Дождь из высоких облаков - Сергей Алексеев

– И никто не удосужился? Вот дураки!

– Они-то дураки. А вот что теперь станешь делать ты?

– Что? Думаю, моя песенка спета.

Андрей скинул рубашку, прилег рядом с Надеждой и потянулся за своей чашкой. Но она отставила кофе и спросила с испугом:

– Погоди, Сережа... А это что у тебя на спине?

– Где?

– Вот. – Она дотронулась до его кожи. – Это... рана?

– А, уже зажило! – легкомысленно отмахнулся он. – Нечего разглядывать голого мужчину! Давай пить кофе.

– Нет, все-таки ответь.

– Мужчин шрамы украшают, не приставай!

– Это не шрам... Это же недавняя рана!

– Зато я месяц в госпитале отдохнул и теперь с тобой!

– Я почувствовала. – Она села, прикрывшись одеялом. – От тебя пахнет больницей.

– Да? Не обращай внимания, скоро выветрится...

– Почему не позвонил мне из госпиталя? Ты же был в Москве? Я бы пришла к тебе!

– Зачем?

– Не знаю... Чтобы быть рядом.

– И видеть меня на больничной койке? Не дождетесь!

– Сережа... Только не говори, что был ранен, когда разбирал завалы. Ты воевал?

– Придумать какую-нибудь героическую историю? Запросто...

Надя съежилась, обхватила руками колени, положила на них подбородок. Смотрела, как собаки смотрят на вожака стаи. Андрей этого не выдержал, заговорил резко, не выбирая слов:

– Мы разбираем завалы. Черпаем чужое дерьмо, как ассенизаторы. Политики и всякая сволочь гадят, а мы потом разгребаем...

– Неужели ты убивал людей, Сережа?

– Людей убивают наемники, – жестко отрезал он. – А я солдат Отечества и уничтожаю его врагов. И впредь буду делать это. Еще за Володьку не отомстил...

Она застыла, на побелевшем лице выделялись ставшие огромными глаза и сжатые губы.

– И ты снова сейчас поедешь... воевать?

Он сел, приняв точно такую же позу, как она.

– Завтра рейс из Чкаловского, в семнадцать десять.

Надежда порывисто обняла его, повисла, уткнувшись в шею. Он не шелохнулся, словно каменный.

После долгой паузы пролепетала безнадежно:

– Хочу за тебя замуж... Делай скорее предложение. Ну?

– Сейчас не буду.

Она ожидала этого.

– Странно... Никто никогда не подавал кофе. Никто не делал предложения. Ну-ка, Сережа, скажи, почему.

– Не хочу, чтобы ты овдовела... Я суеверный.

– Знаю... Все, кто связан с риском, суеверные. Летчики, моряки, военные... Они говорят не «последний», а «крайний»...

– Тем более если знаешь... Володька женился на Тамаре... В первый и последний раз... Через год погиб.

Она чуть пошевелилась.

– Зачем ты мне врал про пожар в завале?

– Я не врал. Володька сгорел. Вернее, его сожгли. Взяли в горах тяжело раненного, облили напалмом... И сняли это на видео. Я смотрел...

Надежда обхватила его голову обеими руками и замерла. Он посчитал, что сказал слишком много, добавил виновато:

– Ничего больше тебе не скажу... Ты слишком впечатлительная.

– Сережа, Сережа, Сережа, – взмолилась она ему в ухо. – Я хочу ребенка. Я хочу ребенка! От тебя, слышишь?

Он высвободился, посмотрел ей в глаза.

– Прости... Не будем плодить безотцовщину. А вот когда кончится война... И начнется вторая жизнь... Как у твоего отца...

Надежда с потемневшим чужим лицом отшатнулась.

– Уходи, – вдруг тихо проговорила она, глядя перед собой.

Андрей медленно встал с постели, ссутулившийся, погасший, постоял с опущенной головой.

– Когда я вернусь с войны... А я вернусь!

– Уходи! – Голос ее стал звенящим и грозным.

Он молча и быстро оделся, остановился на пороге и обернулся:

– Когда кончится война, я найду тебя.

Надежда видеть его не могла, сказала в пустоту, уже беспомощно, бессильно и одновременно заклинающе:

– Уходи... – И упала ничком, скрутилась в эмбрион.

В передней хлопнула дверь. Щелкнул английский замок...

Надежде снилась война, которую она никогда не видела, поэтому выглядело все по-киношному, как мультик. Страшные янычары стреляли из пушек, и снаряды с пронзительным свистом летели в парковую беседку, где сидели, прижавшись друг к другу, они с Андреем. Взрывы взметались ближе и ближе, уже не походили на мультяшные, и Надежда все сильнее стискивала Андрея, а он становился все меньше, меньше, пока вдруг не превратился в младенца, завернутого в пеленки.

И тут раздался вой того снаряда – последнего, – который должен был накрыть беседку. Надежда рухнула на пол, закрывая собой ребенка.

Свист нарастал и заполнял все пространство...

Проснулась она от ужаса и не сразу поверила, что это свистит чайник.

