Пограничное состояние (сборник) - Павел Мартынов

И служат здесь, брат, русские чудо-богатыри (метр с кепкой, вес пера, но вы-нос-ли-вы-еее…), не только стойко и мужественно перенося тяготы и лишения, но и привнося в здешние места незабываемый национальный колорит и «легкий, непринужденный» юмор.

Июль достиг середины. Стрелки часов приближались к полуночи. Мы с Мишкой сидели на краю арыка и, сняв «берцы», топили свои ноги в мутной воде. Мы пытались привести себя в чувство после третьего за один вечер кабака. Но то ли вода была теплой, то ли воздух такой тугой и горячий — из «пике» выйти никак не удавалось.

Прилетев в Термез за колонной, я нашел Мишку в госпитале. Мишка проходил реабилитацию после тифа. Я честно отговаривал его от радикальных способов проверки результатов лечения. Но то ли я был не слишком убедителен, то ли недостаточно настойчив… То ли мои собственные, основательно запыленные легкие и другие внутренние органы требовали немедленного орошения. В общем, дважды меня упрашивать не пришлось.

Молодые ноги быстро донесли нас до нужного места. Первый кабак пошел чинно-блинно. Прямо на ура пошел. И мы вели себя как два достопочтенных джентльмена. Глядя в наши строгие, спокойные и мужественные лица, каждый мог смело сказать: «Смотрите — вот люди, которые всегда уступят в трамвае место даме, вытрут сопли пионеру и заступятся за слабого». И это было бы чистой правдой текущего момента.

Был ранний вечер «тяпницы». Пардон, пятницы, но в кабаке — практически пусто, что достаточно непривычно по меркам «военного времени». И очень странно для «прифронтового» города. Особенно учитывая, что в помещениях работал приличный кондиционер.

Было уютно, но как-то одиноко. Не по себе как-то. Душа уже хотела развернуться, а ей, родимой, явно не хватало аудитории. Это угнетало, задевало, унижало, в конце концов.

— Здорово, войска, чего носы повесили? — заорал вдруг с порога Шура Клячко.

— Слава Украине! — степенно ответствовали мы. И в душе у нас что-то шевельнулось. Шуру, командира взвода нашей ДШМГ, знал и любил весь Термез. Я уже молчу за местную женскую половину.

Вечер начинал становиться интересным.

— Героям слава! Хлопцы! Браты, в «Сурхане» наши Витьке звезды обмывают. Погнали?

И мы уже таки погнали.

В «Сурхане» было весело. Основательно было. Подобралась там такая замечательная военно-гражданская компания. Народ дошел до нужной кондиции, громко пел и бодро плясал, сжигая полученные за столом лишние калории и обливаясь потом. Еще никто не вырывал микрофон у вокалистки замечательного ВИА, типа «Ялла-2», никто не вылезал на сцену и не пытался устроить стриптиз на столах. Все пока еще было так же чинно, по-прежнему блинно и просто замечательно.

Но кое-кто сделал первый неверный ход. Мишка опрометчиво сыграл на понижение.

Шампанское после водки погубило многих и даже более здоровых людей. Что уж тогда говорить о реабилитируемых?

Да и с кондиционером в «Сурхане» были проблемы. Он явно филонил, гад. Шланг гофрированный.

Мишка как-то заметно сник и крайне заскучал. Видимо, его перфорированный желудок отчаянно возражал против ударной дозы «анаболиков». А добавившаяся к жаре духота банкетного зала только усугубляла довлеющие над ним негативные процессы.

Фонтан возле парадного входа в «Сурхан» вернул Мишаню в реальный мир. Вот они, глазоньки-то наши!

— Фу-у… Кто здесь? А? Чур меня! Бр-р-р… О, братуха! А где это мы?

— Нормально. Мы — здесь… Это — Шура. Это — я. Мы среди своих. С нами — армия, позади — Москва. Все хорошо. Ты как?

— Уже лучше. Почти совсем хорошо. Жарко только.

— Миш, может, тебе хватит, а? Может, на базу?..

— Не-не-не… Я в норме, мужики. Жарковато мал-мало. Пойдем к первой точке? Там, по-моему, попрохладнее было, а?

И мы вернулись к истокам. И нас там уже не узнали. Ибо мы уходили джентльменами. А вернулись — «зелеными беретами», псами войны. Недобро сверкая глазами, скрипя зубами и почти стуча себя пяткой в грудь.

Метаморфозы… Ой, душа-тельняшка зеленая!

— Где бармен? Где эта басмачинная рожа? Как ни при чем? Это ж дух, у него в подсобке зеленое знамя! Да они все тут духи! Нет? Отвечаешь? Выпить? Легко! Наливай! Давай за погранвойска. Уважаю… И я тебя тоже люблю, брат…

— Какой счет? Оборзел? Ты видишь — мы отдыхаем! В глаза смотреть! В глаз-за мне-е-е!.. Тьфу, на фиг, чурбан! (Э, брат, ты извини, ребята перебрали немного! Лады? Ну, прости, не обращай внимания! Сколько с нас?)

