Винки - Чейз Клиффорд

— И кому же Винки продает свое синее печенье с мясом?

— Животным.

— Ах да, животные любят синее печенье с мясом… — Теперь противень был пуст, и она нанесла свежий тонкий слой кулинарного жира. — Где он его продает?

— В зоопарке.

— По какой цене?

— Пенни за штуку.

— Боюсь, что печенье по цене пенни за штуку не очень-то нам поможет, — сказала Рут скорее себе, чем Клиффу.

Мальчик принялся лениво опрокидывать игрушку вперед-назад, и глаза медведя закрывались, открывались, закрывались, открывались, отчего у Винки всегда приятно кружилась голова. На улице снова начался ливень. В то время как Рут клала на плоский, только что смазанный жиром противень тесто кусочек за кусочком, Винки казалось, что он сам печет печенье и что оно было синее и внутри его было мясо. И, как уже было решено, он стоит в зоопарке, и все животные выстроились в ряд по парам, чтобы купить у него печенье…

Теперь же медведь рыдал, вспоминая все это, тряс головой и хотел закричать: «Нет!» И не потому что теперь он был в тюрьме, а потому что он был узником и тогда тоже — полный надежды, но раб чужих капризов, молчаливый и настороженный, прочно сидящий в нежном плену семьи Рут, любимый, да, но лишь в качестве игрушки и лишь время от времени, вечно мечтающий о большем, даже когда его обнимали, никогда до конца не довольный, часто страдающий от одиночества, всегда напуганный, а вскоре отвергнутый, обманутый и изгнанный.

И он заплакал, потому что знал, что вспоминать все это — его обязанность, вспоминать не просто отдельные моменты или незатейливые события из прошлого, как он это делал для Неудалого, а вспоминать как можно больше, чтобы он наконец стал понимать. Какой толк был в том, что он будет все это понимать, медведь не знал, но ему было необходимо разобраться в произошедшем.

«Думай о прошлом». Прошли месяцы, а он все старался не вспоминать эту фразу из его сна, однако он понял, что более не в состоянии не думать о прошлом. Это была лишь работа, сделанная до него, вполне ясное задание, которое необходимо было выполнить, точно так же, как осенью он прятал желуди, а зимой их снова находил.

— Я сказал, поднимайся, черт побери!

Вопль пронзил слух медведя, и в следующее мгновенье он бросился в дальний угол койки, прижимаясь спиной к стене. Он представил, как его глаза сверкают, словно у дикого животного.

— Ах, так, — сказал агент Майк, дотягиваясь до него. — Маленький… — Винки было некуда деваться, и агент тут же схватил его за воротник. — Черт, я видал канареек, которых было труднее поймать. — Он привел Винки к помощнику Уолтеру, который стоял с наручниками наготове. Медведь продолжал яростно изгибаться.

— Пойдем, дружочек, — совершенно спокойно сказал Уолтер. — Ты же не хочешь пропустить слушание своего дела?

Винки совсем забыл, что сегодня он предстанет перед судьей. Он перестал сопротивляться, но все же обиженно смотрел на Уолтера.

— Понимаешь, теперь я должен сделать это, — сказал он, застегивая на медведе наручники.

— И нам же не хочется разбудить малыша? — проворчал Майк.

На самом деле Дэррил продолжал храпеть на нижней койке, точно так же, как и прошлой ночью, закутавшись в одеяло. Казалось, он находился в спячке. Винки еще не видел лица своего сокамерника, и на одно мгновенье, полное надежды, он вдруг задумался о том, что, если вдруг Дэррил окажется медведем, как и он.

Огромная толпа кричала и глумилась перед зданием суда, резко поднимая и опуская свои плакаты, словно это были копья.

— Черт возьми! — пробормотал агент Майк, ведя автомобиль. Словно бешеные пенопластовые шарики, что кладутся в упаковку, они подлетели к машине, платно налегая на нее, поэтому медведю пришлось подождать в автомобиле с Майком и Мэри Сью, пока полиция не освободит дорогу. Его переполнял ужас вперемешку с любопытством, когда он смотрел на разъяренные лица, движущиеся в окнах из пуленепробиваемого стекла. Их крики были приглушенными, но на их профессионально изготовленных транспарантах было написано одно и то же:

КАЗНИТЬ ВИНКИ

— Левит 20:25

Они миновали толпу, прошли через двери и фойе, поднялись по лестнице наверх и оказались в небольшой овальной приемной, в которой стояла абсолютная тишина, если не считать голоса Чарльза Неудалого.

