Емельян Пугачев. Книга 2 - Вячеслав Шишков

Пфе, пфе…

— Разрешите, генерал. Комендант Симонов излагает факты… И факты содержания весьма острого…

— Только не тотчас, не тотчас, — вскочил с кресла генерал и, прижав локти к толстым бокам, отмахнулся ладонями. — Зафтра, поручик, зафтра.

Горячка нет, пустой вздор. Слюшай, сержант! Отведи, голюбчик, касака на кухня, чтоб был сыт, пьян и… и… нос в кабаке. Прощай, касак! Обнимай меня, генерала… — и губернатор, благосклонно улыбаясь, двинулся навстречу казаку.

— Не могу насмелиться, ваше высокопревосходительство, — попятился Пустобаев и провел рукавом кафтана по губам, чтоб приготовиться к поцелую.

— Не достоин я…

— А вот я насмеливаюсь, я достоин! — низкорослый генерал обнял верзилу и поцеловал его в бороду. — О! Учитесь, молодежь, как надо обращаться рюска простой шалвек… — сказал губернатор.

Офицеры с улыбкой пристукнули каблуком о каблук. А казак Пустобаев запыхтел, завздыхал. Губернатор быстро повернулся кругом, щелкнул пальцами:

— Але, але, гаспада… Бал продолжается! — и, окруженный толпой гостей и подхваченный под руку блондинкой, он направился в апартаменты.

— Люблю простой рюска народ, люблю касак!.. А образованный класс, о, нет, нет… где-то там, в облаках… мечты, химеры, а штоб твердо на почва стать, нет того, нет того… Вот я — немец… с гордостью говорю — немец… У-ти-ли-таризм! О! Чтоб не сказать более… Гаспада! В фантики…

Гоп-ля! Больше жизни!.. Бал продолжается!.. А где ж именинница?

Возвращаясь ни с чем из Оренбурга, казак Пустобаев у самой Татищевой встретил запряженную парой кибитку с рогожным кузовом, её сопровождали два верховых казака.

— Ой, матушка! — заглянув внутрь кибитки и узнав в сидящей там женщине капитаншу Крылову, вскричал Пустобаев, сдернул шапку, соскочил с коня. — Да куда же вы собралися? Уж не в Ренбурх ли?

— В Оренбург, в Оренбург, — сказала капитанша, высунув из кузова бурое, пропылившееся лицо. Кибитка остановилась. — Андрей Прохорыч так распорядился, отправил нас с Ваней, а сам, голубчик, один-одинехонек остался… в этакую-то страсть… — капитанша выхватила из рукава беличьего салопа носовой платок и всплакнула.

Рядом со смуглой, сухощавой капитаншей сидела дородная нянька, а меж ними — Ваня. Он безмятежно спал, перегнувшись в колени матери.

— А что ж, матушка… И верно рассудил Андрей-то Прохорыч… Неровен час… А в Ренбурхе от злодея сподручней отсидёться-то можно… Ну, да бог хранит… А как же, матушка, вас ангелы божьи невредимо чрез толпу-то злодейскую пронесли?

— Да ночью проскочили… Ой, да и страху было. Ведь они подле Илецкого городка стоят. А вот бог пронес.

— Я, матушка, в обрат возьму, провожу вас до Ренбурха-то.

— Что ты, что ты, Пустобаев! Поди, тебе губернатором спешное поручение дадено…

— Да нетути, матушка. Именины, вишь ты, у губернатора-то, сама генеральша именинница, гостей полон дворец, и все пьяные, и губернатор под турахом. Дак ему не до Пугачёва! Полопотал, полопотал дурнинушку какую-то, покривлялся, опосля того возгаркнул: «Продолжайте бал!» — да с тем и убрался… Э-эх… Одно званье, что губернатор…

Капитанша словам Пустобаева подивилась и разрешила сопровождать её до Оренбурга. Пустобаев обрадовался. У него страшно болела голова, он прошлой ночью в генеральской кухне столь усердно налакался водки да всяких вин, что с ним лихо приключилось, на весь губернаторский дом стонал и охал.

Теперь в самый раз будет в Оренбурге опохмелиться.

Сзади кибитки примостился на сене хромой солдат Семеныч, денщик капитана Крылова. Его голова с потешной косичкой моталась, как у мертвого барана. Старое, изморщенное лицо было красно, он пускал слюни и сладко спал.

— Пьяный?

— Пьяный, — улыбаясь, ответили едущие в ряд с Пустобаевым казаки. — Дважды с козел кувыркался. Ну-к мы прикрутили его полотенцем к задку. Тут спокой!

— А где же добыл он вина-то? — с надеждой спросил Пустобаев.

— Да вином-то мы, слава те Христу, мало-мало запаслись, — сказал молодой казак. — Не хошь ли, дед?

— А ну дай чуток сглотнуть… Дюже башка трещит.

Могутный и широкоплечий, он приостановился, ужал в пудовую лапищу глиняную баклажку с водкой, задрал седоватую бороду и, что приняла душа, — откушал.

Вот и слава богу, и развеселился. Догнал кибитку, перегнулся в седле, заглянул в лицо Крыловой, гулко прокричал:

— Вспомнил, матушка! Ей-богу, вспомнил…

— Что вспомнил-то?

— А как же, — заулыбался Пустобаев, оттопырил большой палец и с маху ткнул им в свою грудь. — Его высокопревосходительство изволили меня самолично в бороду причмокнуть.

— Да неужто? Поцеловал, что ли?

— Как есть! — еще громче закричал Пустобаев. — Мы с ним оба-два обнявшись были. Я тверезый, они выпитчи…

Крылова улыбнулась, а Пустобаев продолжал, вдруг похмурев лицом:

— И вот еще что, матушка! Николаева-то нашего, сержанта-то, что с донесеньем к губернатору спосылан, нетути в Ренбурхе!

— Как так? — ахнула капитанша. — Да где же он? Неужто… к злодею угодил.

— Похоже, что так, — трезвея, подал казак голос и тяжело вздохнул.

Глава 5.

Илецкий городок. Царский лик. Раздумье.

Новоизбранный атаман государева войска Андрей Афанасьевич Овчинников, имея на левой руке белую повязку — знак власти, въехал с двадцатью конными казаками в Илецкий городок.

Городок расположен на возвышенном левом берегу Яика, вблизи устья реки Илека и в стороне от большого тракта на Оренбург. Кругом по яицкому левобережью тянулась всхолмленная степь. Городок обнесен земляным валом, имеющим вид не правильного четырехугольника, а поверх вала — бревенчатый заплот с раскатами и батареями для двенадцати пушек. В крепостцу вели двое ворот, в ней помещались казармы, покои для начальства, провиантский магазин, соляная управа, несколько домов зажиточных казаков; остальная же казачья масса жила в трехстах домишках возле вала — здесь был базар, каменная церковь, кой-какая торговля и соляные лавки.

Илецкие казаки права на рыбную ловлю не имели, занимались хлебопашеством, скотоводством, работали по добыванию соли на соляных развалах.

Местность возле городка и даже в самой крепости изрыта глубокими ямами; в некоторых из них копошились киргизы, калмыки и казаки, ломали каменную соль, огромные куски её сваливали на тачки и отвозили к штабелям.

Илецкая высокого качества соль славилась издревле, ею снабжалось почти все Приволжье.

Овчинников остановился со свитой на базаре. Длиннолицый, горбоносый, с русой, кудрявой, как овечья шерсть, бородкой, он сказал толпе набежавших казаков:

— Я послан от самого государя Петра Федорыча…

Но его тут же перебили возбужденные голоса:

— А как же наш атаман Портнов третьеводнись на казацком кругу оглашал бумагу коменданта Симонова, а в оной бумаге сказано, што все врачки, мол, что Петр Федорыч давно умерши, а бунт, мол, бунтит беглый донской казак Емелька Пугачёв, защищайте, мол, от него, злодея, крепость…

Народ шумел. Овчинников крикнул с коня:

— Братья казаки! Не слушайте никого, меня слушайте. К вам идёт истинный государь, он в семи верстах отсюдова. И вы, атаманы-молодцы, дурость свою бросьте, а встречайте его величество с хлебом да солью. А ежели перечить будете да воспротивитесь — смотрите, атаманы-молодцы, государь грозен, непокорных он вешать станет, а городок ваш выжжет и вырубит. Собирайте круг, решайте!

В набат звонить было запрещено. Нашелся барабан. В сопровождении оживленной кучи мальчишек барабанщик быстро прошагал по городку.

Услыхав бой барабана, илецкий атаман Лазарь Портнов взобрался на земляной вал и стал наблюдать, что творится на площади.

Меж тем Андрей Овчинников и с ним шесть казаков из его свиты двинулись к дому зажиточного казака Александра Творогова, знакомого Овчинникову.

Узнав от Овчинникова, что сейчас на кругу решается участь городка и что завтра должен прибыть сюда сам государь, Творогов обрадовался и выразил желание дать приют высокому гостю у себя.

— Уж я всмятку расшибусь, а батюшке утрафлю…

Был вечер. На огонек пришел безбородый, как скопец, Максим Горшков.

Он несколько дней скрывался от преследований Симонова и Мартемьяна Бородина. Он один из той пятерки , которая еще так недавно, запершись ночью в бане Тимохи Мясникова, целовала крест на верность Пугачёву и торжественно клялась хранить известную им пятерым тайну, что Пугачёв не царь, а самозванец. Тайну эту пятерка хранила крепко.

Узнав о том, что «государь» намерен завтра вступить в Илецкий городок, Максим Горшков простодушно обнял Овчинникова, потом Творогова и грубым голосом, с оттенком сильного волнения, воскликнул:

— Ну и праздничек у нас будет! Свет увидим!..

И уже к ночи прибыла к Овчинникову депутация от круга.

Большинство порешило принять государя с честию.

Атаман Лазарь Портнов, еще вчера приказавший вырубить звено в мосту чрез Яик, чтоб воспрепятствовать переправе Пугачёва, только что узнал от своих наушников о постановлении круга и, потеряв мужество, решил этой же ночью бежать.