— Ты, ну чего он дое….ся? Денег? Де-е-н-еег?!!! Будет ему денег! На, жри, басмота…

И с этими словами Шура, скомкав рукой сотенную, утолкал ее на дно фужера. А затем с каменным лицом вставил сверху в фужер «эфку» (Ф-1, граната осколочная, оборонительная, радиус поражения — до 200 метров) и вытащил чеку.

— Держи, брат. Сдачи не надо, — добавил он и толкнул фужер вдоль стойки, — Отходим, братишки! Три зеленых свистка в сторону леса.

«…Мы уходим с Востока, уходим, уходим, уходим…»

Выходя, я оглянулся. Бармен медленно оседал за стойкой, хватаясь то за телефон, то за сердце. Ему явно было нехорошо. От жары, наверное.

Рассказывали, что доставать «ассигнации» из злополучного стакана приезжал лично начальник отряда с группой саперов. Сильно кричал. Наверное, что-то типа: «Ай-я-яй, Сидоров!» А потом еще полночи всем отрядом искали злоумышленников. Но те как будто растаяли в южной июльской ночи. Час волка… Фата-моргана, мираж.

И вот теперь мы сидим и «умираем». Тоже от жары, видимо…

— Брат, проводи меня.

— Куда?

— Да есть тут у меня одна «мамка». Я покажу Ты позвонишь и сразу уходи, ладно?

— Без проблем. Как скажешь.

Я «поставил» Мишаню возле обшарпанной двери на первом этаже темного подъезда старой хрущевки. «Тело» еще стояло, но говорить уже не могло. Я последний раз проверил устойчивость, позвонил и отошел в тень. Дверь не сразу, но открылась.

— А, явился не запылился! Ну и к-а-к-о-г-о хрена? Ты бы еще в два часа ночи приперся! — раздался громоподобный и какой-то совсем не женский рык. И даже во мраке ночного подъезда я увидел, как шкафоподобное чудовище сгребло Мишаню под мышку и втащило в квартиру.

Я потом долго не мог успокоиться. Все спрашивал Мишку — мол, что это было? А он только пожимал плечами и удивленно спрашивал: «Ты про что это, брат? Какая мамка? Может, ты меня с кем-то спутал?»

Черт его знает. Может, и спутал. И чего только не померещится от жары.

Реинкарнация

— Салам алейкум, кумондон саиб! Хуб асти, читур асти, джон тон джур аст?[16]

— Салам, Нури. Меша, ташакор. Ту хам хуб асти, буту? Сехат у кави? Хона? Че дар кор? Чизи буда?[17]

— Бале, саиб. Як мардак-е риш сафед аз кишлок-е мо мариз шуд, мемурад. Ман бисьер афсус микунам. Шойад, дуктар-е ту митавон чизи кунад?[18]

— Намидонам… амо… хош, мебиним, чиро ни? Гуш ку, Нури, куджо аму риш сафед? Инджо? Хош, дар хол-е хозир, саиб, як дакика[19]…

— Доктор, а ну давай-ка, подгребай сюда. Вася, тут вот тебе работка подвалила. Вон, видишь того «бабая»? Это нашего старосты «бабай». Нури говорит, что дедок помирает. Ты глянь там что чего, давай, прямо у себя там его определи и осмотри. Если что можно сделать — постарайся. Надо помочь… Давай-давай, Ибн Сина ты наш, в темпе вальса.

Нури, староста ближайшего к мангруппе кишлака, частенько приходил к начману — поделиться новостями да заодно угоститься чем-нибудь из наших припасов. На прощание Николай Иванович всегда давал ему несколько банок мясных консервов, хлеб и разные лекарства, в основном жаропонижающее, обеззараживающее — йод, зеленку, что-нибудь от расстройства желудка и различный перевязочный материал. Нури не злоупотреблял гостеприимством, но посещал это гнездо неверных по меньшей мере один раз в неделю. Ибо…

Ибо местные афганцы жили весьма и весьма бедно. Пожалуй, бедно — это мягко сказано. На мой взгляд, это была последняя грань нищеты. Нури сам по местным меркам считался очень богатым человеком. Он ходил в чистом пирохане и шальварах[20], простой чалме и красиво вышитой жилетке. Но я ни разу не видел его в обуви. Он почти круглый год ходил босиком. Что уж говорить о простых смертных дехканах.

А чувство голода у них у всех было непреходящим. В рейдах мы всегда опрашивали редко встречающихся нам путников или чабанов. Как правило, от этого толку было мало. Но все же кое-что в этом пустынном радио могло оказаться полезным. И мы упорно «напрягали» своих бойцов-переводчиков языковой практикой. Я до сих пор помню, как все опрашиваемые, с удовольствием рассказывая нам кучу разных «секретов», поминутно тыкали себя пальцами в живот или показывали нам своих маленьких, чумазых и беспредельно худющих детишек: «Жрать охота, командир!!!»