Ведьмин огонь - Джеймс Клеменс

Публика грохнула идиотским смехом.

Оскорбленный — толстый лысый мужчина с широкими, подвитыми и напомаженными усами — ударил ногой о край сцены.

— Ах, это снова ты, Штрефен! Ну, постой же, я тебе еще устрою.

Все это не сулило ничего хорошего. Жонглер знал по опыту, что именно с таких перепалок и начинаются повальные драки, в которых порой перепадает и ему. А главное, они переключают внимание зала с него на себя, отчего лоток его так и останется пустым. Надо во что бы то ни стало сейчас же вернуть их внимание. Впрочем, кому нынче интересен однорукий жонглер?!

Жонглер позволил ножу воткнуться в пол, симулируя потерю контроля. Нож вошел в старые доски сцены с глухим всхлипом и застрял в нем. Это явно привлекло публику. Итак, интересен лишь провал, неудача. Вокруг потихоньку начинали посмеиваться и поглядывать на сцену в ожидании дальнейших промашек, но жонглер точными жестами послал остальные три ножа так, что каждый из них вонзался в рукоять предыдущего. Через несколько секунд на полу раскачивалась своеобразная тросточка из четырех ножей.

Робкие хлопки быстро переросли в оглушительный грохот, а по лотку застучали монеты. Жонглер знал, что каждая из брошенных медных монет заработана тяжким трудом и могла быть с удовольствием истрачена на эль. Но ему тоже нужен сегодня обед, не говоря уже о ночлеге. Впрочем, последний доставался ему редко — он давно привык спать прямо под брюхом своей лошади.

Ободренный успехом, жонглер перешел на другой край сцены и решил показать старый номер с горящими факелами. Взяв в кулак сразу три, он поджег их, и по залу пополз шепоток удивления, когда они загорелись разным огнем: один — ярко-зеленым, второй — пронзительно синим, а третий — ярко-красным, но совсем другого оттенка, чем настоящее пламя. Этот трюк требовал всего лишь специальных алхимических порошков, делать которые он научился когда-то давно в Саутленде.

Трибуны снова взорвались аплодисментами.

В ответ жонглер поднял факелы высоко и бросил их прямо под крышу старой харчевни; они посыпались оттуда, оставляя за собой светящиеся полосы, но ловкий циркач снова поймал их и снова подкинул.

Публика заревела, однако опытное ухо бродячего артиста все же слышала, что стук монет в лотке сделался более сухим и редким. Жонглер стал кидать горящие факелы все выше и выше до тех пор, пока тело его не заблестело от пота. Какие-то женщины слева заохали, но краем глаза он видел, что охают они не по поводу каскада огней, а по поводу его заблестевшего тела. Что ж, заработать на хлеб и кров можно не только работой.

И жонглер еще больше распрямил плечи, выкатил грудь, демонстрируя всю свою роскошную мускулатуру. Гаер знал, что порой черные кудри над серыми глазами и прекрасное тело равнинного жителя его родины привлекают гораздо больше внимания, чем искусство бросания ножей и факелов.

Монеты вновь посыпались чаще.

В финале жонглер, как обычно, поклонился без факелов, которые, описав широкий круг, стали плавно падать за его спиной. Публика ахнула, и тут же он заметил, как одна из охавших пышногрудых женщин призывно поднесла руку ко рту. Циркач сделал сальто, поймал все три факела и тут же опустил их по очереди в специально приготовленный чан с водой. Шипение каждого факела сопровождалось бурными хлопками, а когда погас последний, все вскочили, и звук разгоряченных ладоней смешался со стуком кружек.

В лоток продолжали лететь монетки, и жонглер кланялся до тех пор, пока все не стихло и деньги не перестали падать. Собрав ножи, он поднял лоток и ушел со сцены. Толпа все еще одобрительно шумела, и когда он шел по проходу, многие покровительственно похлопывали его по спине. Жонглер быстро накинул на себя кожаную куртку, слишком жаркую и неудобную для представления.

Мельком глянув в лоток, он понял, что пообедает сегодня на славу, а, может, останется еще и на комнату в гостинице. Если ж нет… что ж, он не зря заметил в толпе нескольких женщин, засматривавшихся на его широкую грудь. Словом, выбор пока есть .

Хозяин кабачка спустил свое пузо со стойки бара и подвинулся прямо ему навстречу. Лицо кабатчика было толстым и розовым от эля и жара, а белый передник заляпан вином, как всегда бывает у хозяев подобного рода заведений. Пригладив три волосины, украшавшие его череп, он повел носом в сторону жонглера и похлопал жирной рукой по стойке:

— Ну, и где моя часть? — просипел он с улыбкой. Жонглер отсчитал причитающуюся часть за аренду сцены, и хозяин осмотрел каждую монету, падавшую на его пухлую потную ладонь. Жадность и зависть так и сквозили во всех его движениях.

— И это все? — спросил он, потрясая кулаком с зажатыми монетами. — Я же видел, деньги просто градом сыпались тебе на голову! Небось, припрятал большую часть?

— Уверяю вас, ваш процент отсчитан совершенно точно, — жонглер смотрел трактирщику прямо в глаза.

Тот неохотно и с ворчанием отвернулся, подозвал официантку, и молодая хорошенькая девушка с белокурыми пышными волосами поставила перед бродячим артистом стакан эля.

— На здоровье, — пролепетала она, быстро улыбнувшись и взмахнув ресницами: — Охладите ваш пыл пока этим, — и ушла к следующим посетителям, намеренно не оборачиваясь.

Нет, решительно его коняге сегодня придется ночевать одной.

Жонглер взял стакан ледяного эля, покрутил его в руках и бросил взгляд на сцену, где теперь собирался демонстрировать свое искусство следующий артист. Публика сегодня оказалась непростой, и потому жонглер искренне пожалел мальчишку, взбирающегося по ступенькам навстречу неизвестности.

Однако на арене показался не мальчик , а маленькая девочка в серых штанишках и уродливо сшитой белой рубашке, под которой трудно было разглядеть ее женские прелести. Поначалу жонглеру показалось, что девчонка едва пережила свою первую менструацию, но, когда та села на стул посередине сцены и повернула к публике лицо, бродяга понял, что ошибся. Это лицо, казалось, еще совсем юное, с розовыми губами и фиалковыми глазами, источало столько печали и тоски, какие даются только долгими годами несчастий.

Толпа, разумеется, не обращала на нее никакого внимания, хотя таинственная женщина уже взяла в руки лютню. Все были заняты собой, вином, друзьями, звоном стаканов, мимолетным флиртом; воздух буквально стал серым от дыма трубок и факелов. И бедная маленькая лютнистка казалась в этом мрачном зале лепестком, случайно попавшим в бурный поток.

Жонглер вздохнул. Смотреть на такое — хорошего мало. Таким обычно приходится уходить со сцены под улюлюканье и град хлебных корок.

Но маленькая женщина прижала лютню к груди и склонилась над ней, как мать над ребенком. Корпус лютни был тщательно отполирован и казался почти влажным в неверном свете факелов. Дерево было какое-то незнакомое жонглеру, очень красное, отливавшее черным, с непонятными вкраплениями. Инструмент выглядел очень дорогим.