Первые шаги - Алексей Анатольевич Федорочев

красивая девушка — и зловредный старикашка в теле четырнадцатилетнего юнца. Просто «Красавица и чудовище»…

Два вечера спустя

Ночь, улица, фонарь, аптека… Рывок! И нычка — у человека. Ничего, что не в ритм, зато рифма почти удалась!

Темный переулок. Нужный двор. Отсчитываю на ощупь кирпич. Мерзкая шавка из соседнего двора поднимает лай, ей начинают отвечать другие. Хватаю сверток с бумагами и несусь в конец улицы, пока на шум не начали выглядывать хозяева. Полдела сделано, осталось незамеченным покинуть этот район. Петляю как заяц, пока не выбираюсь на более-менее освещенные улицы. Здесь тоже надо держать ухо востро, но уже не так страшно, потому что ходят патрули и гуляют припозднившиеся парочки. Где-то во дворе даже слышно игру на гитаре с нестройным пением. Метро уже не работает, поэтому ножками, ножками… На удивление, без приключений добираюсь под утро домой и с чувством выполненного долга падаю в кровать.

Еще вечер спустя

Нужный мне человек идет домой с работы. Стараясь не привлекать лишнего внимания окружающих, догоняю его и пристраиваюсь рядом.

— Здравствуйте, Виктор Афанасьевич!

Лечащий врач моей матери сбивается с шага и останавливается посреди людского потока.

— Егор?! Тебя же ищут все, с ног сбились…

— Знаю, Виктор Афанасьевич. Давайте пойдем, а то мы мешаем всем.

Доктор растерянно кивает и начинает двигаться дальше неспешным шагом.

— А у нас засаду на тебя организовали. Правда, сняли недавно. Но всех строго-настрого предупредили, что, если появишься, — сразу сообщать. — Добрейшей души человек, доктор Шаврин, походя сдает мне с потрохами моих недругов. — Между прочим, из ПГБ; признавайся, что натворил? — Голос у Шаврина вроде бы шутливый, а вот глаза смотрят внимательно и цепко.

— Виктор Афанасьевич! Поверьте, я ничего не натворил! — В двух словах описываю ему свои обстоятельства с о-о-очень большими купюрами. — Так что прохожу я как свидетель, да и то, от моих показаний там мало что зависит.

Шаврин идет какое-то время молча, обдумывая мои слова.

— А церковь к тебе какие вопросы имеет?

— ?‥

Я реально в ступоре. Вопрос даже не на миллион рублей.

А Бастилию тоже я развалил?‥ С хрена ли баня упала?‥

Мужчина осматривает меня пронзительным взглядом и поясняет:

— Про события в вашем училище я немного наслышан. Дмитрий в мае несколько раз заходил, кое-что рассказал, так что я тебе верю. А насчет церкви… Крутились у нас кроме людей Милославского еще кое-какие личности. И что характерно — безопасники их как бы не замечали… А я вот, чисто случайно, одного из них знал до пострига. До его пострига, — зачем-то уточняет доктор.

— И зачем они крутились?

— Да все за тем же. Искали тебя.

— ?‥

Просто какое-то шоу «Найди меня» имени меня…

— А вообще, Егор, ты поступил глупо. Я тебя не осуждаю: и сам бы, наверное, испугался. Только есть ведь люди, которым ты и твоя судьба небезразличны. Мог бы прийти ко мне, я бы что-нибудь посоветовал. К наставнику бы обратился, ты же знаешь, цеховая солидарность — не пустой звук. Михаил Игнатьевич опять же переживает до сих пор.

Интересно: то есть наша «мадам Помфри» не при делах, что ли, оказалась?

— Простите. Я, Виктор Афанасьевич, в тот момент ни в ком уверен не был. Слишком ситуация странная была… Как мама? — неловко пытаюсь перевести тему.

Шаврин понимающе кивает:

— Все так же, Егор, без изменений. На днях приходил запрос насчет перевода в Петербург, но мы с завотделением не подписали. Пока надежда есть — считаю, не надо ничего трогать. Как бы, наоборот, хуже не сделать.

