Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

— Ты молишься двум богам, юноша? — спросил аксакал.

— Я рожден русской женщиной и в православной вере. Христос — мой Бог, — решил исповедаться перед смертью толмач.

Юноша распахнул на груди рубаху, и старик увидел маленькое серебряное распятие. Тонкая византийская работа. Аксакал уже протянул руку, чтобы коснуться вещицы, но тут же со страхом отдернул ладонь, будто от креста шел жар. Он провел ладонями по лицу. Прости, Аллах, за искушение.

— Молись своему урусскому Богу, если считаешь это правильным, — пожал худыми плечами старик и, подумав, добавил: — Только сабля одинаково быстро сносит головы что православных, что мусульман. Она не признает веры, — заключил престарелый смертник.

А затем в зиндане снова смешались слова православной и мусульманской молитв.

— Господи, будь справедлив к своему рабу, не дай содеяться злу, не дай умереть без причастия и раскаяния под топором иноверца. Не позволь быть погребенным без креста.

— О, Аллах, справедливейший из судей, дай мне силы встретить свою последнюю минуту достойно, без дрожи в ногах.

Заскрежетал замок в двери мечети Кулшерифа. Здесь, в одном из помещений, находилась ханская библиотека. Книги собраны со всего света: Турции, Византии, Германии, Италии, много было книг на русском языке. Рукописи хранились бережно и лежали закрытыми на дубовых, потемневших от времени полках. Только избранные могли прикоснуться к твердым переплетам книг, а стало быть, узнать тайну, сокрытую временем.

Сеид переступил порог храма. Его неторопливые шаги гулким эхом откликнулись под полукруглыми сводами. Он пересек просторное помещение, минуя колонны, украшенные арабской вязью, и вошел в библиотеку.

Запалив лучину, сеид стал писать.

Сафа-Гирей стал ханом в тринадцать лет. Он, один из мудрейших и светлейших, сумел укрепить свое воинство и расширить пределы ханства. Сафа-Гирей заставил считаться с собой не только южных соседей, но и урусского царя. Сегодня ночью в муках умирает наш повелитель, светлейший и мудрейший хан Сафа-Гирей. После себя он оставил четырех жен и пятерых детей, четверо из которых — мальчики. Старшая его жена — Сююн-Бике, ногайская ханум. По казанским обычаям, ее двухлетний сын Утямыш-Гирей должен остаться на ханском престоле. Старшему сыну Сафа-Гирея исполнилось пятнадцать лет.

Сеид вдумчиво прочитал написанное, аккуратно стянул свиток бечевой и вышел из мечети. Стража ханского дворца уже давно забыла про наказ Сююн-Бике и громко переговаривалась между собой. Но старшая жена хана не слышала их, забывшись в своем горе. А с высоких минаретов соборной мечети Кулшерифа давно раздавались звонкие голоса муэдзинов, зовущих правоверных на вторую утреннюю молитву, и со всех концов города к первой мечети ханства потянулись казанцы.

Близился полдень. На ханский двор вывели смертников. Они не выглядели обреченными — молитва придала силы слабому, надежду — упавшему духом. Свет после подземелья казался особенно ярким, и солнце било прямо в глаза.

На дощатый помост первым взошел старик. Отсюда хорошо было видно всех собравшихся. Он снял с себя чалму и поклонился во все стороны. Взгляд у старика оставался равнодушным, он уже был готов для беседы с Аллахом.

Аксакал жил один на окраине Казани с дочерью Гульназ. И надо же такому случиться — приглянулась она Булату Ширину. Эмир Булат оказал честь, пришел в ветхий дом старика, осыпал его золотом и обещаниями:

— Твоя дочь будет жить у меня во дворце не хуже, чем сама Сююн-Бике. Быть может, она у меня станет и старшей женой.

Старик, теребя пальцами седую бороду, ответил отказом:

— Нет, у нее есть жених. Настоящий батыр!

— А разве я не батыр? — усмехнулся пожилой Булат.

— Жених Гульназ молод, и ей надлежит жить с ним.

Слуги, знавшие суровый нрав своего эмира, примолкли, вот сейчас разразится буря. Как же можно возражать самому Булату Ширину?

— Тогда я возьму ее силой, — высказал свой приговор карачи. — Слуги, отыскать ее и привести ко мне во дворец.

Распорядился Булат и направился к выходу. Слуги же ворвались на женскую половину дома и выволокли перепуганную девушку.

