Внук Бояна - Розанов Сергей Константинович

Юрко подъехал, поздоровался с Кузяном и сказал:

— Плохо твое дело, друже, коню тяжко.

— А и пахарю достается. Лучшее-то, поди, у бояр, — ответил Кузян, вытирая пот с лица.

— А должно быть у нас. Надо подумать, как сделать. — Юрко нахмурился, раздумывая. И вдруг как опомнился:

— А поедем-ка с тобой на мельницу?!

— С кем воевать? С Яришкой? — Кузян прищурил один глаз, смотрит снизу на всадника, а глаз сердитый.

— Ты чего загривок ощетинил? Князь тебе сказал: никто Яришку не отберет у тебя, ты же наш воин! А мы ей — как братья.

Кузян чуть не задохнулся от охватившего чувства радости:

— Ну, спасибо тебе... — Еле выговорил, глубоко дыша. — А я горькой думой изошел. Тяну плуг рядом с конем и коню завидую: ничего такого он не знает. Душа у него не стонет...

— И я вижу: исхудал, — усмехнулся Юрко, — одни мослы остались. Говорю тебе: со своей дурьей бедой кончай!

— Теперь — да! А то ночей не сплю: во тьме Яришку вижу — то с князем, то с тобой.

— Ну и еще раз дурень! Ты отневоль ее от богов.

— Она деда слушает! — Кузян стоял, покачивая головой, уставился в землю, думал. И вдруг встрепенулся: — Не поможет ли княжеское слово?

— В этом помочь дадим, — сказал Юрко. — А ты все же пока сей хлеб да и просо. К свадьбе твоей пива наварим. Давай паши!

И Юрко принялся растолковывать парню, как легче пахать травянистые пласты: приделать к плугу резак. Его уже придумали мудрые смерды Киевщины. Надо живей ехать в ковальню, к Савостию, рассказать, какой должен быть нож, пусть ковали пораздумают и сотворят еще добротнее.

— Да где железа возьмешь? Я и сам теперь выковал бы.

— Пойдешь от князя к боярину Туряку и привезешь сколько надо.

— Ой, нет! Боярин накормит железом так, что и головы не подымешь, в землю ляжешь. Люты глаза у Туряка! Людишки его стоном стонут.

— Чего ж не бегут?

— К нам? Тяжко подняться в неведомое. У каждого семья.

— Помочь надо, все обсказать. Собрались бы ночком... Осенние ночи - долгие, по морозцу далеко уйдешь. А тут и снежок подможет: все следы запорошит. Главное, чтоб поднялись. Возьмись-ка! Отовсюду собирай обёздоленных. Всех веди к нам!

— Значит, вывести? — задумчиво переспросил Кузян. — Трудное дело.

— Не трудней смерти. Попытай!

— А что? И уведу. Я этому лютому Туряку припомню все обиды. И как в зной и мухоту стегал плетью до крови, а потом 9 смотрел, как мухи пили кровь, черви заводились в ранах... Зимой на морозе морозил ноги, потом долго корежило. Спасибо Яришке, вылечила: сенную труху из-под стога напаривала в воде, а я ноги в тую жаркую кадку совал, отсиживался... Теперь знаю: добить меня Туряк хочет. Уже на торгу в Резани и ж Пронске бирючом оглашен мой побег. Кто-нибудь да польстится на боярскую награду, выдаст меня.

— Эх ты, пуганый. У вольных людей не может быть алчных мздоимцев.

— А Кащеря? Он любого продаст за две деньги. Тут я разок его человека видел, — таинственно проговорил Кузян. — Кащеря к нам в купцы напрашивается. Награбил, наворовал, теперь торг откроет.

— Князь не примет, — Юрко покачал головой.

— Князь, пока молод, потоле и прав. Но как возмужает, почует сладость и силу власти, по-иному окажет себя. Любого поставь, хоть и себя... Человек так уж создан: всех гнуть будет, как Чурын Кащеря.

Юрко рассмеялся: Ярослав — добрая душа, его ничто не переменит, он учился человеческой правде в Киевской лавре и правде служит. Да и жизнь его была нелегкая...

— Кто горя отведал всласть, тот горемыкам не изменит.

— Но тогда счастья и славы не увидит. Славу хватают жестокие. Добрый да тихий князь долго не княжит, — с грустью ответил Кузян. — О нем никто и не помянет, хорошее забывается быстрей. А вот злыдня вовек не забудут!