Так и лежала, свернувшись в клубок на кровати без белья, в трессе телесного цвета, словно обнаженная, и сжимала в руках несуществующего ребенка.

Вскочила, побежала на кухню и выключила газ.

Потом поставила мобильный телефон на подзарядку и не удержалась, набрала заветный номер.

Ответ был как и всегда – выключен или находится вне зоны...

– Ну и ладно, – согласилась она с роком и наконец-то взяла пылесос.

Надя чистила пол и танцевала, и если бы не шум, можно было бы услышать, что она подпевает себе. А так лишь шевелились губы.

Не прошло и нескольких минут, как в дверь зазвонили и застучали. Надежда выключила пылесос, прислушалась и бросилась в переднюю. Не спрашивая, не глядя в глазок, открыла...

За дверью живым укором взирала на нее одинокая нижняя соседка, безнадежно мечтающая выйти замуж за вдовца Игоря Александровича.

– Наденька! – шепотом воскликнула она. – Вы знаете, сколько времени? Половина двенадцатого ночи, Наденька! Я старая, больная женщина. Я не могу уснуть!

– Простите, – повинилась Надежда. – В последние дни не замечаю времени...

– Потому что вы молодая и красивая! А что это на вас надето?

– Еще раз простите...

Но соседка была рада-радешенька, что наконец-то Надежда появилась в квартире.

– Когда вы видели в последний раз вашего отца? – тем же трагическим тоном продолжила она допрос.

– Сегодня утром. – Надя старалась не терять терпение.

– Он все еще на даче?

– Топит печь, чистит снег...

– Там уже выпал снег?

– Да, выпал...

– Бедный, бедный Игорь Александрович!.. – Соседка чуть не пустила слезу. – Знаете, что он мне сказал на прощание весной? «Я уезжаю навсегда!» И знаете почему? Он думает, что мешает вам, Наденька. Мешает устроить вам свою личную жизнь!

– Я уговорила его на зиму переехать домой, – хмуро сообщила Надежда.

– Да? Какая вы умница, Наденька! – воскликнула та. – Ему здесь будет гораздо лучше! В таком случае продолжайте. Наверное, вы убираетесь к его приезду?

– Да... Да-да!

– Убирайтесь, я потерплю. – И соседка потрусила по лестнице. – Мне совсем не мешает ваш пылесос! Хотя он очень громкий...

Надежда захлопнула дверь и, прислонившись к ней, постояла, после чего выдернула из розетки шнур пылесоса, наполнила ведро водой и взяла тряпку.

И в это время зазвонил квартирный телефон – старый, сталинский, гнусавый и громкий. Говорят, очень модный...

Она схватила трубку:

– Алё! Слушаю!

– Здравствуй, дорогая, – проговорила эбонитовая трубка. – Что ты сейчас делаешь?

– Кто это? – машинально спросила она, ибо голос, искаженный мембранами, показался незнакомым.

– Жаль, что не узнаешь меня по телефону, – проверещало в трубке. – Мы редко звонили друг другу...

– Господи, Андрей! Сережа?!

– Я не Сережа, – ответил голос. – И не Андрей... Меня зовут сэр Дюк, Петрова. Кажется, вы запутались в мужчинах.

Надежда бросила тряпку в ведро.

– Извини, Илья... У меня такой телефон.

– Не греши на аппаратуру. У тебя жизнь такая, Петрова. Зато теперь я знаю имена твоих любовников.

– Ну и замечательно! – Она швырнула трубку, подняла ведро и пошла в спальню.

Но тут запищала стиральная машина. Надя вернулась к ней, открыла крышку, принялась доставать и развешивать на веревках шторы.

Домашний телефон зазвонил снова.

После десятого гудка она с досадой подняла трубку:

– Слушаю, сэр Дюк.

– Ты делаешь успехи, – одобрила трубка. – Это хорошо... Чем занимаешься?

– Хозяйством.

– Тоже хорошо. Жена должна быть на кухне, босиком и с пузом.

– Это так у англичан заведено?

Он учуял угрозу.

– Наденька, я пошутил! Черный юмор... В самом деле, ты что сейчас делаешь?

– Развешиваю выстиранное белье.

– Какое? Свое?..

– Естественно, не чужое. Трусики, лифчики...

– Не буди зверя, Петрова!

– А что ты делаешь? Ты поужинал?

– Да, и теперь лежу в кровати...

– Из храмовой отделки?

– Именно на этом ложе. У меня темно-синие простыни с желтыми звездами и лунами... Я голый.

– Неужто совсем?

– В чем мать родила... И мне кажется, ты рядом. Вот я прикасаюсь к тебе, трогаю пальцами грудь...

– Мечтать не вредно. Спокойной ночи, Сердюк.

– Погоди! Ты стираешь белье руками?

– Разумеется, это очень тонкие и нежные вещи...

– Можно потом... я буду стирать их сам?

– Ради бога! – Она взглянула на ворох постельного белья. – Ловлю на слове.

– А если сейчас приеду к тебе?