Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

— Спасибо за доверие и ласку, государь, — скромно благодарил Микулинский. — Если бы еще твое слово в напутствие услышать.

Иван Васильевич не мог отказать знатному воеводе.

— Быть царской речи! — согласился самодержец.

И ближе к полудню все войско собралось перед великокняжеским шатром внимать мудрому государеву слову.

Наконец показался и сам Иван Васильевич. Высокий, обряженный в броню, на голове золоченый шелом. Кольчуга у государя легкая, но крепкая, а поверх — красный плащ, застегнутый на серебряную запону. Войско примолкло.

Иван Васильевич щипнул пальцами русую бородку и молвил крепкое слово:

— Дружина моя! На святое дело идете — казанцев лукавых бить! Православных из рабства избавлять. Послужите же мне верную службу, как когда-то служили отцу моему Василию Ивановичу. В долгу я буду перед вами, а земля Русская вам спасибо за то скажет. Не дерзите с воеводами, будьте послушны и покорны, как малые дети с отцом своим. Поплывете вы в ладьях к Казани, а к штурму не приступайте. Пусть же татары сначала вашу силу увидят и Москвы убоятся! Пусть же им в другой раз неповадно будет друзей государя позору предавать! А похвалю я еще князя Семена Микулинского, — государь перевел взгляд на воеводу. Тот едва заметно поклонился. — Умом он светел, лицом весел. Силен в мужестве и славен в победе. О ратных его доблестях не мне рассказывать, вы лучше знаете. С таким воеводой не пропадешь! Повоюйте же на казанской стороне и со славой домой возвращайтесь. А теперь… с Богом!

Забряцало железо, раздались звуки походных труб, и войско князя Микулинского со знаменами и хоругвями двинулось от Коломны по Казанской дороге.

Прибыли гонцы.

Один из них легко спешился и уверенно прошел в шатер хана, где тот восседал на высоких мягких подушках и слушал своего звездочета.

— О великий хан, — подполз гонец на коленях к ханскому ложу. — Войско урусского государя Ивана повернуло на Казань.

Девлет-Гирей поднялся с подушек и спросил звездочета:

— Загляни еще раз в расположение звезд! Посмотри, как мне лучше поступить — идти воевать Москву или послать улан к Казани?

Звездочет — высокий сухощавый старик — недолго колдовал над мудрыми рисунками, а потом, подняв узкие ладони к небу, произнес:

— Расположение звезд загадочное. Они советуют, чтобы ты не шел ни на Москву, ни на Казань, а направил свою тьму в противоположную сторону.

Девлет-Гирей некоторое время раздумывал. Что бы это могло значить? А потом согласно кивнул:

— Я знаю, что звезды подсказывают мне… Я сделаю так, как они велят! Я пойду войной на Кавказ! Что-то черкесский князь стал непочтителен к послам крымского хана!

Сафа-Гирей входил в Казань победителем. Следом за ним тянулся огромный караван из множества кибиток. Казань в ожидании замерла. Как же начнет новый хан свое правление? Начал он его казнями знатнейших карачей, осмелившихся когда-то пойти против воли хана.

Поход князя Микулинского

Дружина Семена Микулинского подступила к самым стенам Казани, и громкий звук походных труб был услышан в ханском дворце.

— Войско урусского царя под стенами города! Царь Иван подошел к Казани! — поднялся в городе переполох.

Казань спешно вооружалась, а рать Семена Микулинского, помахав издали хоругвями, засела в дубовой роще.

— Не время сейчас, — сказал воевода. — Крепки они за стенами. Выманить бы их да сразиться в чистом поле.

А вскоре, приказав свернуть лагерь, князь Микулинский затерялся в лесах казанской стороны. Не увидев на следующий день московской рати, Сафа-Гирей отправил за ней в погоню арского эмира Япанчу с многочисленным воинством.

Через неделю, заморив коней и измотав полки, Япанча понял, что разыскать Семена Микулинского будет трудно, и, разослав дозоры во все стороны, стал дожидаться вестей, расположившись лагерем близ Арска.

— Батюшка, — кричал стряпчий,[31] — как послал ты нас в дозор татар караулить, так я сразу на них и вышел. Из-за кустов я выглядываю, а там… батюшки святы, все войско татарово спит! Даже караулов нигде не выставили. Вот сейчас напасть бы на них, надолго бы они запомнили эту встречу.

Князь Микулинский не мог поверить в удачу. Дотошно переспрашивал стряпчего:

— Виданное ли это дело? Неужно все спят мертвецким сном?! И дозоров не выставили?

— Не выставили, батюшка, — волновался стряпчий.

