Архивы Дрездена: История призрака. Холодные дни - Джим Батчер

времена, когда спальня десять на десять футов не считалась зазорной для хозяев, а на кроватях спало по нескольку детей. Въехав, Мёрфи обшила фасады сайдингом, поставила новые окна и утеплила стены, так что домик, похоже, готов был спокойненько простоять еще сотню лет.

На улице перед домом Мёрфи стоял низкий, дорогой черный седан, шины которого утонули в снегу на несколько дюймов. В этом квартале относительно дешевого жилья он выглядел не более естественно, чем колесница с карнавала на День святого Патрика с танцующими лепреконами на палубе.

Сэр Стюарт посмотрел на меня, бросил взгляд на улицу и нахмурился:

– Что-то не так, Дрезден?

– Тачка какая-то неправильная, – ответил я.

Морти оглянулся на меня, и я ткнул пальцем в черную махину.

Он изучающе посмотрел на нее и кивнул:

– Угу. Немного странно видеть такую в квартале вроде этого.

– А что? – удивился сэр Стюарт. – Нормальная машина, удобная. Автоматическая коробка…

– Дорогая, – пояснил я. – Такие в непогоду просто так на улице не бросают. Стоит хоть раз проехать мимо машине, посыпающей дорогу песком с солью, и увидите, что станется с полировкой и краской. Поезжайте дальше, Морти. Вокруг квартала.

– Да-да, – раздраженно отозвался Морти. – Я же не идиот.

– Оставайтесь с ним, – попросил я сэра Стюарта.

А потом сделал глубокий вдох, вспомнил, что я бестелесный, и решительно сунул ноги сквозь пол машины. Ноги ушли в снег по щиколотку, а тело неприятно защипало, когда материальное тело машины проходило сквозь меня. Я собирался просто встать на ноги и остаться на месте, пока машина не проедет дальше, но как-то забыл о таких штуках, как скорость и инерция, поэтому кубарем покатился следом за машиной и остановился только тогда, когда врезался в сугроб перед соседним домом. Это оказалось болезненно, и я, лязгая зубами от холода, поспешно выбрался из сугроба.

– Н-нет, Г-гарри, – напомнил я себе, крепко зажмурившись. – Эт-то в-все иллюзия. Это все твое сознание выстраивает сообразно твоим привычкам. Но ты вовсе не врезался в сугроб. Ты этого не можешь. И в снегу изваляться тоже не можешь. А тем более не можешь промокнуть и замерзнуть.

Я сосредоточился на этой мысли и на произносимых словах, вложив в них всю свою волю, как делал раньше, призывая духа или призрака, потом открыл глаза.

Снег, облепивший меня с ног до головы, исчез. Я стоял рядом с сугробом совершенно сухой, кутаясь в свой кожаный плащ.

– Ну что ж, – заметил я сам себе. – Вот так-то лучше.

Я сунул руки в карманы и, не обращая внимания на продолжавший идти снег и ровный северный ветер, зашагал через розовый палисадничек бабули Мёрфи к двери. Поднявшись на крыльцо, я собрался было постучать, как проделывал это столько раз в прошлом.

И тут произошли сразу два события.

Во-первых, моя рука застыла, не коснувшись дерева. Так близко, что два листика писчей бумаги между костяшками пальцев и дверью вы, возможно, и просунули бы, но уже три – никак. А еще я услышал приглушенный, но вполне различимый звук соприкосновения, хотя, как я и сказал, до двери дотронуться не смог. Во-вторых, полыхнула вспышка – и что-то вроде электрического разряда пронзило мою руку, ударив в позвоночник и отшвырнув прочь с крыльца.

Несколько секунд я лежал в снегу, оглушенный. Я попытался еще раз убедить себя, что все это мне только мерещится, однако ощущение реальности – настоящей, жесткой, неоспоримой, реальной реальности – оказалось сильнее. Не сразу, но я все-таки пришел в себя и сел. Еще некоторое время у меня ушло на то, чтобы сообразить: меня поразило нечто, специально запрограммированное, чтобы задерживать пытающихся проникнуть в дом духов.

Дом Мёрфи защищали обереги; его естественный порог использовался в качестве основы для других, более агрессивных систем защиты. И пусть от меня оставалась лишь тень моего прежнего «я», все же я еще был чародеем настолько, чтобы распознать свои собственные чертовы обереги – или, по крайней мере, чьи-то другие, очень на них похожие.

Дверь отворилась, и на улицу выглянула Мёрфи. Ростом она заметно ниже среднего, зато вылеплена из упругой стали. Свои золотистые волосы со времени нашей последней встречи она постригла коротким ежиком, и та же решимость читалась в напряжении шейных мышц, в упрямо выставленном подбородке. Одета она была в джинсы и клетчатую рубаху поверх синей футболки; в руке сжимала свой полуавтоматический пистолет.

От одного ее вида все внутри меня болезненно сжалось.

На меня разом нахлынула целая волна воспоминаний – начиная с первой нашей встречи по делу о пропавших без вести много лет назад. Я тогда работал ассистентом другого частного детектива, а Мёрфи – простым следователем. Все наши тогдашние споры и недопонимания, каждое подшучивание и остроумная реплика, каждый момент откровения и доверия, что медленно, неохотно, но все-таки зарождалось между нами, – все это ударило в меня с силой тысячи пушечных ядер. И конечно, последняя наша встреча, когда мы стояли на палубе катера моего брата, стояли у грани, которую до сих пор не позволяли себе переступить…

– Кэррин, – окликнул я едва слышным шепотом.

Мёрфи едва заметно нахмурилась и продолжала стоять на морозе, напряженно шаря взглядом из стороны в сторону.

Глаза ее скользили по мне, мимо меня, сквозь меня, не задерживаясь. Она не видела меня. И не слышала. Мы теперь принадлежали разным мирам.

Осознание этого оказалось неожиданно болезненным.

Прежде чем я успел собраться с мыслями, Мёрфи снова закрыла дверь. Я услышал, как щелкнуло несколько замков.

– Полегче, дружище, – услышал я спокойный, негромкий голос сэра Стюарта. Он наклонился и ободряюще положил руку мне на плечо. – Не спешите подниматься. Это больно. По себе знаю.

– Угу, – пробормотал я, кашлянул и поморгал, стряхивая с ресниц слезинки, которые никак не могли быть реальными. – Почему?

– Я же говорил. Воспоминания здесь – все равно что жизнь. Жизнь и сила. Вид тех, кто был тебе дорог, пробуждает воспоминания столь сильные, каких не дано испытать смертному при жизни. К этому приходится привыкать.

Я обхватил руками колени и опустил на них подбородок.

– Долго?

– Как правило, – мягко произнес сэр Стюарт, – до тех пор, покуда те, кого ты любишь, сами не преставятся.

Я поежился.

– Угу, – повторил я. – Что ж, на такое у меня нет времени.

– У вас, Дрезден, вообще ничего нет, кроме времени.

– Но у троих моих близких его нет, – с резкой горечью возразил я. – Они пострадают, если я не сделаю все как надо. Если не найду того, кто меня убил. – Я закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Воздуха я при этом в легкие не