Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Флинн

— Осторожность никогда не относилась к числу его добродетелей. Все эти Люксембурги сумасшедшие.

— Его сын теперь германский король.

— Да, и император Священной Римской империи тоже. Эти известия настигли нас в Пикардии. Ну, половина курфюрстов проголосовала за антикороля Карла еще при живом Людвиге, поэтому я не думаю, что они долго колебались, когда он умер. Бедный старый Людвиг — уцелеть во всех этих воинах с Габсбургами и затем свалиться с коня во время охоты. Я полагаю, старый граф Рудольф — нет, теперь это Фридрих, я слышал, — и герцог Альбрехт принесли присягу, что решает вопрос для меня. Знаешь ли ты, почему Карл не погиб с Джоном при Креси?

— Насколько я могу предположить, — сказал Дитрих, — он не был привязан к своему отцу.

Манфред фыркнул:

— Или же привязь была необычайно длинной. Когда французская кавалерия пошла в атаку на английские длинные луки, Карл Люксембургский поскакал в другую сторону.

— Тогда он либо умный человек, либо трус.

— Умные люди часто ими бывают. — Губы властителя Хохвальда дрогнули. — Это все чтение, Дитрих. Оно уводит человека из этого мира и заточает в его собственной голове, а там нет ничего, кроме фантомов. Я слышал, Карл ученый человек — грех, которому Людвиг никогда не был подвержен.

Дитрих не ответил. Кайзеры, как и папы, один на другого не походили. Он задался мыслью, что станет ныне с теми францисканцами, которые бежали в Мюнхен.

Манфред поднялся, подошел к стрельчатому окну и выглянул наружу. Дитрих смотрел, как он лениво проводит рукой по неровностям подоконника. Вечернее солнце омывало лицо хозяина замка, придавая его коже рыжеватый оттенок. После долгого молчания Манфред сказал:

— Ты не спрашиваешь, что два года удерживало меня от возвращения домой.

— Я предполагал, что у вас были затруднения, — сказал осторожно Дитрих.

— Ты предполагал, что я мертв. — Манфред отвернулся от окна. — Законное предположение, если подумать, как густо устлан мертвецами путь сюда из Пикардии. Близится ночь, — добавил он, кивая на небо в окне. — Тебе потребуется факел, чтобы благополучно вернуться.

Дитрих ничего не ответил, и после еще одной паузы Манфред продолжил:

— Французское королевство в хаосе. Король ранен, его брат убит. Граф Фландрский, герцог Лотарингский, король Мальорки… и глупый король Богемии, как я уже сказал… Все мертвы. Генеральные Штаты собрались и изрядно выбранили Филиппа за оставленное поле битвы — и четыре тысячи рыцарей на нем. Они, конечно, вотировали ему новые суммы, но на пятнадцать денье ныне не купишь то, для чего когда-то было достаточно трех. Наше возвращение было нелегким делом. Рыцари продавали свои меч всякому, кто был готов нанять их. Это было… искушением — отбросить всю ответственность и захватить столько, сколько можно взять по праву сильного. Когда принцы бегут с поля битвы, рыцари превращаются в ландскнехтов, а бароны грабят паломников, — какую цену имеет честь?

— Все большую, учитывая то, какой редкостью она стала.

Манфред горько засмеялся, затем вернулся к наблюдению за закатом.

— В июне до Парижа добралась чума, — сказал он тихо. Дитрих вскочил:

— Чума!

— Да. — Манфред скрестил руки на груди и, казалось, стал меньше ростом. — Говорят, полгорода лежало мертвых, и я полагаю, что так оно и было. Мы видели… вещи, которые не должно видеть никому. Тела, брошенные гнить на улице. Путники, которым отказывали в приюте. Бегство епископов и властителей, предоставивших Парижу самому заботиться о себе. И колокола церквей, звонящие по покойнику за покойником, пока городской совет не повелел им замолчать. Худшее, я думаю, дети — брошенные родителями, умирающие в одиночестве и ничего не понимающие.

Дитрих трижды перекрестился:

— Бог милостивый сжалится над ними. Выходит, все так же, как в Италии? Замуровывали ли они семьи в домах, как Висконти в Милане? Нет? Тогда какая-то толика милосердия сохранилась.

— Да. Мне рассказывали о сестрах в госпитале, остававшихся на своем посту. Едва они умирали, как их место занимали другие.

— Чудо!

Манфред хмыкнул:

— У тебя своеобразный вкус к чудесам, мой друг. Англичанам в Бордо пришлось не легче. А в мае чума достигла Авиньона, хотя худшее уже было позади, когда мы проезжали мимо. Не беспокойся, Дитрих. Твой папа римский уцелел. Лекари-евреи купали его между двух костров, и у него не было даже насморка. — Манфред помедлил. — Я встретил там храброго человека. Возможно, самого храброго из тех, кого я знал. Ги де Шолиак.[66] Ты знаком с ним?

— Только со слов других. Говорят, он величайший врач в христианском мире.

— Это возможно. Он огромный человек с руками крестьянина и неторопливой, взвешенной манерой изъясняться. Я не признал бы в нем доктора, встреть я его среди полей. После того как Климент оставил город, чтобы переехать в свой загородный дом, де Шолиак остался — «чтобы избежать позора», как он мне сказал, хотя в бегстве перед таким врагом нет ничего постыдного. Он сам заразился чумой. И все время, что он пролежал в постели, мучимый горячкой и болью, он описывал симптомы своей болезни и лечил себя сам различными методами. Он все записал, чтобы всякий, кто придет ему на смену, знал о течении болезни. Он вскрывал свои гнойники и записывал последствия. Он был… Он был подобен рыцарю, который остается на ногах перед противником, какие бы раны ни получил. Хотел бы я, чтобы со мной в бою было хотя бы полдюжины людей с такой отвагой.

— Значит, де Шолиак умер?

— Нет, он выжил, хвала Господу, хотя и сложно сказать, какое лекарство спасло его, — если вообще что-нибудь иное, чем прихоть Божья.

Дитрих не мог понять, как болезнь способна покрывать такие расстояния. Чума случалась и прежде — за стенами городов или замков, среди осаждающих армий, — но никогда со времен Евсевия Памфила[67] она не поглощала целые нации. Казалось, чье-то невидимое, зловещее творение бродило по земле. Но дело было в дурном воздухе, в чем соглашались все доктора. Mal odeur, или ядовитые испарения, с французского.

Парад планет спровоцировал толчки глубоко под землей в Италии, и из бездны вырвалось большое количество смертоносного, ядовитого воздуха, который ветры затем переносили с места на место. Народ в городах пытался разогнать его громким шумом, колокольным звоном церквей и тому подобным, но безуспешно. Путешественники отмечали его распространение по итальянскому полуострову и по побережью до Марселя. Теперь он достиг Авиньона, а также Парижа и Бордо.

— Она обошла нас стороной! Чума ушла на запад и на север. — Дитрих осознал постыдную радость. Он радовался не тому, что пострадал Париж, а тому, что уберегся Оберхохвальд.