Санный поезд княжеского боярина Туряка растянулся на целую версту. Впереди ехала верховая стража, потом — пешие воины на розвальнях. В середине обоза выделялись разрисованные.красным боярские сани с козырьком, устеленные ткаными коврами, запряженные в шестерку белых лошадей цугом — в три пары гуськом, с верховым на правом переднем коне. Сам боярин в собольем тулупе полулежал, подремывая, на цветастых подушках из лебяжьего и гагачьего пуха. Широкая черная с проседью борода его покрылась изморозью и развевалась на ветру всем напоказ: холеная борода — гордость боярина.

Позади скрипели возы с мороженой дичиной и битой птицей, с мешками гороха, чечевицы, ячменя и проса, с хлебами печеными, с боярской посудой.

Вот уже поезд боярский въехал на окраины Соснова: потянулись землянки и избушки, на заставе воины открыли ворота, а сами встали в стороне — и не смотрят. Боярин был удивлен и раздосадован безразличием, с которым его приняли. Хотя посланный им наперед бирюч давно объявил о приближении поезда княжеского боярина, люди шли по своим делам, будто ничего необычного не происходит, а кое-кто, нищеброды глухоманные, даже не сломив шапки, уходили в сторону и отворачивались... Пакостный народишко — окраинцы!

Князь Ярослав принял знатного гостя в приказной палате, чуть кивнул на глубокий поклон, указал на ближнюю широкую лавку, устеленную седоватыми волчьими шкурами.

— Что за дикий у тебя люд: славы не воздают! — пробурчал Туряк.

— Не обессудь, боярин, люди у нас никогда угоды себе не видели и к угодливости не приучены, — ответил Ярослав, готовясь на зло ответить злом. Не для того ли прибыл этот любимый соглядатай Романа, чтобы все разведать и узнать, с кат кого бока больней укусить?

— Вижу, волость твоя беднейшая из бедных. Все скудостно, — оглядывая голые бревенчатые стены, громким низким голосом проговорил боярин. — Даже и сторожа-придверника нет. Бедно, бедно живут!.. — Смачно рыгнулось: на последней дневке на мельнице он съел чуть не целого гуся и теперь пил и пил холодный забористый квас. Вкусно готовит холопское княжество!

— И город твой на стольный не похож, — продолжал боярин с сожалением, будто ему это очень больно и обидно. —

Острожек кое-как сколочен — стены из бревен: пыхнет пламя — и нет его... Я с тем и прибыл от князя Романа Глебовича: согласен он прислать тебе лучших умельцев-городников, дабы стольный город твой красовался, наводил страх на врага и славился на вечные времена.

— Передай, боярин, брату нашему благодарение. Но чем мы можем ответствовать?

— Наперво, князь, ты возвернешь по списку наших беглых холопов, кои хоронятся в твоих землях. И впредь не будешь принимать повольников.

— Того не сможем сделать: у нас такие неведомы, холопов совсем нет, у нас все — воины! И еще скажу тебе, боярин: столицу сами отстроим, дай срок. Своих умельцев-хитричей есть предостаточно. Наши людины на все искусники.

Боярин, уже было протянувший руку к своему писцу, сидевшему у окошка, за списком, резко отдернул руку. Глаза беспокойно и тревожно пометались и спрятались, как волчата в норы.

— Верим, князь, — насмешливо проговорил боярин, — самостийно живете, гордиться зачинаете. Не пора ли вам напрочь отмежеваться? Вот князь Роман Глебович и приказывал сказать: надлежит вам ко дню введения пресвятой богородицы выслать своих знатцев земельных рубежей — заново тесать на старых знаменных дубах и молодых деревах межные знаки у грани. А начать от Волчьего лога, что супротив Дубкового польца. А оттоль прямо на курган со стародревним истуканом.,. Вот нашим землям и межа... А кто перепашет тую грань -ч примем за обиду.

— Ладно, боярин, эту просьбу старшего брата мы приемлем, — с достоинством ответил Ярослав.

Писец боярский заскрипел пером, ему придется составлять боярское доношение князю Роману, а князь зол, не потрафь ему каким словом — прикажет плетьми пороть, а то и ловчими псами затравит.

— Так и порешим: грань отбить! А то ваши холопья-шатуны заходят в резанские княжеские пущи на лов зверины. И дев наших умыкают несчитанно. — Боярин повернулся к писцу и приказал: — А ну, зачти, что князем Романом Глебовичем повелено.

Писец развернул скатанную в свиток грамоту Резанского князя и, торжественно отставив ее, медленно, с гугнявым придыханием, начал: