Притяжение Андроникова - Коллектив авторов

– Я знал вашего батюшку, Луарсаба Николаевича. Мы вместе выступали с ним на очень шумных процессах в Санкт-Петербурге. То был настоящий Иоанн Златоуст. И вы весь в батюшку. Вы русский Савонарола… – говорил ему худой старик, у которого от волнения с длинного носа то и дело сваливалось пенсне и, свалившись, повисало на черном шнурочке.

А после в подвале этого странного клуба был ужин, устроенный в нашу честь, как пояснили нам, «в складчину», где на столе были «русские яства» – кислая капуста, микроскопическая баночка черной икры, предназначенная лишь для гостей, и нарезанный на прозрачные ломтики черный хлеб, добытый на каком-то советском корабле. Советскую литературу в этом клубе знали. Она оказалась в библиотеке широко представленной и, как это было видно, весьма и весьма зачитанной.

О литературоведческих книгах Андроникова, таких, как «Загадка Н. Ф. И.», «Портрет», «Тагильская находка», об этих увлекательных детективах без преступников и преступлений, можно было бы не говорить. Автор их отлично написал и не раз великолепно рассказывал телезрителям и радиослушателям. Это увлекательнейшие книги, в них автор остроумно идет по литературному следу, как бы совмещая в себе серьезного ученого, хитроумного детектива и чуткого поискового пса, который, взяв след, уже не потеряет его. Но уж если в книге «Силуэты» я добрался до моего старого друга Андроникова, хочется рассказать об одном таком его поиске, свидетелем и немножко участником которого мне привелось однажды стать.

Есть в Федеративной Республике Германии старый город Майнц-на-Рейне. Существует в городе университет – один из старейших в Европе. В университете этом давно уже профессорствует мой почтенный коллега по Европейскому Обществу Культуры, вице-президентом которого я являюсь, доктор филологии фон Ринтелен, известный специалист по творчеству Гейне. Впрочем, люди старшего поколения помнят эту фамилию вне связи со славным немецким поэтом. Во время Первой мировой войны родовитейший аристократ фон Ринтелен был одним из блестящих офицеров кайзеровской армии и прославился как храбрый и хитрый разведчик. К Гитлеру он был в оппозиции. Ефрейтор в роли вождя великой нации его не устраивал. В войне он не участвовал. Стал скромным университетским профессором. Свой родовой замок и парк он отдал городу, сам переехал в домик, где жил когда-то его управляющий. Вот в этот-то домик я был и приглашен вместе с одним моим советским другом на святочный вечер.

Профессор жил скромно. В углу гостиной, на столике, стояла маленькая елка, вся украшенная… старыми кайзеровскими, австрийскими, турецким и всякими иными орденами и медалями. Тут, за столом, освещенным свечами, мы внезапно узнали, что для нас, русских, приготовлен своеобразный сюрприз. На этот святочный вечер в Майнц из города Висбадена, что лежит на противоположном берегу Рейна, прибудет его сын – врач по профессии, с женой, тоже врачом, и внуком Александром. Нам сказали, что нас, наверное, может удивить, что невестка почтенного профессора русская по происхождению и является потомком, с одной стороны, поэта Пушкина, а с другой – русского императора Александра II. Ее мать – женщина, с которой император состоял в морганатическом браке.

В генеалогическом древе невестки знаток Гейне как следует сам не разобрался и, кем она приходится поэту и кем императору, объяснить не смог. Однако сказал, что молодая пара привезет с собой пушкинский медальон, а возможно, и несколько пушкинских писем, написанных на французском языке.

Мы сидели остолбенев. Письма Пушкина! Неизвестные пушкинские документы! Медальон! Неизвестный потомок поэта! Вот это действительно был рождественский подарок.

Наконец прибыла молодая пара. Младенца, которого звали Александром, принесли в корзиночке-колыбельке. Женщина – потомок Пушкина – слова по-русски не знала. Красивой ее назвать было, пожалуй, нельзя, но всей своей статью, крупной и ладной фигурой, круглым лицом с большими серыми глазами она напоминала портреты резца старого скульптора Шубина. Да и маленький ее сынок в своей корзиночке, поставленной возле награжденной орденами и медалями елки, был типично русский, курносый и довольно-таки шумный младенец.

Мы вертели в руках золотой медальон, на котором было выгравировано имя «Александр», выгравировано по-русски. Но так как я языков не знал, а спутник мой говорил только по-французски, удалось выяснить, что молодая висбаденская врачиха о степени своего родства с обоими Александрами знает мало, что генеалогией своей совершенно не интересуется. Сына же своего назвала Александром в честь поэта, ибо она по убеждениям своим не монархистка и до русских царей ей дела нет. Но нам сказали, что за Рейном, в Висбадене, доживают свой век две российские старушки, очень милые старушки, и что если мы найдем время перебраться на ту сторону Рейна, нас познакомят с ними и они все-все обстоятельно расскажут.

Времени переезжать Рейн у нас не было. На следующий день утром мы должны были улетать. Но адрес молодой медицинской четы, фамилии и телефоны русских старушек мы записали и распрощались, унося с собой для Андроникова еще один нераспутанный детективный сюжет. Вернувшись в Москву, я немедленно поведал ему новую загадку. На этот раз загадку двух «А». Он внимательно слушал, потом сказал весело:

– Опять розыгрыш?.. Не остроумно… Начинаешь повторяться. На такую наживку никакая рыба не клюнет…

Дело в том, что когда-то я действительно участвовал в одном таком розыгрыше, продолжавшемся несколько недель. И потребовалось показать рисунок медальона, сделанный мной в записной книжке, привести в свидетели моего спутника, видного юриста, дать визитную карточку фон Ринтелена, прежде чем в нем проснулся Мегрэ и выразительные глаза неутомимого литературного детектива загорелись настоящим исследовательским огнем.

И уж так тесен мир, такова судьба. Отправляясь в составе делегации, возглавляемой академиком Блохиным, в Соединенные Штаты Америки, мы попали в один лайнер с Ираклием Андрониковым, который летел именно в Майнц и именно в Висбаден, по следам неведомых пушкинских писем и таинственного золотого медальона с выгравированным на нем именем «Александр» и, возможно, и других пушкинских реликвий, хранящихся у молодой врачихи. Он летел во всеоружии, глубоко изучив литературный материал. Ему уже не казалось несуразной возможность быть одновременно потомком поэта и императора.

Как говорят излюбленные герои телевизионных фильмов, он уже «взял след» и шел по нему. Он был в состоянии творческого нетерпения.

Но это не мешало ему быть обаятельнейшим собеседником. Всю дорогу он рассказывал нам что-то интересное, остроумное, веселое. Благодаря его изумительному искусству то один, то другой, то третий писатель из живых или ушедших являлись к нам. Мы слышали их голоса, мы как бы видели их перед собой. Вся наша делегация сгрудилась вокруг рассказчика, и второй пилот, вышедший из кабины, чтобы призвать нас рассредоточиться, не нарушать центра полета, остался и слушал вместе с нами.