Трудно украсть бога - Николай Леонов

– А чего ты заволновался? Все люди – братья. Не ваша ли песня?

– Какой ты мне брат, паршивец?!

– Ага, значит, не разделяешь учение вашего Христа? – оскалился арестованный. – Это хорошо, это правильно. Нечего всяким глупым сказкам верить.

– Почему это не верю? – Я не знал, что ему ответить, и он это почувствовал.

– Да нынче никто не верит, – пожал плечами арестант. – Только вид делают, молитвы бормочут, свечки ставят. А как предложишь денег побольше, так и все они твои с потрохами.

– Это ты про кого так?

– Да хотя бы про сторожа монастырского. Хороший дед, божий одуванчик. Даже и не знаю, на кой пес ему столько денег в его-то годы! Однако взял малую мзду – и ворота нам отворил старичок.

Не успел я возмутиться и вопросить о доказательствах, как наше уединение прервали вернувшиеся охранники. При них я не решился нарушать приказ и сидел тихо, обдумывая неприятные слова этого вора.

Верить ему так просто я не собирался. С тех пор как его схватили, он говорил очень много и всегда разное. То, что он врал не всегда, было очевидно. Но в таком количестве лжи и разобраться было очень непросто, а отделить ее от крупиц правды можно будет только с помощью других свидетелей, если они окажутся менее изворотливы и коварны.

Далее в тетради был пропущен целый день, за который не было сделано ни одной записи. Видимо, это был день прибытия автора записок и арестованного в Казань и соответственно день проведения допросов, очных ставок и прочих следственных действий, после которых на дневник времени уже не оставалось. Дальше повествование сбивалось на какую-то чехарду. Кажется, автор был раздосадован и писал неровно, будто забывая, о чем начинал, перепрыгивая с одного предмета на другой.

Самое смешное, что у нас нет никаких доказательств, уличающих этого самого Чайкина, будь он неладен. Его поймали только благодаря свидетельским показаниям одного-единственного человека, да еще и такого, которому нельзя доверять.

Чайкин, конечно, вор и плут, тут никак не спутаешь. Но у него нет никаких ценных предметов: нет ни икон, ни даже самых маленьких фрагментов драгоценных риз, в которые они были одеты.

У Чайкина были найдены деньги, явно краденые, но доказать, что именно они пропали из монастыря, мы не можем.

Сторож опознать никого не может, утверждает, что все были в масках. Остается только одно – найти пропавшие предметы или хотя бы какие-то их части, чтобы построить обвинение. Однако наш первый обыск закончился фиаско. Идти на новый, не имея новых сведений, нет никакого смысла.

Дело снова топталось на месте, хотя сейчас мы уже взяли потенциального преступника, доказать его вину пока не могли.

Вопрос со сторожем тоже теперь был открыт. После тщательного осмотра монастыря и церкви, из которой были похищены иконы и деньги, выяснилось, что вскрыты силой были только ворота самой церкви, а в монастырь злоумышленники попали вполне мирным способом. Ворота им кто-то открыл.

Возможно, это были не главные ворота, а какой-нибудь тайный ход или калитка, и открыл ее кто-нибудь из челяди, но сторож казался теперь не таким уж и непорочным.

Хитрый мужик этот Чайкин – запутал мозги нам всем. Вот даже следователь не знает, что бы предпринять.

Пока у нас было затишье, я решил, что сам смогу кое-что разузнать… и отправился к дому на окраине, где мы еще недавно проводили обыск. Мне очень хотелось поговорить с одной маленькой барышней, которая могла многое видеть, и была надежда, что она расскажет об этом гораздо правдивее взрослых, среди которых она росла.

Девчонку оказалось не так-то легко найти. Она куда-то убегала постоянно, и мне пришлось ждать в кустах у дома до самого полдня, когда эта маленькая оторва появилась во дворе.

Я бросил в нее заранее приготовленный комок листьев, и она тут же подскочила, хватаясь за палку. Видать, жизнь у нее тут была не самая легкая…

– Тебе чего? – недружелюбно поинтересовалась она, разглядев меня в кустах.

– Поговорить хочу.

– О чем?

– Как о чем? О том же самом. Ты мне помоги немножко.

– И как же я могу тебе помочь? – подозрительно сощурилась девчонка и уселась на нижнюю ветку корявого дерева.

– Расскажи, что видела в ту ночь, когда украли икону.