— Западни бы не было… — колебался князь.

А потом, посовещавшись с воеводами правой и левой руки, понял, что дело верное.

— На коней! — коротко приказал он.

Через час дружина князя Микулинского подступила к лагерю Япанчи.

— Действительно спят… И постов нигде не видать, — не переставал удивляться воевода. И в сердце старого война вдруг осторожным ужом вползла жалость. — Не по-христиански это — сонных рубить. Сначала в трубы сыграйте, пусть пробудятся. Ну а потом… с Богом!

Рать Семена Микулинского замерла. Полки ждали барабанного боя. А когда послышалась быстрая дробь и зазвучали трубы, лес наполнился криками, свистом, и из чащи на войско Япанчи налетела конница.

Запоздало и испуганно зазвучали татарские трубы.

— Коли их! Руби! — раздавались возбужденные голоса. — За Христа! За веру!

На землю падали убитые и раненые. Разгоряченные и напуганные кони топтали поверженных людей, втаптывали в грязь бунчуки, лес наполнялся криками, плачем, мольбой о пощаде.

— В полон их! — кричал воевода.

Рубка переместилась ближе к шатру эмира, где он с небольшим отрядом сдерживал натиск урусов.

— К лесу! К лесу! — кричал Япанча, шаг за шагом отвоевывая спасительные аршины земли. И когда лес прочно заслонил его от вражьих стрел, он издал победный клич. Затем осмотрел свое поредевшее воинство и, холодея всем телом, спросил:

— Почему я не вижу среди вас моего сына?! Где он?!

— Эмир, будь справедлив, — осмелился есаул сказать правду. — Он остался прикрывать наш отход! Он спас всех нас…

Есаул не договорил. Острый кинжал раздвинул ребра и вошел в его грудь по самую рукоять. Изо рта есаула на желтый кафтан тонкой быстрой струйкой полилась кровь.

— О Аллах, спаси моего сына. — Старый эмир вытер кинжал и прикрыл в горе глаза.

Арский княжич уже не обращал внимания на крики — расстелив в шатре циновку, он стоял на коленях и отбивал поклоны. Распахнулся полог, и вошел рында князя Микулинского. Он вытащил меч и приблизился к юноше. А княжич, прикрыв глаза, продолжал молиться.

— Не трожь его, — опустилась ладонь воеводы Микулинского на плечо рынде. — Пускай своему богу помолится.

А когда были произнесены последние слова молитвы и раздался выдох: «Амин!» — юноша взглянул на вошедших, резким движением выхватил кинжал и вонзил его себе в живот.

— Алла! — был его последний крик. Потом он упал на бок и умер без стона.

— Гордый, — произнес князь. — Таких уважать надо. Кишки себе выпустил, чтобы в плен не попасть. Крещеным быть не желает!

Остатки татарского войска скрылись в густой чаще.

— Теперь уже не догнать, — заключил Семен Микулинский. — Для них лес — что дом родной.

Война или мир?

Семен Микулинский и Василий Оболенский возвращались в Москву с поднятыми головами. Везли Ивану Васильевичу весть о первой победе над строптивой Казанью.

Государь встретил воевод с лаской и щедро отсыпал из казны каждому из них серебра и злата. Досталась князьям и высшая награда — по шубе собольей с царского плеча.

А скоро из Казани в Москву прибыли послы просить мира.

Иван Васильевич встречал татар гордо. Сидел в тронном зале, в золоченом кафтане, крепкая рука сжимала скипетр. Надо напустить на казанцев страху, пусть помнят о русской мощи.

Послы же татаровы робеть не умели, еще их деды помнили времена, когда Москва платила дань Казанскому ханству. Не поклонившись Ивану Васильевичу, Нур-Али протянул грамоту от Сафа-Гирея.

— Читай! — велел государь стоявшему подле него окольничему[32] Адашеву.

Тот, расправив длинный свиток, принялся зачитывать:

— «Брат мой московский, царь Иван Васильевич. Долго ли нам держать зло друг на друга? Ведь наши ханства знали и лучшие времена, когда мы были добрыми соседями. А не заключить ли нам мир, и пусть послы наши вместо нас клятву дадут».

Иван Васильевич только и хмыкнул в жидкий ус.

— Ишь ты! Сам разбит, а спеси-то не умерил! Мира, стало быть, ему надо. И послы уж больно чопорно держатся. Может, помощь от Крыма ждут? Подумать нужно, может быть, чего и умыслили. А ты, — взглянул он на Адашева, — гони их пока на татаров двор, где мы послов держим. Пускай в Казань не отъезжают, может быть, и понадобятся еще!