Последний довод побежденных - Сергей Лапшин

Подобные мысли всегда навевали тоску на Ланге. Естественно, он привык верить как фюреру, так и доктору Геббельсу. Тем более те же взгляды на ход войны озвучивал и майор Вайзен. Однако при этом существовали некие объективные факторы, не принимать во внимание которые было невозможно. Лейтенант занимался фортификацией, не имея до сих пор в наличии ни одного бетонного колпака. Ни одного противотанкового ежа. Ни одной мины. Все, чем ограничивалась подготовка, так это изготовление противотанкового рва да рытье траншей и блиндажей силами мобилизованного населения. От этого до полноценного возведения укреплений было примерно столько же, как от Мелитополя до Луны.

«Восточный вал»,[24] страшный, монументальный в названии, состоял из тысяч укреплений. Одним из звеньев этой несокрушимой цепи должен был стать и их укрепрайон. Для исполнения этой цели деревня, удачно расположенная на пологой возвышенности, практически вся была изрыта траншеями и ходами. Соединялись рвами дома, укреплялись, обкладывались бревнами фундаменты хат, готовились огневые точки, позиции под орудия. Возможно, это и не было вершиной военной мысли, но сделано, на взгляд Ланге, все было достаточно добротно. Отступающая шестая армия, не совсем оправдавшая свое громкое название армии «мстителей»,[25] могла зацепиться за позиции, остановить нашествие азиатов. Однако проблема была в том, что даже готовые доты были заполнены пулеметами едва на треть. Об орудиях можно было вообще не говорить: не имелось ни одной единицы ни противопехотных, ни противотанковых. По сути, укрепления налицо, но чем их оборонять, совершенно неизвестно. Меж тем место, выбранное для обороны, поражало своей перспективностью. Господствующая возвышенность, на многие километры кругом. Впереди и с флангов лишенная любой растительности степь с редкими клиньями дубрав и заросшими кустарниками глубокими балками. Позади, с тыла, болотистый спуск к Молочной и ее ленивая, зеленая гладь.

Звук, отвлекший Ланге от мрачных мыслей, был чем-то знакомым и одновременно тем, что не увязывалось с настоящей реальностью, тем, чего быть здесь и сейчас не могло. Лейтенант повел плечами, обернулся, осматриваясь по сторонам. Три десятка мобилизованных рабочих из окрестных сел, заступами углубляли сходящиеся края траншей. Отделение Шульца, расположившееся поодаль, с готовыми к любой неожиданности бойцами. Винтовки с примкнутыми штыками, распределены зоны ответственности. Дальше, уже ближе к деревне, где планируется вторая линия, еще десяток русских, и также со своими надзирателями. Что же касается остальных бойцов роты, то все заняты своим делом. Под руководством Ланге очищают от растительности пологую долину, по которой предположительно будет наступать противник, размечают систему минирования. Оставшиеся в деревне разгружают подошедшие подводы с досками и бревнами, которые впоследствии пойдут в дело.

Саперы переговариваются негромко, вырубая небольшую рощицу. Стук топоров, гулкие удары заступов в сухую землю. И вместе с тем нечто, кажущееся странным и неуместным. Тягучий, ритмичный гул моторов.

Один из саперов, с погонами ефрейтора, опустив топор, поднял голову и застыл, прислушиваясь.

— Самолеты, — озвучил он свою мысль, и обернулся к лейтенанту.

Ланге, получив подтверждение собственным мыслям, громко скомандовал:

— Укрыться всем!

Солдаты, прекрасно его расслышав, подхватив винтовки, накидывая ремни на плечи, и неторопливой трусцой устремились в сторону леса. Метров сто, не меньше. Запросто вот так гоняться туда-сюда было бы обидно, но порядок есть порядок. Любое подозрение на «воздух» должно быть обеспечено укрытием. Хотя в то, что самолеты будут советские, не верилось. Да и неизвестно, будут ли они вообще. Звуки моторов слышны, а вот силуэтов не видно в небе, как ни вглядывайся. Хотя, конечно, облачность…

Но и советские пилоты никому, кроме своего командования, ничем не были обязаны. Пара «ЛаГГов»,[26] вынырнув из облаков, пронеслась вплотную над деревней. Вот только что были они, промчались, закладывая уши, и тут же исчезли, оставляя после себя стынущий холодок в сердце и слабую надежду, что «пронесло». А вот тела меж тем без участия мозга, без осмысления, на одних лишь инстинктах, пытались спастись. Рабочие повалились в те же траншеи, что копали, саперы не преминули последовать их примеру. Ланге, застывший на месте, крутящий головой в поисках мелькнувших самолетов, получил чувствительный тычок в спину от одного из бойцов:

— Бегом, герр лейтенант, бегом!