— А зачем ее в Петербург хотят перевести? — опять недоумеваю я.

Мужик, ты сегодня меня решил окончательно загрузить?

— Так ведь Дмитрия в Царскосельский лицей перевели. Даже год доучиться не дали. Вероятно, где-то там, — палец доктора многозначительно показывает наверх, — после всех ваших несчастий его решили убрать подальше.

Опаньки, вот это финт ушами! А я ведь ходил к училищу, пытался Митьку хоть издали высмотреть, а тут вон оно как… Хорошо, что доктора выловил, а то бы и спалился невзначай.

Углубившись в свои мысли, упускаю нить разговора и выныриваю только на вопросе:

— …Так ты согласишься на обследование у нас в госпитале?

— Простите, Виктор Афанасьевич, задумался. Какое обследование?

Шаврин снова терпеливо начинает объяснять:

— Ты, вероятно, не знаешь — эта информация не особо афишируется, — но почти все одаренные, потерявшие свой источник, очень быстро теряют интерес к жизни, многие сходят с ума или кончают самоубийством… — Мужчина осуждающе покачал головой. — Причем этот процесс происходит в считаные недели. И чем моложе одаренный, тем быстрее все происходит. То, что ты стоишь передо мной здесь абсолютно спокойный, спустя почти три месяца — это феномен! Это явление необходимо исследовать!

Просто ты, дядя, не знаешь, что я это все уже пережил. И потерю интереса, и боль, и все прочее… Только в другом мире…

Шаврин продолжал что-то бубнить, а я начал перебирать плюсы и минусы обследования в госпитале.

Стоп!

Я что, всерьез это обдумываю? Сделать из себя подопытного? Потерять мобильность?

Выкуси!!!

Как я буду объяснять тебе и твоим мозголомам, что получил гораздо больше, чем потерял?

С чего я вообще об этом думаю?

Резко останавливаюсь, встряхивая головой, и замечаю, как на кончиках пальцев дражайшего Виктора Афанасьевича формируется какая-то техника.

Вот же сука! Как теперь вообще кому-то верить?

Главное, не дать себя коснуться!

Резко бросаюсь в обратную сторону, но люди, идущие за нами, задерживают мой рывок. Выпрыгиваю на проезжую часть. Визг тормозов, мат водителей, крики прохожих. Хорошо, что успел слегка подтянуть свою физуху за последние месяцы. Наперерез мне выскакивает полицейский, удачно обхожу его справа. Сзади слышится топот уже нескольких человек. Мчащийся мимо мотоциклист внезапно сбрасывает газ и оказывается прямо передо мной. Пытаюсь его обойти, но неизвестный вместо рывка приглашающе хлопает по заднему сиденью.

Была не была!

Мчимся по дороге, оставляя преследователей все дальше и дальше.

Поднимаю вверх руку с оттопыренным пальцем (догадайтесь каким).

«Йо-ххо-о-о!» — Всегда хотел это крикнуть, но повода как-то не находилось…

Интерлюдия седьмая

Узнав, чей внук пропал, глава ПГБ решил допросить его брата лично.

Допрос подростка продолжался уже второй час. Юноша уверенно называл пароли, явки, тайные квартиры, телефоны… в общем, все, что являлось государственной тайной с грифом «Перед прочтением сжечь». Описывал свои предполагаемые действия в обстоятельствах, постигших брата. Секретарь, поначалу присутствовавший на допросе, давно был изгнан вон.

Вопросы к мальчику все меньше касались нынешнего дела и все больше уводили в прошлые дни.

— А поведай-ка мне, отрок, за что не любил Елизар Андреевич князя Львова-Шуйского? — От идиотизма ситуации Милославского пробило на архаичный слог.

Подросток, до сих пор глядевший на Тихона Сергеевича влюбленными глазами — еще бы, кумир детства! — неожиданно потупил взор и покраснел.

— Так он