Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

Что он там хочет увидеть? Памятник?! Или он не знает, что в мартене не только чугун — тугоплавкая сталь тает, как снег под солнцем?

А может, не растает… И в огне не сгорит. Ведь это Ленин!.. Он был, Роман видел его собственными глазами. Куда же он тогда делся?..

Так в душе Шамрая зародилась не то легенда, не то сказка. Появившись робко, она вдруг целиком захватила его, как страстное желание торжества светлой мечты о родине, о свободе, как протест против бесчеловечности врагов, и сразу стала шириться, обрастать словами и вымыслом, заговорила, как бы ожила. Сначала лейтенант испугался, даже оглянулся, опасаясь, не заметил ли, не подслушал ли кто-нибудь.

Но никто не обращал внимания на пленного Шамрая. Шильд в то утро особенно злился, придираясь ко всем, хотя работа шла своим обычным ходом. Руки Романа делали своё дело почти автоматически, а мысль, словно волшебным резцом, продолжала вырезать тончайшие узоры легенды.

«…Из далёкого советского города фашисты привезли на завод памятник Ленину. Они хотели переплавить его на металл, чтобы и следа от него не осталось. Бросили скульптуру под копёр, ударили, но даже трещинки не обозначилось на чугуне. Ещё и ещё раз ударили — целёхонький, как заговорённый. Тогда взяли гитлеровцы памятник из-под копра, кинули в мартен, дали самую высокую температуру, платина и то растопилась бы. Посмотрели, лежит памятник как ни в чём не бывало, никакой жар не может его одолеть. И решили перепуганные гестаповцы подольше держать его в мартене, как в тюрьме. Но ночью случилось совсем необычное.

Когда дали наивысшую температуру, Ленин ожил и вышел из огня. Гестаповцы расстреляли все патроны, а он шёл спокойный и неуязвимый. Вышел из цеха, прикрыл за собой дверь и исчез в темноте из глаз гестаповцев. Где он теперь живёт и кто его друзья в Айсдорфе, никто не знает, но на площади видели его уже однажды в вечерних сумерках…»

— Ты что, заболел? — послышался рядом голос Якоба Шильда.

— Нет, я здоров, — Шамрай порывисто схватил лопату.

— А почему ты улыбаешься? — подскочил к Роману неизвестно откуда появившийся Фальке.

— Я?

— Да, ты. Что такое приятное случилось в твоей жизни?

— Ничего, — спокойно, может, даже как-то подозрительно спокойно ответил Шамрай, — я не улыбался. Чему мне улыбаться? Это вам показалось…

— Показалось? — спросил Фальке, пронзая глазами пленного и норовя проникнуть в его мысли, разгадать, что скрывается за сумрачной синевой его глаз. — Хорошо, на этот раз, допустим, показалось.

Он снова взглянул на худое, почерневшее лицо Шамрая. Где уж, в самом деле, такому улыбаться. Краше в гроб кладут. Кожа да кости. До весны, пожалуй, не протянет…

А в душе Шамрая, взбудоражив его, превозмогая вместе с ним боль, голод, опасность, жила легенда. Ей уже мало было Романова сердца, она требовала простора, рвалась к людям…

Близких друзей не было у Шамрая. Жаль, что разлучили их с капитаном Колосовым. Военнопленных перетасовывали, как истрёпанную колоду карт, чтобы не дружили, не сживались друг с другом. Только зародится между ними доверие, как тут же их разлучат; система опробованная и надёжная.

И всё-таки легенду необходимо кому-то рассказать. Молчать просто не было сил. Невозможно! Роман, подумай, кому можно довериться?

Всё было плохо в его жизни после пленения… В недавнем прошлом кошмар лагеря. Теперь каторжная работа. Что будет в будущем — неизвестно. Удастся ли дожить до победы, кто знает? Она придёт, победа! Это так же неизбежно, как завтрашний восход солнца, но возможно, что ей доведётся переступить через могилу Романа Шамрая.

Ничего нет хорошего на свете, а настроение почему-то праздничное. Неужели всё изменила легенда, родившаяся в сердце?

Вечером Шамрай вернулся в свой барак. Ощущение радости не пропало, её только немного приглушила усталость. Теперь и барак — длинное, хорошо продезинфицированное деревянное здание с решётками на маленьких окнах — показался ему не таким уж мерзким. И его обитатели, каждый из которых раньше вызывал недоверие, теперь выглядели в другом свете. Это были чудные ребята! Грязные и страшные на вид, угрюмые, насторожённые, но, безусловно, хорошие, много пережившие, и довериться им не только возможно, но даже нужно.

