Братья Орловы - Елена Разумовская

Шел 1770 г., Россия вела войну с Турцией, поэтому основные военные силы были направлены на фронт. В городах оставался только небольшой гарнизон, отвечавший за порядок. Именно это обстоятельство и привело к тому, что в Москве под влиянием страшной болезни вспыхнул бунт. Чуму на своих штыках принесли в Россию как раз солдаты, участвовавшие в войне: она повстречалась им в Молдавии. В России тогда не знали, что это за болезнь и как от нее уберечься, поэтому чума очень быстро распространилась по Украине, Брянской, Тверской областям и перешла на Москву. Поначалу градоначальники не придавали особого значения болезни: были приняты обычные в таких случаях меры, да и то только наполовину Москва была окружена заставами, на которых осматривали всех въезжающих, но болезнь все равно проникла в город — через раненых солдат. Первые признаки чумы появились в первопрестольной 17 декабря 1770 г. в малом госпитале на Введенских горах. Главный врач этого госпиталя А.Ф. Шафонский сообщил обер-полицмейстеру Москвы Н.И. Бахметеву и главнокомандующему графу П.С. Салтыкову, что в этот день в госпитале от чумы умерло 14 человек и еще двое имеют все признаки болезни. В донесениях императрице того времени видно, что московские чиновники не придавали значения распространявшейся заразе и не принимали должных мер еще тогда, когда продвижение чумы можно было остановить.

Действия градоначальники начали предпринимать в тот день, когда о болезни было доложено в Петербург, то есть 22 декабря. Консилиум, собранный по этому случаю и состоявший из лучших врачей того времени в Москве Эразмуса, Шкиадана, Кульмана, Мертенса, фон Аша, Венемианова, Зыбелина и Ягольского, решил, что напасть, обрушившаяся на Москву, это моровая язва (так в то время называли чуму). Об этом было доложено главнокомандующему. В качестве превентивных мер решили оцепить госпиталь, чтобы изолировать больных от здоровых. Однако сделать это было не так просто, о чем Салтыков и писал государыне: «Не надеясь на себя, призывал я доктора Мертенса и требовал его совету, который мне и дал на все то, что уже сделано; кроме того, он требует, чтоб въезд в Москву всем запретить, что никоим образом сделать неможно: в таком великом городе столько людей, кои питаются привозным харчем, кроме помещиков, и те получают из своих деревень; товары к портам везут чрез Москву; все — мясо, рыба и прочее — все через здешний город идет; низовые города — Украина — со всех сторон едут; воспретить невозможно. Из Украины же проезд, кажется, необходим: кроме курьеров, армия требует многого, необходимо посылать должно кого для подрядов и приему вещей в полки»{37}. Как известно, никаких мер принято не было. Наступил январь, трескучие морозы остановили чуму. Обстановка в Москве стабилизировалась: новых случаев болезни зарегистрировано не было, всех приезжавших в Москву тщательно досматривали, дороги были заметены снегом, поэтому количество людей, едущих в Москву, сильно уменьшилось. Однако Салтыков продолжал жаловаться, что людей для оцепления Москвы не хватает. Зима заморозила чуму, но зима прошла, снег начал таять… Перезимовав, чума вновь вышла на охоту: в марте начались новые случаи болезни. Только теперь впереди было лето, и на природу надеяться не приходилось. Моровая язва стала косить людей десятками. Только теперь в столице опомнились: было рекомендовано принять соответствующие меры, чтобы не дать чуме распространиться. За дело взялись решительно:

1) Москва была объявлена зоной карантина; всех, кто въезжал и выезжал из нее, досматривали на предмет болезни;

2) посещение города без разрешения главнокомандующего запрещалось, город хотели закрыть, но на практике осуществить это оказалось невозможно;

3) продукты, которые доставлялись в Москву из других мест и областей, свозились в определенные места в 50 км от Москвы, а жители города должны были приходить в установленные дни и часы и покупать необходимое под надзором полиции;

4) в этих импровизированных торговых местах разводили костры и ставили бочки с уксусом, в который надо было обмакивать деньги. Полиция же наблюдала, чтобы люди не дотрагивались друг до друга;

5) московские, владимирские, переяславские, тверские и крутицкие священники с амвона обязывались читать проповеди о чуме и о том, как ее избежать;

6) для столицы на расстоянии 750 км от зачумленной Москвы на Тихвинской, Старорусской, Новгородской и Смоленской дорогах выставлялись карантины. Всех едущих осматривали, окуривали, а вещи, письма, деньги протирались уксусом;

7) все полки были приведены в состояние боевой готовности, чтобы в случае бунта подавить его.

В Москву же для решения проблемы сначала были отправлены два представителя от императрицы — генерал-поручик граф Брюс и генерал-поручик, сенатор П.Д. Еропкин. Последний обладал большими полномочиями. Он был готов искоренить мор, но здесь сенатор столкнулся с трудностями, преодолеть которые ему было не под силу. Трудности эти были морального плана или, лучше сказать, национального. Приехав в Москву Еропкин очень энергично приступил к делу — он делал все от него зависящее, чтобы исключить общение больных и здоровых, чтобы каждый заболевший попал в больницу, чтобы вещи чумных отбирались и сжигались немедленно, но генерал-поручик столкнулся с невежеством и тупым упорством русского человека, не привыкшего выполнять всякие постановления и распоряжения начальства. Титаническим усилиям городского правительства и врачей по искоренению язвы никто не собирался помогать, даже наоборот, а те, кто вызывался помогать, больше вредили и разворовывали. Здесь во все красе показалась отсталость русского народа, только начинавшего приобщаться к достижениям цивилизации: москвичи не страшились чумы, считая ее наказанием божьим, посланным за грехи, они боялись врачей, лазаретов и карантинов, которые, по мнению народа, были детищем дьявола. Жители не говорили о больных родственниках или знакомых специальным людям, назначенным Еропкиным, не отдавали их вещей для уничтожения. Многие в ужасе убегали из домов с заразой, тем самым только ухудшая ситуацию — поймать таких беглецов было очень трудно: они разбегались не только по окраинам Москвы, но и по деревням. Другие тайком выбрасывали из домов трупы прямо на улицу, чтобы их самих не досматривали. В Москве пышным цветом расцвели мародерство, грабежи, разбой.

Все попытки справиться с ситуацией были безрезультатны: добровольцы, помогающие властям, сами заболевали и умирали, поэтому москвичи наотрез отказывались соблюдать карантинные меры.

Чума свирепствовала в Москве все лето: умирало до 1000 человек в день. Словно издеваясь и показывая свою непобедимость, она пришла и в дом к генералу Еропкину — заразился один из его слуг. Еропкин отказался выполнять свои должностные обязанности, потому что с таким малым количеством людей, предоставленных в его распоряжении, сделать ничего невозможно, да и те норовят улизнуть. В городе началась паника, все начальники и местная знать поспешила прочь из зачумленного города. Вот свидетельство княгини Е.Р. Дашковой: «Затем я без остановок доехала до Риги и тут прочла ошеломившие меня письма от брата Александра. Он писал, что покинул Москву из-за объявившейся там чумы и уехал в Андреевское (прекрасное имение моей матери в 140 верстах от Москвы). Опасность, которой он избежал, была велика: мой управляющий сообщал, что в моем доме умерло 45 слуг и он не сможет ничего выслать в Петербург к моему приезду, потому что слуг и багаж задержат в карантине на шесть недель»{38}.