Дом старика осиротел. А Гульназ стала не женой Булата Ширина, а одной из наложниц, которыми гостеприимный хозяин угощал своих многочисленных друзей и почетных гостей. Старик пытался искать правды у хана, но Сафа-Гирей не захотел пойти против могущественного эмира. Он развел руками:

— Я уважаю твои раны, старик. Но карачи неподсудны! И благодари Аллаха, что не слетела с плеч твоя голова. Булат Ширин бывает крут!

Вспомнил свою разбойную молодость престарелый янычар и, подкараулив Булата, вонзил ему острый ятаган между ребер…

Вторым шел толмач, повторяя одно:

— Спаси, Господи!

На помосте стояла дубовая, иссеченная острой сталью колода. Старик молча снял ветхий кафтан, который многие годы был ему добрым другом, спасая его от наготы и холода. Тело у престарелого смертника было тощим, на груди — редкие седые волосы. Вдруг он поймал себя на мысли, что страшится своей наготы куда больше, чем предстоящей казни.

Палач, высокий и верткий, ждал аксакала, легко поигрывая тяжелой саблей. Вороненая сталь резала воздух — вжик, вжик.

Толпа ждала появления хана. Однако он запаздывал, и праздный казанский люд развлекал себя пустыми разговорами и с интересом следил за палачом.

Наконец двери ханского дворца отворились. Вышел Кулшериф, которого сопровождали эмиры, мурзы, уланы… Однако Сафа-Гирей так и не появился.

Всем захотелось посмотреть на Кулшерифа: передние восторженно пялились на него, другие падали на колени, а задние, встав на цыпочки, надеялись хоть одним глазком увидеть отца мусульман Казанского ханства.

Кулшериф, поддерживаемый эмирами, поднялся на помост и, не стесняясь соседства, остановился рядом с палачом. Теперь он был виден всем, и площадь замерла.

— Сегодня ночью великий казанский хан Сафа-Гирей умер, — негромко произнес сеид.

Однако его услышали в самых отдаленных концах двора, и тишину надорвала многотысячная толпа, едино выдохнув:

— Сафа-Гирей умер?!

— Хан умер!!

Тихо смахнул слезу в рукав старик-смертник. Опечалился палач. Хана не стало. Но когда вновь заговорил Кулшериф, напряжение улеглось.

— Согласно последней воле Сафа-Гирея, — тихий голос сеида преодолел высокие стены ханского дворца и уверенно разошелся по улицам, — отпустить на волю всех узников… А приговоренным к смерти оставить жизнь.

— Слава хану Сафа-Гирею! — закричали на площади.

Старик, уже готовый к скорой встрече с Аллахом, стоял между Кулшерифом и палачом и будто ждал чего-то. И только когда кто-то из стражи подтолкнул его к лестнице, круто сбегающей вниз, он поверил в освобождение. Старик накинул одежду и, поклонившись удивленному палачу, смешался с радостной толпой. Встреча с Всевышним откладывалась.

— Спасибо тебе, Господи, за жизнь, — поцеловал толмач нательный крест и незаметно вслед за стариком юркнул в толпу.

Сафа-Гирея, как того требовал обычай, хоронили в тот же день до захода солнца. Над усопшим молитву читал сам Кулшериф. Говорил он быстро, глотая слова, и только славя Аллаха, сеид поднимал голову и произносил внятно:

— Амин! — и сухие желтые руки, словно разглаживая морщины, скользили по лицу.

— Амин! — вторили ему присутствующие, а Кулшериф забывал обо всех, читал только для себя — самозабвенно и негромко. Со стороны казалось, что он беседует с самим Аллахом.

После того как умершего подготовили к погребению, его завернули в белоснежный саван и понесли к ханской усыпальнице. Хоронили Сафа-Гирея тихо: никто из присутствующих не смел произнести даже слова скорби — незачем нарушать покой великого правителя.

Дверь ханской мечети, служившей и усыпальницей ханов, неслышно отворилась, впустив молчаливых и скорбных мужчин. Впереди шел Кулшериф, за ним не спеша двигались мурзы, уланы. На сильных молодых руках плавно покачивалось тело покойного хана.

Процессия остановилась у восточной стены храма, где незадолго до смерти выбрал для себя место светлейший из светлейших. При жизни он много думал о своей смерти и даже заказал в Турции, у мастеров самого султана, гранитное надгробье высотою в пять аршин, которое украсили искусно вырезанные полураскрытые тюльпаны и арабская замысловатая вязь. На уровне глаз, по указанию хана, мастера выбили надпись: «Могила есть один из садов рая».

Имам[34] взял курицу, которую ему приготовили заранее, отрезал ей голову, после чего окропил землю свежей кровью. Покойника осторожно опустили в могилу, положив его головой в сторону святой Мекки, и присыпали яму землей. Кулшериф прочитал суру[35] из Корана.