорожки, как танцор, подстраивающийся под неуклюжего партнера. Впереди дорожка пыталась столкнуть девушку, завершившую круг. Ей удалось продержаться на вздыбившемся участке секунд десять, прежде чем тот сбросил ее, и она с криком покатилась под ноги мужчинам на сегменте, который двигался на скорости сорок миль в час. Один из мужчин резко ударил ее ногой, а потом они скрылись из виду.

Пошатываясь, девушка направилась к краю, но тут ее схватил за руку дядюшка в костюме шута, по сравнению с которым патрулирующие Ярмарку люди казались лишь мрачной шуткой.

– Никак прокатиться надумала? Знаешь же, что это для того, чтобы попасть куда-нибудь в другое место, а не вернуться назад?

Девушка разрыдалась. Потоки слез размазали ее густой макияж. Дядюшка повернулся, чтобы скинуть ее с дорожки, но к тому времени Джевонса уже унесло так далеко, что больше он их не видел.

Да тебе-то какое дело, свирепо спросил он себя и тут же понял, что ответ таится в волнующем ритме роликов у него под ногами, в том, как подрагивание и скрип какого-нибудь изношенного, несмазанного подшипника нарушает гладкий ритм движения, овладевая им, проникая своей упругостью в кости его тела, убеждая сделать то или это…

…и он двигался по бегущей на скорости в пятьдесят миль в час полосе, как будто с детства на ней катался, на каждом переходе впитывая в себя еще по десять миль в час, не дрожа и не спотыкаясь.

Вот нужное место, подумал он, наконец твердо встав на центральной полосе. Хорошо, теперь