И обратил внимание, что отделение припустило со всей прытью. Никакой вальяжности, никакого промедления. Вряд ли кто из них действительно опознал в темно-зеленых хищных машинах ударные советские истребители, но вот установить их национальную принадлежность ни для кого не составило труда.

И когда «ЛаГГи» показались из облаков во второй раз, отделение улепетывало со всех ног в спасительные заросли, под сень раскидистых дубов. Один из истребителей, как гончая, взявшая след, легко довернул в их сторону. Второй, закладывая широкий маневр, заходил на саму деревню. Ланге бежал, втыкаясь ногами в сухую, покрытую чуть пожелтевшей травой землю, и ему казалось, что земля эта самая липнет к нему, держит. Ему было страшно. Наверное, им всем, бегущим, было страшно, но его ужас просто захлестывал. Хотелось кричать, и возможно, он так и делал. Впоследствии, да и в сам момент бегства лейтенант вообще мало отдавал себе отчет в своих действиях. Просто бойцы мчались, и он вместе с ними, со всей возможной скоростью, неосознанно сбиваясь ближе друг к другу, забыв все рекомендации по налетам противника. Смерть подвывала сзади, ее приближение чувствовалось по забивающему уши реву, даже спиной, казалось, ощущалось приближение тяжелой машины, намеревающейся уничтожить их.

Пилоту «ЛаГГа» понадобилось всего лишь несколько секунд, чтобы поймать в прицел группу немцев. Еще доли секунды, чтобы выровнять машину, синхронизировать ее полет с движением мишени. Ну, и совсем уж мизерное количество времени нужно было, чтобы выпустить в бегущих пару PC и добавить, уже почти теряя цель, очередь из пушки.

Ланге повезло. Нешуточно повезло. Пилот в русском «гробу» сидел умелый и знающий свое дело. В любом ином случае вообще бы он вряд ли сунулся на штурмовку. Не дело это истребителей, даже в такой унифицированной машине. А этот вот зашел на цель.

Лейтенант, возможно, за счет своего спортивного прошлого, возможно, потому, что единственный был без винтовки и каски, почти возглавлял бегущих. Был в первой тройке. Ракетные же снаряды легли чуть позади последних, несколько подотставших бойцов. Хлопки разрывов, крики боли и, черт побери, прекрасно различимое чавканье осколков в живую плоть — все это придало такой импульс Ланге, что он метровыми прыжками вырвался вперед. Не оглядываясь, оставляя за спиной опадающих мертвых, воющих от боли раненых, буквально разорванных осколками снарядов и тяжелыми двухсантиметровыми пулями.

Над его головой пронесся силуэт машины, мгновенно скользнула по телу ее тень, и в следующую же секунду лейтенант буквально влетел в густые кусты, проламываясь сквозь них и не решаясь, вернее, даже не собираясь останавливаться.

День двадцать третий

«Милая моя Катэ…» — Ланге держал в руках ручку и тщательно вытирал капавшее перо. Внимательно, сосредоточенно, и вовсе не от того, что боялся наставить клякс. Просто впервые он не знал, как продолжить письмо, о чем написать, о чем рассказать. После вчерашнего случая не хотелось расписывать Катарине красоты природы, и говорить о скорой победе тоже было не с руки. Для Ланге, по сути, налет истребителей стал первым столкновением с врагом лицом к лицу. И нельзя было сказать, что Олаф выдержал его с честью.

Об этом следовало думать, и Ланге не собирался бежать от своих мыслей. Вчерашний налет стоил жизни двум солдатам, и еще четверо были достаточно тяжело ранены. Такая арифметика не привела бы в расстройство того, кто долго сражался на фронте, но для Ланге цифры были убийственны. Ведь он мог стать третьим или пятым в этом списке. Запросто. Будь менее расторопным, будь не столь отзывчивым на команду, будь немного менее везучим. И главное, основная проблема, с которой сталкивался Ланге в своих измышлениях, так это полная беспомощность перед лицом атакующей машины. Страшно, неимоверно страшно оказаться под ее прицелом, не имея возможности совершенно ничего ей противопоставить.

Да, возможно это придет с опытом. Так утверждал Вайзен, и Ланге склонен был ему верить. Самолет, танк, да любая машина, созданная для войны, управляется человеком, а значит, другой человек может победить. Имеет шансы. В конце концов, чем не пример панзергренадеры,[27] стальные нервы которых позволяли им забираться на атакующие танки и взрывать их минами.