Пять президентов - Павел Багряк

— Часы показывают время работы установки. А на счётчике срок работы в миллисекундах, — ответил Миллер.

Гард подошёл к учёным.

— Итак, вы, профессор, не были вечером в пятницу здесь, в лаборатории?

— Нет, я был у себя в кабинете.

— А вы, — Гард обернулся к Керберу, — были?

— Да, минут десять.

— Между пятью и шестью часами. Так?

— Что-то около этого, — ответил Кербер.

— В это же время он заходил к вам, профессор. Так?

— Примерно.

— Что же произошло раньше? Ваш визит в лабораторию или… — Гард обернулся к Миллеру.

— Право, не знаю, — сказал Миллер. — Да и какое это имеет значение?

— Думаю, что профессор видел Чвиза позже меня, — сказал Кербер. — Когда я пришёл в лабораторию, он ещё работал, а профессору он сказал, что кончил опыт и уходит.

— Разумно. Но вы говорили, что Чвиз работал с лаборанткой. Она сможет уточнить это? Она здесь?

— Думаю, что здесь. Я позову её, — сказал Кербер.

— Не торопитесь, — остановил его Гард. — Я попрошу всех подойти к установке. Итак, если, как вы говорите, опыт был закончен до шести часов, каким образом эти часы показывают восемнадцать пятнадцать?

— Что? Этого не может быть!

Гард обернулся и увидел бледное лицо Кербера.

— Поразительно, — сказал Миллер.

— Простите, профессор, — Гард повернулся к Миллеру, — насколько мне удалось вас понять, старик разбивал организм вдребезги, делал копии с каждого осколка и вновь склеивал теперь уже точных двойников. Так?

Миллер улыбнулся:

— Хорошо, что вас не слышит Чвиз, он бы показал вам «вдребезги». Впрочем, в принципе вы правы.

— А если так, может ли эта штука, — инспектор показал на гиперрегулятор, — разбить, но не склеить?

— Что?

— Разбить, может быть, даже снять копию с осколков, но не склеить эти осколки? Ни первый, ни второй экземпляр? Так быть может?

— Нет. Программа работы регулятора заложена в него…

— Но её можно вынуть и заменить?

— Нет, её нельзя вынуть. Как таковой её не существует, вы не поняли. Программа заложена в природе самой установки. Ну, как бы это сказать… Нельзя заставить автомобиль ехать только на задних колёсах.

— Какое-то время можно.

— Весь процесс длится в течение тысячных долей секунды.

— Отлично! И если в это время, когда он уже наполовину прошёл, отключить все эти провода? Что тогда?

— Сброс поля?

— Назовём это так. Значит, эта штука может разрушить и не создать?

— Но схемы задублированы… — рассеянно сказал Миллер.

— Это уже детали, дорогой профессор.

— Вы хотите сказать, что Чвиз…

— Я ничего не хочу сказать, но, прежде чем двигаться вперёд, я хочу видеть перед собой все дороги. Этот случай — побег, похищение или, наконец, впервые в моей практике, превращение в ничто, в святой дух? Или остаётся какой-нибудь пепел?

— Какой пепел? Ну что вы! Полная сублимация, — спокойно сказал Миллер.

— А это что за штука?

— Сублимация? Переход из твёрдого состояния в газообразное, минуя жидкое.

— Да, из этой штуки получился бы отличный крематорий, — усмехнулся Гард. — Если надумаете, возьмите меня в пайщики. — Он подошёл к телефону, не спеша набрал номер. — Алло! О'Лири? Это опять я. Нет, ещё не приехал. А что слышно с тем грибником? Так. Ну спасибо. — Гард повесил трубку.

— Это он? — спросил Миллер, заметно волнуясь.

Гард внимательно посмотрел на профессора.

— Нет. Это кузнец из соседней деревушки. Инсульт. Видно, нагнулся не за своим грибом.

— Разрешите войти? — раздался сзади тихий голос.

Все обернулись и увидели маленького старичка с небольшим чемоданчиком, похожим на этюдник.

— Входите, Фукс! — весело сказал Гард. — Тут для вас я припас одну хитрую коробочку.

Он показал Фуксу замочную скважину сейфа. Фукс открыл чемоданчик, достал отмычки и, любовно перебирая их в руках, покосился на скважину.

«Возможно, что в исчезновении Чвиза повинен только сам Чвиз, — размышлял Гард, наблюдая за работой Фукса. — Конечно, это возможно. Обыкновенное самоубийство или эта… как её?.. Переход в газообразное состояние. Но тогда документы должны быть на месте. Если бы Чвиз захотел унести с собой в могилу секрет всей этой штуки, он уничтожил бы не только чертежи, но прежде всего саму установку…»

Что-то мягко и тихо щёлкнуло под руками Фукса.

