Мари-Бланш - Джим Фергюс

ни другая, — отвечал граф. — Ты дочь графа, а вскоре станешь дочерью виконта. Однако фамильный титул перейдет к тебе лишь после смерти твоей матери, причем только если ты не выйдешь замуж. А для такой прелестной девушки это маловероятно. Впрочем, став дочерью дяди, ты сможешь стать виконтессой, но только если Габриель и Аделаида разведутся или если она умрет, причем опять-таки если твой дядя не женится снова, а ты не выйдешь замуж. Вот тогда ты можешь получить его титул.

Рене до сих пор смотрела в окошко экипажа на уменьшающуюся фигуру нищенки, и как раз в тот миг, когда они на повороте должны были исчезнуть из виду, та подняла руку в перчатке и слегка помахала вслед. Рене посмотрела на закутанную в теплый плед графиню, сидевшую напротив нее в уютном освещенном фонарем экипаже, щеки ее и кончик носа покраснели от холода, она тоже смотрела в окно, а неподвижность лица говорила, что она ничего не видела и не слышала ни слова из этого разговора. Рене подумала, что в этот миг ее мамà, замершая словно натура для картины Вермеера, выглядела на редкость красивой, и теперь она совершенно уверилась, что от неискоренимой зависти к своим знатным хозяевам слуги просто-напросто сочинили басню о ее незаконном рождении, что это не более чем лживые сплетни, какими простонародье не прочь скрасить свою убогую жизнь. И пожалуй, впервые в жизни Рене почувствовала, как в ней шевельнулось что-то вроде нежности к этой женщине, ее матери, графине.

Каир, Египет

Ноябрь 1913 г

1

Вечером 16 ноября 1913 года граф и графиня Морис де Фонтарс, их четырнадцатилетняя дочь Рене, ее английская гувернантка мисс Хейз и виконт Габриель де Фонтарс, направляясь в Каир, сели на парижском Восточном вокзале в поезд «Compagnie Internationale des wagon-lits et des grands express européens»[4].

Трепеща от волнения, Рене впереди всех спешила в вагон-ресторан, где элегантные официанты в перчатках, накрахмаленных белых куртках и черных брюках подавали пассажирам поздний ужин. Надраенная бронзовая и медная фурнитура мягко покачивающегося вагона поблескивала в неярком свете ламп, меж тем как за окнами исчезали огни Парижа, столики сверкали серебром приборов, хрусталем и тонким фарфором. Компанией владела итальянская фирма, и Рене с восторгом увидела в меню неведомые ей экзотические блюда, например спагетти с сыром пармезан. По поводу этого блюда граф, истый националист и ксенофоб, только проворчал:

— Будь осторожна, дочь моя. Итальянки потому такие толстые, что едят исключительно лапшу!

В своем волнении Рене под стук колес уснула воробьиным сном и проснулась задолго до завтрака. Большую часть дня граф сидел, уткнувшись в ту или иную из своих газет, а виконт занимался счетами плантаций. Графиня молча смотрела в окно на проплывающий мимо сельский пейзаж, мисс Хейз читала книгу о египетских древностях. Не в силах усидеть на месте и наскучив своим малоподвижным, необщительным семейством, Рене вышла из купе и стала бродить по коридорам, из одного вагона в другой, критически изучая попутчиков.

Под вечер они сошли в грязном и шумном портовом Бриндизи. Хотя виконт предупредил, что в неразберихе железнодорожной станции надо опасаться карманников, у мисс Хейз мигом стащили кошелек.

— Ничего страшного, — лукаво сказала практичная гувернантка. — Кошелек-то был пустой! Просто приманка! — Она хлопнула себя по пышному бедру. — Когда путешествую, я всегда держу деньги, паспорт и ценности в специальном поясе, который надеваю под корсет.

— Прекрасно придумано, мисс Хейз, — иронически усмехнулся виконт. — На свете не найдется более надежного места.

Небольшой конный экипаж доставил семейство к бриндизийским причалам, где они поднялись на борт судна, идущего в Египет. Дядя Габриель заказал для Рене каюту рядом со своей, тогда как граф с графиней водворились чуть дальше, тоже в соседних каютах. Мисс Хейз сослали вниз, на палубу для пассажиров третьего класса.

В первую ночь плавания виконт позвал племянницу к себе в каюту, чтобы она поцеловала его на сон грядущий. Он уже был в постели, укрытый одной лишь простыней.

— Присядь, малышка, — сказал он, указывая на край кровати.

Рене села рядом, и он ласково погладил ее по волосам.

— Дядюшка, на вас нет никакой ночной одежды, — нервно обронила она.

— Я часто сплю без одежды, — сказал он. — Тебе от этого неловко?

— Немножко, — призналась она.

— Не надо робеть, дитя. Между нами не должно быть секретов. Мы должны знать друг о друге все. Вот, — он взял ее руку, положил на простыню, — положи руку сюда.

Рене почувствовала, как под простыней что-то шевельнулось, будто проснулся живой зверек. Она отдернула руку.

— Я боюсь!

Виконт рассмеялся:

— Все хорошо, малышка. Он тебя не укусит. А теперь поцелуй дядю и иди спать.

— Маменька сказала, я попаду в ад, если позволю вам меня целовать. Дядьям грешно целовать племянниц.

— Чепуха, — сказал виконт. — Твоя маменька говорит неправду, потому что ревнует. Она любит меня и завидует твоей красоте и юности. Поэтому ты ни в коем случае не должна говорить, что происходит между нами. Твоя маменька может устроить нам большие неприятности. Ты меня понимаешь?

Рене кивнула.

— Один поцелуйчик в щеку. — Виконт притянул Рене к себе и легонько ткнулся губами ей в щеку. — А потом беги спать.

Поднялся ветер, и судно закачалось с борта на борт, морские волны заплескались об иллюминаторы.

— Ладно, — сказала Рене, — но только один.

Через два дня, после необычно бурного перехода через Средиземное море, семейство де Фонтарс ночью высадилось в Александрии. Заспанные они стояли на пристани, будто во сне, жмурясь от усталости, смешанной с жадным любопытством к этому новому миру непривычных звуков, красок и запахов. Мужчины, женщины и дети в просторных одеждах, тюрбанах и чадрах спешили мимо, переговариваясь на экзотических наречиях. В клетках щебетали, вопили, визжали птицы и разные животные, в том числе обезьяны, в загонах мычал рогатый скот, кричали ослы. Маленькие одноконные экипажи, телеги и фургоны громыхали по мостовой, колеса их скрипели и распевали на разные голоса. Но подлинно экзотичной была разлитая в мягком ночном воздухе Египта густая смесь запахов — словно марево, над городом висела густая мешанина запахов человеческого пота и животных, пустыни и моря, благовоний, терпкого древесного дыма, неведомых блюд, кипящих на кострах, и тысяч душистых специй.

— Идемте! — сказал граф, нещадно подталкивая жену и дочь. — Незачем уподобляться этакому семейству эмигрантов, только что сошедшему на берег!

— Но, папà, мы и есть семейство эмигрантов, только что сошедшее на берег, — возразила Рене.

Виконт был здесь в своей стихии и принялся командовать, заговорил по-арабски как