Декстер мёртв - Джеффри Линдсей

– Готово, – сказал я.

– Без проблем? – поинтересовался он как-то уж слишком невзначай.

– Без. А должны были быть?

– Кто знает, – просиял Брайан.

Я показал ему конверт с пластиковым ключом.

– Номер триста двадцать четыре.

Он кивнул:

– Ладненько.

Мгновение мы просто смотрели друг на друга, и на краю моего сознания снова взвилась непрошеная мысль, что он потребует что-то взамен – и мало не покажется. Но я прогнал эту мысль.

– Спасибо, Брайан, – сказал я. – Очень благодарен тебе за помощь.

Он одарил меня своей дурной улыбкой:

– Не стоит. Всегда рад помочь.

Когда я повернулся, чтобы уйти, он крикнул:

– До связи! – а потом закрыл окно и укатил прочь.

Комната триста двадцать четыре, как и полагалось, находилась на третьем этаже гостиницы и соседствовала с лифтом с одной стороны и автоматом со льдом – с другой. Уютная комнатушка с захватывающим видом на здание напротив. Зато чисто, удобно и уединенно – как раз то, что мне нужно.

Поставив телефон на зарядку, я распаковал свой скромный, но практичный гардероб. На этом срочные дела иссякли, как и, на удивление, мои силы; я опустился на кровать и оглядел свою новую обитель. Комнатка была крохотная, но по сравнению с миниатюрной камерой в «СИИТГН» казалась огромной, и от ее простора мне делалось как-то не по себе. Я знал, что свыкнусь, правда, вероятно, меня к этому времени уже снова упекут в «СИИТГН». Это все равно случится – рано или поздно (скорее рано).

Теперь мне предстояло по-настоящему взяться за дело. Моя последняя надежда – сбить противника с ног, прежде чем он меня растерзает. В этом ключ. Броситься сломя голову. Рвануть. Сделать хоть что-нибудь.

Но я почему-то не мог. Все вдруг показалось мне бессмысленным, бесполезным, беспросветным – пустой тратой времени и сил. Я был словно жук на лобовом стекле автомобиля, ничтожный перед силой могучих дворников, норовящих раздавить его в кашу. Что бы я ни делал – мой противник был слишком силен и могуч. А я остался совсем один, пускай и с дорогим адвокатом. Я как Давид – только вот Голиаф вооружился пушкой. Жизненные силы мои утекли столь стремительно, точно кто-то выдернул пробку – и холодная темная мгла окутала меня целиком. Я впустил в свое сердце надежду, хотя не должен был. Она всегда ведет к одному и тому же: усиливает неизбежное разочарование. Стоило уже зарубить это себе на носу, ведь я усвоил этот урок еще тогда, когда Дебора наконец появилась и разбила мои надежды в пух и прах. Я остался один-одинешенек в мире, который хотел лишь одного: забрать мою жизнь – нанести поражение. У врага – все оружие, это он придумывает правила, он всегда побеждает. Я падал на дно, и ожидать иного исхода было глупо и наивно. Нужно просто свыкнуться с мыслью, что мне повезет, если остаток жизни я проведу за решеткой. Это случится, этого не избежать. Что толку притворяться, трепыхаться и противиться. Все, кому я дорог, либо мертвы, либо от меня отвернулись; и что хуже всего – я их за это не особенно-то винил. Я заслуживал изгнания и заточения вместе с другими чудищами. Я такой же, как они, просто повезло мне больше. Неплохой у меня вышел забег, дольше, чем у других, но теперь он окончен. Прими, привыкни, позабудь.

Я снова плюхнулся на кровать. По крайней мере этот матрас толще, чем матрас у меня в камере. Я откинулся на подушку, решив в последний раз насладиться удобствами этой большой, роскошной и мягкой кровати, прежде чем меня навсегда запрячут за решеткой. К сожалению, у этого матраса была какая-то необычная форма; он, точно глубокая тарелка, проваливался в середине. И только я на нем вытянулся – как сразу скатился в его углубление. Но даже так и то лучше, чем в «СИИТГН», поэтому я чуть повертелся и устроился поудобнее. Получилось. Очень приятно, хотя и пришлось свернуться калачиком. Как же жалко будет оставлять все эти удобства!

Я постарался выжать из себя последние силы к сопротивлению, чтобы избежать тюрьмы и наслаждаться этой роскошью свободы когда вздумается. Разве свобода не заслуживает немного стараний? Ведь она сулит не только мягкие вогнутые матрасы, но и другие награды, гораздо более дорогие сердцу Декстера. Еду, к примеру. Уж за нее-то стоит сражаться. За по-настоящему вкусную еду во всем ее чудесном разнообразии и в любое время суток…

Тут в голове у меня вспыхнул образ Декстера-супергероя с мечом и накидкой, доблестно сражающегося за честь пиццы – а такое сложно принимать всерьез. К тому же еда никогда больше не будет такой вкусной, какой была каждый вечер у Риты, – ведь Рита мертва, убита моей идиотской бездарностью.

Еда была еще лучше у моей подружки с большого экрана и моего билета в новую ослепительную жизнь – Джекки Форест, которую убила все та же чистая, слепая, ошеломляющая глупость Декстера. Рита и Джекки – обе мертвы, и их смерть на моей совести, – а все из-за моей чудовищной, бездумной, самонадеянной глупости; я убил их, почти как застрелил на месте. И вся вина на мне, на моей идиотской безрукости.

Это так я собрался взбунтоваться против правосудия? Неплохие шансы, а, старина Декстер?… Несчастный, отчаянный клоун, который и пола под ногами не найдет, даже если упадет в него мордой. А против него – копы, судьи, вся уголовная система, служба маршалов, морпехи, талибан и черт знает кто еще… Думал, что в этот раз у тебя все схвачено, а, дурачина Декстер? Стоило бы понять, что тебе просто везет. А когда из-за тебя умерла Джекки Форест, удача от тебя вконец отвернулась. Хорошо только, что теперь тебе некого убивать своей некомпетентностью.

Я закрыл глаза и окунулся в чувство собственной ничтожности. Хорошо, что я не испытываю человеческих эмоций. Если бы мог, наверняка бы расплакался. И снова краешек моего сознания, его демон, захихикал и подсунул мне картинку: Декстер в отчаянии, валяется на обвисшем матрасе дешевого отеля и купается в жалости к самому себе. Я пал в терновник жизни![11] О горе мне! И дальше в этом духе.

И вновь дурацкая картинка в моей голове пробудила меня от хандры. Согласен, все тлен, все мрак, безнадежно, бессмысленно, бесцельно. Но что изменилось? Вовсе ничего; я просто почему-то позабыл, что жизнь – всегда борьба и единственная награда за эту борьбу – жить чуточку дольше и сражаться чуточку сильнее. Таким меня сделала семейная жизнь, а потом ослепляющая фантазия совместной жизни с Джекки сбила меня с ног. Но все это в прошлом, и я вновь оказался в самом начале. И, если задуматься, единственный смысл моей нынешней жизни – не умереть. Нельзя позволить выставить себя за дверь и уйти безропотно во тьму[12]. Нужно рвать и метать, хлопнуть дверью по пальцам ублюдков. В этом суть жизненной борьбы – отложить конец своего личного матча настолько, насколько возможно. Суть не в победе, ведь она невозможна. Никто не выиграет игру, конец которой – смерть, всегда, без исключений. Нет, единственный смысл – дать сдачи, дать отпор и насладиться боем. И, черт возьми, я наслажусь.