— Гм, хорошо, гм, мистер Винки («мистер» вас устроит?), хорошо, мистер Винки… ух ты, придется к этому привыкать… мистер Винки, мистер Винки, мистер Винки… хорошо, гм, как бы то ни было, я делаю все, что могу, абсолютно все, могу вас заверить, что вы имеете право получить свои письма, у них нет причины, по которой бы они могли утаивать от вас ваши письма. — Неудалый говорил об этом и раньше, но Винки понял значение этого лишь сейчас и вопрошающе посмотрел на своего адвоката. — Конечно же, по этому поводу будет проведено отдельное слушание, я уверен, вы понимаете, что тема писем не имеет никакого отношения к сегодняшнему дню, поэтому давайте оставим эту проблему пока, я хочу сказать, лишь пока…

Здесь они ждали с агентом Майком, Мэри Сью и двумя полицейскими, пока судья не позвал их. Винки посмотрел в обеспокоенное лицо адвоката с чем-то, напоминающим надежду. Он был единственным человеческим существом, знавшим всю историю его жизни. Адвокат завоевал его доверие. В таком случае, спрашивал себя медведь, не был ли этот человек его спасителем?

— Я полагаю, все, что мы сейчас можем сделать, — это расслабиться до тех пор, пока судья не позовет нас. Порой только это мы и можем сделать, ведь так, правда, правда? — спросил Неудалый. «Что ж, хорошо», — ответил он сам себе, решительно кладя руки на колени. Несколько минут он молчал. Затем, будто медведь подозвал его к себе, Неудалый кивнул, сказав «хорошо», и наклонился к нему, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз.

— Возможно, я не должен говорить вам этого, — прошептал он. Винки посмотрел по сторонам на присутствующих в комнате. — Но у меня всегда это ужасное, неконтролируемое предчувствие того, что я проиграю дело. Глупо, не правда ли? Просто глупо, я знаю, я знаю, я знаю.

Агенты и полицейские рассматривали свои слишком хорошо начищенные туфли, самодовольно улыбаясь, но Неудалый, казалось, не обращал на них внимания. В трубах кондиционера громко свистело. Винки нахмурил брови.

— Понимаете, это все моя фамилия, — продолжал Неудалый. — Боюсь, она приносит одни несчастья. Знаю, что глупо так думать, но не могу не думать об этом. Я постоянно повторяю себе: «Не думай об этом!» Но прежде чем я осознаю, что же происходит, я проигрываю очередной процесс. — У него был тревожный вид, и бегали глубоко посаженные глаза. — По сути, я не выиграл ни единого дела. Ни одного! Этого мне бы тоже не следовало вам говорить. — Неудалый сглотнул несколько раз, прочистил горло и закашлялся. Винки посмотрел на свои ноги, закованные в кандалы. — Ближе всего я подошел к победе, когда присяжные были не в состоянии вынести приговор, — продолжал адвокат. — Ах, как это было мило! Это было в самом деле великолепно! Когда это произошло — лет пять назад? Нет, гм, семь. — Он вздохнул. — Но я помню все, будто это было вчера. Когда присяжные гуськом вернулись в зал суда и их старшина сообщил, что они зашли в полнейший тупик, на короткое мгновенье мне вдруг показалось, что… — Он благодарно вскинул руки и улыбнулся. — Я хочу сказать, что чувствовал себя пушинкой! Это было… это было… это было удивительно. Но затем — ну, что ж поделаешь? — месяц спустя моего подзащитного снова судили и приговорили к двадцати годам каторги.

Неудалый замолчал, его лицо сначала выражало надежду, но потом — опустошение, снова и снова. Винки медленно опустил голову на лапы. Трубы продолжали свистеть. Время от времени он побрякивал цепями.

— Внимание, внимание, почтенный судья…

Махнув напоказ мантией, судья сел на свое место и серьезным взглядом посмотрел на медведя.