Волк: Ложные воспоминания - Джим Гаррисон

Я заночевал в Ларами, в клоповнике за железной дорогой. В воздухе коровье дерьмо, и ночь напролет катят дизеля. Ночлежка — по совместительству местный дешевый бордель. Дежурный — как обычно, чахоточный мужичок лет сорока — взглянул на меня испытующе. Потом всю ночь смех и пьяные крики. На следующий день я собирался вернуться в Шайен, посмотреть большое родео, о котором в тот вечер говорили в баре. Перед тем как лечь в кровать, я сунул бумажник в трусы. Затем встал, подпер дверную ручку стулом и постучал сверху, чтобы покрепче заклинило. Покурил, поднялся опять, выглянул в окно и стал смотреть на маневровые локомотивы с единственной болтающейся фарой и на громыхающие вагоны — названия «Путь орла», «Путь Фебы», «Лакавонна» полюбились мне больше всего. Я достал из скатки пинту виски и крепко к ней приложился. Не запивая, высосал половину. Я пил, пока виски не кончился, и мирно заснул под разнообразный шум, смущало меня лишь мычание скота в скотовозках. По дороге к ножам Сент-Луиса или Чикаго.

Надо признать, что Шайен — это коровник. Денвер тоже, если на то пошло. Их сбросили с высоты на планету, и они размазались по ней, точно коровьи лепешки по траве. Шпок, шпок, шпок. Бестолковые и безголовые, масло, вылитое на стоячую воду; в пригородах мотели, автостоянки, гамбургерные, бензоколонки со стофутовыми рекламными щитами, чтобы видно было с фривеев, и тысячи неотличимых друг от друга мелких заведений в одноэтажных кирпичных или блочных зданиях. Вынесены за город с какими-то темными целями. Торговля недвижимостью и движимостью. Туалетные принадлежности. Дом тысячи ламп. Стейки с яичницей Брэда. Всем это хорошо известно, и незачем начинать заново.

В пять часов утра я вышел на перекресток 90-го шоссе, успев перед этим плотно позавтракать в кафе «Стрелочник», где на табуретах сидели рядком железнодорожники в сине-белых полосатых комбинезонах с нагрудниками и в кепи. На горке оладий лежал кусок ветчины, а на куске ветчины яичница из трех яиц. Инсулиновый шок и сонливость — особенно после птичье-козодойного отдыха, срубает почти сразу. Несколько секунд стояния с задранным большим пальцем, и вот останавливается «олдсмобиль», последняя модель с умопомрачительными плавниками. Я профланировал ярдов сто и, не глядя, залез в открытую дверцу. В машине сидели трое молодых людей, двое спереди и один сзади, воздух был тяжел от паров, а по радио вопила Пэтси Клайн — «Моя депрессия кончается на „я“».[50] Машина взвыла, разогналась до ста миль в час, и тут стало ясно, что никто из них в эту ночь не спал. Стетсон на голове водителя был надвинут на оправу черных очков — мужик гнал во всю мощь навстречу круглому мячу в конце дороги — утреннему солнцу. Джонни Кэш запел «Я не переступаю черту».[51] Никто не сказал мне ни слова.

— Вы в Шайен? — спросил я слегка дрожащим голосом.

— Ага, — сказал водитель.

Ковбой на соседнем сиденье проснулся и рукавом рубашки вытер слюни, тянувшиеся из угла его рта. На окне около него — рвота. Он запел, скорее, зажужжал:

— С черным негром на заборе баба скачет хоть куда, я с тех пор ее не видел, тралль-ля-ля-ля-ля-ля-ля.

И так далее. Снова и снова, пока водитель не обернулся и не сказал: заткнись, после чего ковбой заснул опять. На нем были синие сапоги с вытисненным на верхушке голенища американским орлом. Месячная зарплата на одни сапоги.

Мы доехали до Шайена меньше чем за час, я выпрыгнул на первом же светофоре и помахал скаткой. Господи, они же могли меня убить. Как все фигляристые янки, ребята набрались этого дерьма в кино про самих себя. Как-то посмотрев «Дикаря»[52] с Ли Марвином и Марлоном Брандо, я неосторожно заехал на велосипеде в кукурузное поле. Все, больше не надо. Прекратите эту херню, ну пожалуйста. Мне хватит красной куртки Джеймса Дина[53] и вечной ухмылки, а еще «форда» 49-го года с прямыми трубами и голливудскими глушителями, который за секунду разгоняется до семидесяти пяти миль в час.

Я шел вдоль ручья, пока тот не начал сужаться, по пути миновал небольшую бобровую заводь с торчащей над водой хаткой из палочек. Обитаемую — не зря вокруг столько поваленных деревцев с ободранными ветками. Срезы симметричные, как будто кто-то орудовал миниатюрным, но очень острым топориком. На обратном пути пойду потише, может, удастся застать бобров за работой. Мне доводилось видеть, как они плавают, но как валят деревья — только издалека в бинокль. Поразительно быстро они их валят. Двоюродный дедушка Нильс как-то угощал нас бобровым хвостом — величайший деликатес, по его словам, — однако Нильс был самым настоящим отшельником и ел все, что попадалось под руку. Пил тоже. Например, тошнотворное самодельное малиновое вино. Может, у них в семье так принято. На вкус, как популярный полоскатель рта.