– Пистолет я у Чайкина видела, – хмуро ответила девочка. – Большой, тяжелый. Он его за печкой прятал. Сейчас посмотрела – нет его. Наверное, с собой забрал.

– А потом, когда он вернулся, он что-нибудь приносил? Куда он это девал?

– Я не видела. Мне вставать не разрешала мама. Лежала я на кроватке в углу, а там ничего не увидишь. Слышала только, как они на кухне шумели. Стучали там чем-то, не знаю. Долго стучали. Печку жгли.

– Чем стучали? Железом по железу или же по дереву? Припомни, милая.

– По дереву, кажется. Мне потом спать захотелось, и я не все слышала.

– А что, у вас там, в кухне, много мебели? Чем стучать-то можно?

– Стол там есть и табуретки. И шкаф со стеклом, красивый. Но им не стучали. На нем всегда стекло дрожит, если его трогать.

Я отпустил девчонку, а сам потом долго еще сидел в кустах и обдумывал то, что она сказала.

Ясности ее слова не добавили, но появилась небольшая ниточка. Взрослые шумели на кухне. Там-то и нужно будет сосредоточить поиски. Перевернуть все, что можно, и вывернуть наизнанку. Возможно, на этот раз нам повезет больше. Все равно надеяться больше не на что.

7 июля. Сегодня выяснилось сразу много всего. Оказалось-то, не я один занялся расследованием по личной инициативе и не мне одному улыбнулась удача. Оказывается, наш золотых дел мастер Максимов, еще до того, как его задержали, успел продать местным ювелирам несколько весьма крупных и красивых жемчужин. При сличении с фотографиями жемчужины эти кажутся сильно похожими на те, что украшали один из украденных окладов икон.

С таким поводами повторный обыск был тут же назначен и проведен. На этот раз я сам вызвался поучаствовать. Дело это вроде бы для младших филеров, немудреное, даже механическое. Но только не в этом конкретном случае. Тут и преступники были со смекалкой, и следователь должен был проявлять такую же хитрость и прыть. Иначе ничего не найти.

На этот раз все простукивали, прощупывали и вытряхивали. И чего только не нашли, надо сказать. Прямо будто в сказке восточной, когда из самых простых и обыденных предметов сыплется на вас драгоценный поток!

На кухне в ножке стола, в специально выдолбленном отверстии, нашли нитку жемчуга и 260 отдельных жемчужин, 43 разноцветных камня, несколько серебряных гаек и тому подобной мелочи.

В чулане на полу оказались серебряные проволоки и три жемчужины. В железной печке – 17 металлических петель, четыре обгоревшие жемчужины, обгорелая материя и искрошившаяся позолота.

На кухне, на полу, между досок, и за печкой обнаружились куски пережженной проволоки, 205 жемчужин, камешек розового оттенка, обломки серебра, 26 обломков серебряных украшений с камнями, 72 золотых обрезка, 63 обрезка серебряной ризы и пластинка с надписью «Спас Нерукотворный».

Всего этого совершенно достаточно, чтобы Чайкин не ушел от ответа, но осталось непонятным: куда делись сами иконы и как вообще было совершено и спланировано преступление?

Если бы не один из филеров, внимательно осматривавший все, что попадало ему в руки, мы могли так и не узнать о том, что у нашего вора был сообщник.

– Что это? – нахмурился я, когда Семен принялся тыкать мне под нос какую-то мятую бумажку, исписанную неровными поспешными строчками.

– Так и я не понимаю! – взволнованно ответил тот. – За печью было. Наверное, упала на пол и потом ее туда случайно сквозняком отнесло. Но почерк-то не нашего! Кто и кому писал, неведомо.

Я развернул бумагу и постарался прочитать корявые, расползающиеся строчки, испорченные парой клякс. Судя по всему, это был черновик телеграммы: «Город Обоянь, Долженская волость, Ананий Комов, выезжай немедленно в Казань. Федор».

– Ну, что, Степан, дуй на почту и узнавай у них, кто и когда отправил эту телеграмму. Может, оно ничего и не даст… Но нужно все проверить.

Отправив Степана по делу, я занялся описью найденного. Необходимо было зафиксировать все документально: что и где было найдено.

В доме раздавались приглушенные голоса казенных служащих и скрип перьев по бумаге. Старуха Шиллинг вместе с внуками куда-то запропастилась и в происходящем участия не принимала. Видимо, обдумывала, что ей теперь говорить полиции.