Газета Завтра 217 (56 1998) - Газета Завтра

Стрижев вырос на границе лесов и степи - в тех местах когда-то проходила засека от крымчаков. В детстве как цветок поворачивал он голову по ветру и видел: поля хлебные, большаки и - высоченное небо подстепья, без леса зацепиться глазу не за что. Маленьким он боялся пристально смотреть на небо: сейчас протянется рука, выхватит его с земли и поднимет высоко-высоко… Так жили: Бог - всего в семи шагах, и пешком можно взойти к небу. Так живет он, всю жизнь восходит по той лестнице, что “стоит на земле, а верх ее касается неба”.

Вокруг их села леса не было, лишь по краям речки рос ивняк. Дров или угля взять было неоткуда, поэтому печь топили торфом. Всей деревней с утра до ночи рыли камышовую яму, одиннадцать штыков лопаты вглубь, только там - нужный слой, пока дойдешь до него, замучаешься. Тут же торф надо нарезать полосами, чтобы можно было на ломти делить. Потом каждый тащил тяжеленные куски себе по дворам. Торф был плохой, дым от него шел сизый, вонючий…

…Божье и дьявольское - все вращается вокруг крестьянского Древа мира, посаженного в час рождения за околицей. К Богородице молитва возносится, Илья-пророк нехристей карает, черти недалекого путника с пути сбивают, крутятся в столбе вьюги, домовой страшит, на душу давит, колдунья поперек жизни сглаз кладет, знахарь тайнами на ноги поднимает, - иррациональность вторгается в быт, раздвигает границы, делает человека более осторожным, приглядчивым.

Стрижев еще успел застать родной храм, стал последним крещенным в селе, и тут же храм обезобразили, загадили, сделали клуб для горлопанов. И колокола поскидывали со звонниц, и в районных малотиражках-подтиражках глумились над верой, издевались над стариками. Власть отбивала у людей всякую охоту к благоукрашению; даже наличники с окон ободрали - так и валяются по сей день по сараям.

Темнота спасла людей от разложения “культурой”, оставила их чистыми, непообносившимися. Не забитый грамотностью, не придавленный образованщиной, крестьянин от века был просвещенным - светом Христовым. На него изливались реки учения - в храме. Природные же знания коренились в фольклоре: приметы давали человеку готовое знание в виде сентенций, сказка - мысленная езда - открывала ему весь белый свет, в песнях воспевались духовные подвиги святых вождей, пословицы и поговорки наполняли жизнь смыслом.

В том глухом конце, где жил Стрижев, он стал первым, кто научился читать. В доме было две книги, обе - Евангелия: на русском и старославянском. Лежали книги эти, обернутые платком, чтобы мухи не засиживали. В школу он ходил в дальнее село, за несколько верст. Только ведь война шла, и дети все больше военному делу учились или с бабами и стариками в поле работали. Да грамотность и не требовалась, зачем? Власть сама приходила и отбирала почти все: хоть считай, хоть не считай.

Перед крестьянином раскинулась природа, подножие престола Божьего. Все в ней есть благо: и птахи небесные, и цветы луговые, и дождь, и стужа. Дремучий лес озвучен и расцвечен - в любую погоду; гром летний пугает и вразумляет; поле бескрайнее сгибает в поясе и заботливо кормит. Все необходимо и целесообразно под близким небом, и даже несчастье - хорошо: человека подстегивает в научение, чтобы поворачивался, жил наготове, налегке. Добро хорошенько промокнуть, промерзнуть, проболеть - чтобы выздороветь. Мир крестьянина полон до краев. Все его уголки заселены. Во времени круглый год и вся жизнь расписаны по святцам, в пространстве синий колокол обнимает черную землю, а посредине, в центре мира - сам человек, земледелец, хозяин. Его вселенная - 10 верст вокруг, его дом - пуп земли.

После войны отец нашел работу в Москве и перевез семью к себе. Зимой трое суток ехали они в город на грузовике, в кузове с картошкой. Москва дала Стрижеву то, чего он был практически лишен - учебу: со временем он окончил два института. Однако город оказался трудным местом для жилья, и люди здесь жили трудные - суетливые, поизносившиеся на социальных ветрах, подверженные соблазнам большого города, забитые в клетки квартир, как звери в зоопарке, как невольники в тюрьме. Душой Стрижев так навек и остался - в селе, в полях до горизонта, под огромным небом.

Несущий земную тяготу, кормящийся от плодов и трудов своих, крестьянин ощущает себя равной частью в доме Господнем, не кривит природу, не выцеживает все ее соки и вместо целого куста срезает только одну ветку. Неискаженная человеком природа есть величайшая благость Божья. Как человек растет незаметно, так и познает незаметно, ничему не удивляясь. Не враждуя с природой, крестьянин не особо чувствует ее - он дышит ею как воздухом. Хлебопашец не знает названий трав (ведь и названия костей своих ему неизвестны) и не помнит повадок животных, но берет их по-простому, сколько взаправду нужно, не насильничая - как подарок. И так же со своей жизнью готов проститься, в дар отдать кому-то.