Я перешел по камням ручей, один раз оступившись и зачерпнув воды в ботинок, затем стал искать место повыше, намереваясь выйти к гнезду прямо из лесной чащи. Посмотрел вверх — если скопа парит сейчас в воздухе, она разглядит меня с высоты нескольких миль. Где-то я читал, что, если бы наши глаза в пропорции были такими же, как орлиные, получились бы мячи для боулинга. С тремя гладкими дырками. Ну вот, теперь я впадал в пиздотранс. Они являются без предупреждения из красочной памяти любого человека — в лесу, в тайге, в Арктике, военным летчикам, может, даже сенаторам и президентам. Гомосексуалисты, надо думать, впадают в херотранс. Среди деревьев тоже нет спасения. Ты в кино, тебе дрочит школьница, вы смотрите его из машины, у вас двенадцать банок пива, купленных по фальшивому удостоверению личности. Рассчитывал на серьезное, но у нее месячные. На пальце школьное кольцо подружки, замотанное клейкой лентой и замазанное лаком для ногтей, чтобы не свалилось. Лента трет в противофазе, милая. Смена рук, очень неуклюжая. Она тянет из банки пиво и смотрит кино. Рука со знанием дела скачет над ширинкой. Ох, ах. Испачкалась, да? Не отрывая взгляда от экрана, она берет у меня носовой платок. Ответная услуга позже, но никакого «языка», как это когда-то называлось. Так происходит по всей стране, со всеми этими девчонками в голубых летних платьицах. Может, сейчас уже нет. С пилюлями они ебутся, как норки, — сексуально отреволюченные. Их еще за это ругают, можно подумать, ебля обесценивает еблю. Жди, пока сможешь насладиться ею в собственном доме на улице вязов, кленов или дубов, и чтобы на дорожке стояла твоя собственная машина.

В своих причитаниях и мечтаниях о славных девичьих пирожках я забыл, что надо идти потише. До гнезда осталось меньше четверти мили, нужно сесть, подождать и послушать. Почти все мои встречи с животными происходили случайно или благодаря усталости — я сидел, дремал или мечтал о чем-то, пока не успокаивалось дыхание, и бывало, через час появлялся олень, а то и не один. Как-то я видел лису, играющую с мышью, — она ее хватала, подбрасывала в воздух, потом опять прижимала лапой. Или я ловил форель, устроил себе перерыв на ланч, и тут к ручью подошла рысь. Четыре сэндвича, бутылка бренди из горла́ в холодный день, и все лишь для того, чтобы проснуться и увидеть, как в ста ярдах ниже по течению большая кошка осторожно лакает воду. Я закурил сигарету и пригляделся к собственным рукам. Они были черными от сосновой смолы с налипшей на нее грязью и пахли джином — единственным видом алкоголя, который я презирал. Все из-за того, что, выпив как-то четверть галлона, на следующий день вымыл руки с мылом, пахнувшим сосной, — блевал как ненормальный, прямо на собственное отражение в зеркале. Когда я заказываю водку-буравчик или водку-мартини, а вместо водки туда наливают джин, меня временно начинает тошнить от спиртного. Очень временно, правда. Пожалуйста, уберите и принесите то, что заказано, быстро, быстро.

Если скопа здесь, я отсалютую Богу и доложу властям. Не все яйца погибли; ДДТ как-то подействовал на репродуктивный цикл: скорлупа стала чересчур тонкой и больше не выдерживает родительский вес. Могли бы сообразить, прежде чем начинать продажу. Иначе в будущем — тонкие черепа человеческих детенышей начнут раскалываться от залетной пастилы или пинг-понгового шарика. Желательно черепа детей акционеров, хоть это и невозможно. Я осторожно воткнул сигарету под листья во влажный перегной. Над головой у меня уже давно визжала голубая сойка, но теперь я заметил еще и канадскую. Они работают в лесу воздушными сиренами, предупреждая о набегах. Неподалеку прошмыгнули несколько рыжих белок, решивших, что меня можно не бояться. Я и сам никогда в жизни не чувствовал себя таким безвредным. Между прочим, сейчас я не убиваю себя пьянством. Был бы у меня гашиш, выслеживание скопы растянулось бы навечно. Еще лучше чуть-чуть пейота, почки две, чтобы запомнить вены в ее глазах или сотворить птеродактиля. Сгодилось бы даже немного травы — я поплыл бы над шумными ветками, листьями и зарослями, и это выслеживание оставалось бы в моем воображении бесшумным и прекрасным. Но алкоголь и наркотики идут на хуй. Этот мозг расширяется сам и наблюдает более чем достаточно привидений. Много лет назад я сообразил, что землю заселяют призраки. Антизоологические чудовища буйствуют в сочетаниях, не воспринимаемых глазом. Их называют правительствами. На каждом акре земли неизлечимые раны, что затягиваются шрамами наших жизней. Распоследний довод: я не хочу жить на земле, но я хочу жить.