Искушение святого Антония - Гюстав Флобер

Покуда она говорила, ее подруги подняли мертвеца, чтобы опустить его в гробницу.

Он остается у них в руках. То был всего только восковой труп.

Антоний испытывает облегчение.

Все расплывается, и вновь появляются хижина, скалы, крест.

Однако по другую сторону Нила он различает женщину, стоящую среди пустыни.

Она держит в руке конец длинного черного покрывала, скрывающего ее лицо, а на левой ее руке покоится младенец, которого она кормит грудью. Возле нее на песке сидит на корточках большая обезьяна.

Женщина поднимает голову к небу, — и, несмотря на расстояние, слышится ее голос.

Исида О Нейт, начало вещей! Аммон, владыка вечности, Фта, демиург, Тот, его ум, боги Аменти, особые триады Номов, ястребы в лазури, сфинксы у храмов, ибисы, стоящие между бычьих рогов, планеты, созвездия, морские берега, шептания ветра, отблески света! поведайте мне, где Осирис!

Я искала его по всем каналам и по всем озерам, и еще дальше, до Финикийского Библоса. Прямоухий Анубис прыгал вокруг меня, тявкая и обшаривая мордой заросли тамариндов. Благодарю, милый кинокефал! благодарю!

Она похлопывает дружески обезьяну по голове.

Мерзкий рыжеволосый Тифон убил его, разорвал на клочки! Мы подобрали все члены его тела. Но мне не хватает того, что оплодотворяло меня!

Она испускает пронзительные стоны.

Антоний охвачен яростью. Он швыряет в нее камнями, осыпая ругательствами:

Бесстыжая! иди прочь! иди прочь!

Иларион Уважай ее! Такова была религия твоих предков! ты в колыбели носил ее амулеты.

Исида В былые времена, когда возвращалось лето, наводнение гнало в пустыню нечистых животных. Плотины отворялись, барки толкались друг о друга, задыхающаяся земля в опьянении пила реку, а ты, бог с бычьими рогами, простирался на грудь мою — и слышалось мычание вечной коровы!

Посевы, жатвы, молотьба и сбор винограда чередовались правильно, следуя смене времен года. Ночами, всегда ясными, светили крупные звезды. Дни были напоены неизменным блеском. По обе стороны горизонта, как царственная пара, видны были Солнце и Луна.

Мы оба парили в мире более высоком, монархи-близнецы, супруги от лона вечности, — он, держа скипетр с головою кукуфы, я — скипетр с цветком лотоса, стоя, и он и я, соединив руки, — и крушения империи не изменяли нашего положения.

Египет простирался под нами, величавый и строгий, длинный, как коридор храма, с обелисками направо, с пирамидами налево, с лабиринтом посредине, — и повсюду аллеи чудовищ, леса колонн, тяжелые пилоны по бокам дверей, вверху которых — земной шар между двух крыльев.

Животные зодиака паслись на его пастбищах, заполняли своими очертаниями и красками его таинственные письмена. Разделенные на двенадцать частей, как год разделен на двенадцать месяцев, — так что у каждого месяца, у каждого дня свой бог, — они воспроизводили непреложный порядок неба; и человек, умирая, не терял своего образа; но, насыщенный ароматами, становившийся нетленным, он засыпал на три тысячи лет в молчащем Египте.

Этот последний, более обширный, чем тот, другой Египет, простирается под землей.

Туда спускались по лестницам, ведущим в залы, где были воспроизведены радости праведных, мучения злых — все, что имеет место в третьем, незримом мире. Расположенные вдоль стен, мертвецы в раскрашенных гробах ожидали своей очереди; и душа, освобожденная от скитаний, продолжала дремать до пробуждения в новой жизни.

Осирис, между тем, по временам посещал меня. Его тень сделала меня матерью Гарпократа.

Она созерцает дитя.

Это он! Это его глаза! это его волосы, завитые как рога барана! Ты возобновишь его деяния. Мы снова зацветем, как лотосы. Я все та же великая Исида! никто еще не поднял моего покрывала! Мой плод — солнце!

Солнце весны, облака затемняют твой лик! Дыхание Тифона пожирает пирамиды. Я видела только что, как убегал сфинкс. Он упрыгивал как шакал.

Я жду моих жрецов, — моих жрецов в льняных мантиях, с большими арфами, носивших мистический челн, украшенный серебряными патерами. Нет более празднеств на озерах! нет праздничных огней в моей дельте! нет чаш с молоком на Филах! Апис уже давно не появлялся.

Египет! Египет! у твоих великих недвижимых богов плечи побелели от птичьего помета, и ветер, проносящийся по пустыне, гонит прах твоих мертвецов! — Анубис, страж теней, не покидай меня!

Кинокефал упал замертво. Она трясет свое дитя.