— Покорно прошу отойти в сторонку, — ласково попросил Фукс. — Вы не представляете, какие нервные люди строят эти сейфы. Ты их открываешь, а они поливают тебя из огнемёта. Просто кошмар, а не работа.

Гард, Миллер и Кербер неторопливо отошли. Старик бесшумно распахнул дверцу. В чёрном чреве сейфа не белело ни одной бумажки.

— И вот вам награда за мои труды, — грустно улыбнулся Фукс.

— Отлично, — сказал Гард. — Вот теперь я попросил бы вас, — он посмотрел на Кербера, — пригласить эту… как её зовут… ну, лаборантку.

— Луизу?

— Да.

Кербер вышел.

Минут через пять он вернулся с Луизой.

— Извините за беспокойство, — никто не ожидал от Гарда такого изысканно благородного полупоклона, — я хотел бы задать вам вопрос: вы первой обнаружили записку, оставленную профессором Чвизом?

— Да, я.

— И это вы передали её в секретный отдел института?

— Да, я.

— Когда вы в последний раз видели Чвиза?

— Это было в пятницу, часов в пять. Потом профессор отпустил меня…

— В это время он не выходил из лаборатории?

— Не помню… Как будто нет… Нет, не выходил.

— Вы работали на установке?

— Да.

— В какое время вы включали установку?

— Я же говорила: около пяти часов.

— Не позднее?

— Нет, ведь я ушла, когда ещё не было шести.

— И когда вы вернулись?

— Что?

— Когда вы снова пришли в лабораторию и увидели записку?

— Утром в понедельник…

6. ТРИДЦАТЬ РОКОВЫХ МИНУТ

— В понедельник… — задумчиво повторил Гард, не испытывая удовольствия ни от вопроса, который он задал, ни от полученного ответа, поскольку вообще терпеть не мог так называемых дежурных слов, не продвигающих следствие хотя бы на дюйм вперёд. Но, повинуясь своей старой привычке, он вскинул голову и строго посмотрел на Луизу: — Итак, вы говорите, в понедельник? В котором же часу?

— В девять тридцать утра, — коротко ответила Луиза и с нескрываемым любопытством посмотрела на Гарда.

Он был одет в тёмно-серый костюм свободного английского покроя, какой обычно носят клерки из отдела мелких ссуд, причём одна пуговица на левом рукаве пиджака могла вот-вот оторваться. Это обстоятельство не ускользнуло от внимательного взгляда Луизы и позволило ей вслух, причём в довольно милых выражениях, сказать Гарду о том, что, если бы она была его женой, он: никогда не терял бы пуговиц, не говоря уже о том, что не носил бы полосатые галстуки, которые Луиза считала консервативными.

Гард в некотором замешательстве выслушал эту тираду, и ему понадобилось усилие, чтобы выжать из себя слова, более свойственные инспектору полиции, нежели джентльмену, ведущему светскую беседу.

— Я вынужден прервать вас, — сказал Гард, — поскольку меня больше интересует, какое впечатление произвёл на вас профессор Чвиз, когда вы его видели в последний раз…

Луиза мгновенно прикусила язык и, подняв глаза кверху, припомнила свой последний разговор с Чвизом.

— Профессор показался мне несколько странным, — сказала она, — так как прежде он никогда не интересовался ни моим прошлым, ни будущим, а тут вдруг задал мне нелепый вопрос, замужем ли я. Кроме того, он задержал меня в лаборатории после работы, а это у нас не принято, хотя отлично знал, что я тороплюсь, и разрешил мне уйти лишь в половине шестого, а если говорить точнее, то в семнадцать двадцать пять вечера.

— У вас прекрасная память, — сказал Гард.

— В тот день я следила за часами, так как имела кое-какие планы на вечер.

— А вы действительно замужем? — неожиданно для самого себя спросил Гард и тут же подумал, что если бы его бывший учитель и шеф, ныне покойный Альфред-дав-Купер, узнал о таком вопросе, то наверняка сказал бы: «Стареешь, Гард, стареешь».

Луиза быстро оглянулась на Миллера и Кербера.

— Простите, инспектор, — сказала она, чуть-чуть помедлив, — но, может быть, вы позволите мне пришить вам пуговицу?

При этих словах оба учёных, как по команде, посмотрели на пуговицу Гарда, как будто от неё зависел дальнейший ход следствия. Вероятно, они прислушивались к разговору, и Гард решил пощадить Луизу. Чутьём опытного сыщика он понял, что невзначай приподнял покрывало с какой-то скорее всего маленькой личной тайны Луизы, которую он из чисто профессиональных соображений обязан был теперь открыть для себя — да простит его Альфред-дав-Купер! — хотя пятью минутами раньше у него и в мыслях не было затягивать так долго допрос лаборантки.