Печататься Стрижев начал поздно - в 30 лет: стал вести в газетах рубрику “Заметки фенолога”, в журнале “Наука и жизнь” - “Народный календарь”. Такого в нашей стране еще не было: со страниц газет полилась жизнь живая, с народной мудростью, с горестями и радостями, запечатленная бессчетными поколениями “в седом слове”. Впервые вышли из тьмы забвения святцы, православные праздники, народное счисление времени. За двадцать лет Стрижев опубликовал на эту тему более трех тысяч газетных статей, пробудив громадный интерес у читателей и вызвав бурю подражаний.

С землей человека связывают растения. Познавать растения нельзя без их согласия. Орудуя ножом и микроскопом, ничего о них путного не узнаешь. С ними нужно разговаривать, их надо лелеять, ласкать, относиться к ним как к равным себе живым существам. Только тогда травы и деревья раскроют свои секреты, выдадут силу земную, спрятанную в их корнях, поделятся светом солнечным, напитавшим их листья, и одарят своими плодами. Поймешь тогда, отчего трава шелестит, и как цветы нектар пчелам отдают, и зачем деревья в своих кронах ветер рождают. И также - с любым существом. Курочка кхвохчет, а мать поет еще не родившемуся ребеночку. Без любви лада не получится.

С 1971 года в “Науке и жизни” под рубрикой “Русское разнотравие” за десять лет Стрижев раскрыл еще один пласт народной культуры - знание о свойствах растений, об их пользе для человека, о великом природном равновесии, в котором всякой травинке найдется место. Каждая статья о том или ином растении создавалась как цельный очерк с особой формой повествования, не похожей на другие. Впоследствии очерки были собраны воедино и изданы отдельной книгой. Она стала первым в мировой литературе целостным научно-художественным произведением о растениях.

Крестьянин на одном языке говорит с Родиной. Его язык - сокровенный друг, истинная речь: в беде позовет он на помощь деревья и траву, большаки и ручьи, кликнет по-ихнему, и каждый кустик примет его, укроет от напасти. Природное слово - то, что зовется диалектом, - глубина, из которой черпает себя национальный язык. Именно таким, русским, - по заточке фраз, по нажиму пера - языком Стрижев написал свою автобиографическую повесть “Из малых лет. Хроника одной души”. Там - год его детской жизни в военную пору, в родном селе. Все - как было по-настоящему: и события, и речь людская. “Подхватишься с хлебушком на улицу, жуешь его, черствый, над горсточкой, и крошки ссыпаешь в рот. Гожо-то как стало, теперь попить из ведра - и можно задать стрекача на выгон. Там уж ребятня возле котла-колдобины кружком расселась, рассказывают наперебой былицы и сказки…”

Написана книга была в 1972 году, а издана только 19 лет спустя. Первыми читателями рукописи стали “вострые мыши”: Стрижев, преследуемый в то время за дружбу с Солженицыным, спрятал свой архив на даче, в сарае, - там он и пролежал кормом для мышей полтора десятка лет. Да и без Солженицына книга никак не вышла бы в то время: уж слишком отличалась правда, в ней рассказанная, от официальной. За правду даже описанные в “Хронике” сельчане на Стрижева не на шутку обиделись: не привыкли, хотели, чтоб подсочинил, подукрасил, чтоб как в “подтиражках” было. Но как можно врать на истинном языке?

Среди покинутых домов метель воет панихиду, наметает сугробы, заносит холодные стены, взвивается и вдруг упирается в человека, неподвижно стоящего, вскинувшего вверх руки. Он один в этом белом мире, он застыл, врос в землю под глубоким снегом, и лицо его - земляного цвета - он будто сроднился с ней кровеносными системами. У его рук высоко в небе сходятся облака и играют ветры, они сжаты в кулаки, и в каждой из них - по огромной белой туче, из которых идет снег. Человек схватил их и не отпускает - так он удерживает небосвод со всеми ангелами и звездами на нем, чтобы не оторвался он от нашей земли, не улетел прочь от нас в пустоту. Его лицо серо, а глаза закрыты: сквозь мрак и стужу он видит рай вокруг.

К нашей земле как привилось издавна православие, так ничем его и не заменишь. Как же иначе, раз вся природа русская Богом дышит? Все иное - завозное, антинациональное, “чужебесие”, которое замытарило человека. Последние десять лет Стрижев пишет почти исключительно на духовную тему: “Угодник Божий Серафим” - о Серафиме Саровском, “Святой праведник Иоанн Кронштадский - в воспоминаниях самовидцев”… От любования “престолом Божьим” он перешел к лицезрению Божьих людей - на сколько ступенек поднялся он по лестнице в небо?