Но… что с тобой?.. твои руки — холодны, твоя голова никнет!

Гарпократ испустил дух Тогда она оглашает воздух таким пронзительным, скорбным и раздирающим криком, что Антоний вторит ей своим криком, открывая объятия, чтобы поддержать ее.

Ее уже нет. Он опускает голову, подавленный стыдом.

Все, что он только что видел, путается у него в уме. Он словно истомлен путешествием, ему не по себе, как от пьянства. Он готов ненавидеть; и, однако, смутная жалость размягчает его сердце. Он разражается слезами.

Иларион. Но по ком ты печалишься?

Антоний, медленно разбираясь в своих мыслях.

Я думаю о всех душах, загубленных этими лживыми богами!

Иларион. Не находишь ли ты, что у них… иногда… есть какое-то сходство с истинным?

Антоний. Это — козни Дьявола для вящего соблазна верных. Сильных он искушает духовными средствами, других же — плотью.

Иларион. Но сладострастию в его безумствах свойственно бескорыстие покаяния. Неистовая плотская любовь ускоряет разрушение тела и его слабостью провозглашает безмерность невозможного.

Антоний. Что мне за дело до этого! Сердце мое исполняется отвращением пред этими скотскими богами, вечно занятыми убийствами и кровосмешением!

Иларион. Вспомни в Писании все то, что тебя оскорбляет, потому что ты не умеешь понять этого. Так же и в этих богах: под преступными их формами может содержаться истина.

Есть еще что посмотреть. Отвернись!

Антоний. Нет, нет! это погибель!

Иларион. Ты только что хотел познакомиться с ними. Разве вера твоя поколеблется от лжи? Чего ты боишься?

Скалы перед Антонием превратились в гору.

Чреда облаков прорезает ее посредине, а выше нее появляется другая гора, огромная, вся зеленая, неравномерно изборожденная долинами, и на вершине ее, в лавровом лесу, — бронзовый дворец, крытый золотом, с капителями из слоновой кости.

Посреди перистиля, на троне, колоссальный Юпитер с обнаженным торсом держит в одной руке победу, в другой — молнию, и в ногах его орел подымает голову.

Юнона, подле него, поводит большими очами, а из-под диадемы над ними, как пар, вьется по ветру легкое покрывало.

Позади Минерва, стоя на пьедестале, опирается на копье. Кожа Горгоны покрывает ей грудь, и льняной пеплос спускается правильными складками до пальцев ног ее ясные очи, сверкающие под забралом, внимательно смотрят вдаль.

В правой стороне дворца старик Нептун сидит верхом на дельфине, который бьет плавниками великую лазурь неба или моря, ибо даль океана переходит в голубой эфир, обе стихии сливаются.

По другую сторону свирепый Плутон в мантии цвета ночи, с алмазной тиарой и скипетром черного дерева, восседает посреди острова, окруженного излучистым Стиксом; и эта река теней стремится во мрак, зияющий под утесом черной дырой, бесформенной бездной Марс, в бронзовых доспехах, яростно потрясает широким щитом и мечом.

Ниже Геракл взирает на него, опершись на палицу.

Аполлон с лучезарным лицом правит, вытянув правую руку, четверкой белых коней, которые скачут; а Церера в повозке, запряженной быками, направляется к нему с серпом в руке.

За нею — Вакх на очень низкой колеснице, которую лениво везут рыси. Жирный, безбородый, с виноградными ветвями на челе, он движется, держа чашу, из которой вино льется через край.

Силен рядом с ним покачивается на осле.

Пан с заостренными ушами дует в свирель, Мималлонеиды бьют в барабаны, Менады бросают цветы, Вакханки кружатся с закинутой головой, с распущенными волосами.

Диана в подобранной тунике выходит из лесу со своими нимфами.

В глубине пещеры Вулкан кует железо среди Кабиров; тут и там старые Реки, облокотившись на зеленые камни, льют воду из своих урн; Музы поют, стоя в долинах Оры, все одинакового роста, держатся за руки; и Меркурий, со своим кадуцеем и крылышками, в круглой шапке, склонился на радуге.

Вверху же лестницы богов, среди нежных, как пух облаков, завитки которых, вращаясь, роняют розы, Венера-Анадиомена смотрится в зеркало, ее зрачки томно скользят под тяжеловатыми веками.

У нее — длинные белокурые волосы, вьющиеся по плечам, маленькие груди, тонкая талия, бедра выпуклые, как выгиб лиры, округлые ляжки, ямочки у колен и изящные ступни; около ее рта порхает бабочка. Блеск ее тела образует вокруг нее перламутровый ореол; и весь остальной Олимп купается в алой заре, незаметно достигающей высот голубого неба.

Антоний Ах! грудь моя расширяется. Неведомая прежде радость нисходит в глубину души! Какая красота! какая красота!