В каждом бараке, пусть в самом страшном, лагерном, всюду, где живёт человек, устанавливается свой быт, своеобразное затишье минутного отдыха. У старосты барака Роман попросил здоровенную иголку, среди собственных богатств нашёл чёрную нитку и, полежав немного на нарах, уселся под лампой возле дверей латать свой пиджак. Хламиду уже давно пора бы выбросить на свалку. Пропахла дезинфекцией, сто раз рвана и перервана и тысячу раз латана и перелатана, она давно утратила свой приличный вид, и всё же большего богатства у Шамрая не было. Он сидел под лампочкой и сосредоточенно шил, худые лопатки ходуном ходили, и оттого его соседям казалось, красные рубцы на спине передвигаются, как пауки, напившиеся крови.

— Ты, вчера, лейтенант, говорят, бомбу подрывал? — спросил хрипловатый, простуженный голос.

— Было дело, — ответил Шамрай бодро и даже, как показалось пленным, весело.

— Дома, наверное, орден за такой подвиг дали бы. А здесь тебе вон как спину отделали.

— Так то дома, — ответил, не поднимая головы, Шамрай, словно ничто на свете не могло оторвать его внимания от рукава.

— Что там произошло у вас в сталеплавильном вчера? — не умолкал тот же голос, заставивший лейтенанта насторожиться. — Говорят, будто что-то нашли, кого-то прятали. Немцы злые, как собаки. Ты об этом ничего не знаешь?

— Нет, — сказал безразлично Шамрай, вдруг сразу почувствовав, как всё-таки смертельно опасно даже среди пленных произнести слово «Ленин», и тотчас перешёл сам в наступление: — А что же там случилось?

— Да… как тебе сказать, — прохрипел человек откуда-то с верхних нар. — Вроде бы какой-то памятник нашли… Ты не видел?

— Нет, — снова безучастно ответил Шамрай. Теперь, казалось, самым важным делом для него было положить заплатку, чтобы легла она аккуратненько, не морщась,

— И никто не слышал, братцы? — интересовался тот же пленный.

— Нет… нет… — отозвались пленные.

— Правда, ничего не слышали? — настаивал обладатель хриплого голоса.

На этот вопрос никто не ответил. Каждый был занят своим маленьким, но в эту минуту самым важным на свете делом.

«Знает он или хочет узнать? — думал встревоженно Шамрай. — Может быть, что-то знает».

Правда, работает этот парень на обрубке, работа каторжная и грязная невероятно. Если он провокатор, если предатель, то Фальке, наверное, подыскал бы ему работу полегче. А впрочем — кто знает? Гестапо всюду старается поставить своих осведомителей.

Но ведь ему, Шамраю, всё-таки невозможно не рассказать легенду. Она же сама по себе сейчас шла. Взрыв! Только нужно найти, к чему приложить эту силу.

Уже другую ночь Роман Шамрай не мог заснуть. Барак затих, наполнился тяжёлым дыханием. Неспокойно спят пленные. Кто-то крикнет» кто-то застонет, кто-то неожиданно скажет: «За Сталина, вперёд!» — слова последней атаки, когда он был ещё красноармейцем, а не пленным. Этот крик так врезался в его память, что вырывается из груди даже во сне. Наверное, теперь всю жизнь будет сниться эта последняя атака, в которой ранили и взяли в плен его, беднягу.

Шамрай не спал. Легенда ждала, стремилась расправить крылья, вылететь на волю.

Лейтенант уткнулся лицом в жёлтый брезент своей твёрдой подушки и снова сам себе рассказал легенду от первого до последнего слова.

Слова у легенды были слишком простые. И Роман подумал, что, наверное, нужно было бы придумать другие слова, необычные, яркие, как цветы на росном лугу, как рассвет над голубыми плёсами. Но легенда родилась в его сердце, а для поэзии в нём сейчас не было места.

Конечно, никто его не услышал, а на душе полегчало. Пусть не людям, пусть пока только подушке доверил он свою тайну. Но всё же первый шаг уже сделан, только какой он малюсенький, боязливый. Неужели не хватит у Шамрая сил заговорить во весь голос?

Хватит! Наверняка хватит. Только сначала нужно всё-таки найти друзей…

Он так и заснул с мыслью о друзьях. Утром Фальке во время заправки печи снова заглянул в мартен. Ходил молча, по-прежнему насторожённо ко всем присматриваясь. Якоб Шильд стоял перед ним, как щенок на задних лапках. Роман взглянул на его круглую подобострастную физиономию с торчащими вверх острыми усиками и чуть было не плюнул от отвращения.

Так и шли дни за днями, внешне спокойные, однообразные, похожие друг на друга, как близнецы. Со стороны разве увидишь, что прячется на дне их стремительного потока.

Но однажды вечером, уже засыпая, Роман Шамрай услышал тихий разговор. От первых же слов мороз пробежал по спине. Шамрай замер, напряжённо прислушиваясь. Пленному Семёну Крученюку за хорошее поведение оказали великую милость — пустили в город, и теперь он рассказывал соседям новости…