Русалочьи сказки - Наталья Владимировна Иванова

Пила чай, смотрела в окно. И беседовала с психологом.

— Мне же можно хоть тут говорить все как есть?

Психолог сегодня был в клетчатом костюме и похож на Шерлока Холмса. Кивнул.

— Это кабздец. Хуже и не придумаешь.

Повисла пауза, я грела руки о кружку с чаем, за окном шел дождь, причем давно. Люди пробегали редко, под зонтами. Под их ногами хлюпала серая жижа из прелых листьев, смешанных с грязью.

— Если и кончать с собой, то как раз самое время, — грустно продолжила я. — А что еще? Впереди одинокая старость, нищая пенсия, болезни и вот такие пустые, долгие дни…

Глаза наполнились слезами.

— Да и не в этом дело. У меня уже были потери. Когда умерла мама, мне некогда было горевать — муж, ребенок маленький. Хоть и горевала, конечно. Но… как-то это естественно было, нормально. Старшие уходят, младшие остаются. К тому же, я была обижена на маму. Считала, что она сама виновата в своей — такой — жизни. Что не завела себе мужа, по своей же глупости. Слишком гордая была, характер говно. Сама никогда не звонила, не просила ни о чем. Не говорила, что болеет. И ушла по-английски. Не сказав мне главного: зачем все в жизни?

Психолог, казалось, спит в своем кресле.

— Потом ушел муж, и снова я была в таком шоке, что толком не страдала. Все было будто не со мной, и он — не он, другой. Как будто инопланетяне выкрали того, кого я любила, и подсунули жука в его шкуре. Как в «Людях в черном». И все ждала, что он осознает, вернется. Не ради меня — ради дочери. Ведь это его плоть и кровь. А почему сама ему не звонила, не писала? — задала себе вопрос за психолога. — Мамин характер, — пожала плечами. — Такое же говно. Гордая. Или стремно было звонить, как будто просить о алиментах, клянчить, чтобы посмотрел на дочку. Надо же было жить. Работать, выкручиваться. И как-то быстро прошло время. Еще вчера она была школьницей, а сейчас — вот, на электричке едет… Живет своей жизнью, может уже и мужчина есть у нее…

Я задумалась, представляя Малька с каким-то абстрактным мужиком, щуплым, низким, высоким, потом огромным, блондином, брюнетом, лысым, его рука у нее на талии, она положила голову на его грудь, он берет ее лицо руками, поднимает за подбородок и тянется к ней слюнявыми толстыми губами…

Бррр!

Нет, не может быть!

Она бы мне сказала!

Или не сказала?

— Ничего не понимаю! — я села, поджала ноги и обхватила их руками. — Объясните мне, кто-нибудь, срочно! Где моя Амалька, смешная малышка с косичками и вечно содранными коленками?! Как, почему она стала такой жестокой? Может, снова переходный возраст?

Психолог покачал головой.

— Где был тот момент, когда я перестала для нее существовать? Вроде вчера еще водила ее в садик, потом в школу, потом родительские собрания, деньги на шторы сдавать, форма на заказ, от всего класса, десять тысяч, плюс туфли еще три. А она эту форму в первый же день порвала. Мальчик за соседней партой приклеил ее суперклеем к стулу, она встала — и все, дыра. И какие там игрушки, когда то портфель порвет, то учебник потеряет? И она права, конечно. Я ничего ей не давала. Ни моря, ни путешествий, ни модных шмоток. Все думала, успею, а потом находилось что-то более важное. То сапоги развалились, то куртка порвалась. А потом уже и не нужны были игрушки. Нужен был ноутбук. Стоимостью в мою зарплату. И думала: ладно, к старшим классам скоплю. А, нет, хватило только на телефон. А нужны уже джинсы. И сумка, и куртка кожаная. И вот как-то так…

— А институт?! — продолжила я плакаться несуществующему психологу. — Благо, Танька по своим каналам узнала, что на ее факультет недобор, и есть шанс попасть на бюджет. Но до этого я год платила соседке, Тамаре Петровне, чтобы она подтянула по русскому и литературе. Благо, хоть с математикой Малек сама соображала. Но разве она бы протянула на одну стипендию? Кто платил за общагу? Кто давал постоянно то на то, то на другое? Немного, но все же… Одевала ее, к тому же…

Слезы все-таки покатились.

— Все так, все правильно. Я виновата. Не переучилась, не нашла работу поденежнее. Учиться было не на что и некогда. А пробираться по головам не умею, и не смогла бы. Какая из меня маникюрша? Или даже продавщица на рынке? Да я бесплатно бы отдала все, только попроси! А красить ногти тоже надо талант уметь, я вон даже стенку покрасить без потеков не могу.

В дверь настойчиво постучали, я шепотом послала всех в лес. Стук не прекратился. Звук был такой, будто кто-то долбил ногой по двери. Страшноватенько.

Подкралась к двери и прильнула к глазку. В этот момент дверь отлетела от мощного удара и снесла меня к стене. Я сползла по стенке и отключилась.

Глава 12 Так странно ее звали Лимбо

Когда я пришла в себя, надо мной нависали три головы — одна мужская и две гадючьи. В смысле Машкина и Танькина. На мужской голове красовалась милицейская шапка, на лице — голубые глаза, усы, массивный нос и — слава богу- не толстые губы.

Машку и Таньку чего описывать, две сущедуры, одна мелкая, вторая огромная.

Пришло время оценить свои потери. Я провела языком по зубам- хвала яйцам, все на месте. Глаза тоже открываются и видят — вроде оба. А вот лоб…

Я застонала.

— Лежите, не шевелитесь, скорая уже едет, — служивый положил руку мне на плечо.

«Хм, приятно!» — подумалось мне.

Рука у него была мягкая, теплая, но сильная. Но он был вовсе не похож на того, кто мне снился.

Я все-таки поднялась и села. Голова поплыла.

— Ты чего не открывала, курица безмозглая? — завопила Машка. Танька схватила ее за плечи, как будто она сейчас нападет на меня.

— Мы уже что только не передумали! На работе тебя нет, дома темно, Малек сказала, что вы поругались и теперь ты ее специально разводишь на переживания, чтобы она пришла. Дура-то еще малолетняя! — орала Машка, отпихивая (безрезультатно) Таньку. — Мы подумали, ты тут повесилась, с тебя станется!

Я сморщилась и приложила руку ко лбу. Ого! Вот это шишак!

— У тебя что, ноги отсохли?! — вопила Машка. Теперь и мент ее тоже держал. — Не могла прийти ко мне, все рассказать?! Я бы